услышишь по корридору женскія шаги — опять невозможно усидѣть на мѣстѣ; хотя и знаешь, что въ домѣ женщинъ, кромѣ Гаши, старой горничной бабушки, никого нѣтъ и быть не можетъ; и всетаки думаешь: можетъ быть это она, можетъ теперь-то вотъ сейчасъ и начнется». Или, бывало, вечеромъ въ домѣ все становится такъ тихо, что хочется слушать тишину эту и ничего не дѣлать. А ужъ при лунномъ свѣтѣ я рѣшительно не могъ не выходить въ полисадникъ или не ложиться на окно и по цѣлымъ часамъ лежать, ничего не дѣлая и не думая. Такъ что, ежели бы не учителя, которые продолжали ходить ко мнѣ, не St.-Jérôme подстрекалъ мое самолюбіе и — главное — не Дмитрій, который давалъ мнѣ практическія наста- вленія, какъ готовиться, весна и свобода сдѣлали бы то, что я не выдержалъ бы экзамена и забылъ бы все, что зналъ прежде.
Шестнадцатаго Апрѣля я первый разъ вошелъ въ университетскую экзаменную залу. На мнѣ были чорныя узенькія брюки со штрипками, лаковые сапоги, атласная жилетка и бывшій Володинъ синій фракъ съ бронзовыми пуговицами. Признаюсь, наружность моя больше всего меня занимала: была одна кривая складка на панталонахъ около сапогъ и оторванная запонка на рубашкѣ, которая меня ужасно мучила. Только верхнія части ногъ до колѣнъ я находилъ красивыми и любовался ими.
Первое чувство мое было — входя въ большую, свѣтлую наполненную народомъ залу — разочарованіе въ надеждѣ обратить на себя общее вниманіе. Я почувствовалъ себя такимъ ничтожнымъ червякомъ въ сравненіи съ важными профессорами, сидѣвшими подъ портретомъ Г[осударя] и красивыми м[олодыми] л[юдьми], ожидавшими очередь экзамена.
⟨Я даже съ большимъ удовольствіемъ замѣтилъ однаго — должно быть, семинариста — съ всклокоченными волосами, отвисшей губой, въ панталонахъ безъ штрипокъ и безъ бѣлья и съ обгрызанными до заусенцовъ ногтями. Мнѣ пріятно было убѣдиться, что онъ уже навѣрное хуже меня, а несмотря на то, самоувѣренно ступая стоптанными сапогами по паркету залу, гордо выступилъ впередъ экзаменоваться при вызовѣ «Амѳитеатровъ!»⟩
Тутъ было 3 рода экзаминующихся. Одни, такіе же, какъ я, въ полуфрачкахъ съ гувернёрами. Это были самые робкіе, сидѣли молча и не раскрывая книгъ, на скамейкахъ и съ уваженіемъ, почти трепетомъ смотрѣли на профессоровъ, находившихся въ противуположномъ углу залы. Потомъ 2-ой сортъ были молодые люди большей частью въ гимназическихъ мундирахъ безъ гувернёровъ. Эти были постарше насъ, но хуже одѣты, за то чрезвычайно развязны. Они говорили между собой довольно громко, по имени и отчеству называли профессоровъ, тутъ же готовили вопросы, передавали другъ другу тетрадки, шагали черезъ скамейки и ѣли пирожки. И, наконец,
