— Я ничего не разсказывалъ, — насупившись, сердито проговорилъ Крицкій.
— Ну, постой, — перебилъ Николай Левинъ, — а эта женщина, — сказалъ онъ брату, указывая на Машу, — моя подруга жизни. Я взялъ ее изъ дома. — Онъ покраснѣлъ, говоря это. — Но люблю ее и уважаю и всѣхъ, кто меня хочетъ знать, прошу любить и уважать ее. Она все равно что моя жена. Все равно. Такъ вотъ ты знаешь, съ кѣмъ имѣешь дѣло. И если думаешь, что ты унизишься, то вотъ Богъ, а вотъ порогъ.
— Отчего же я унижусь, я не понимаю.
— Ну, хорошо.
Николай перевелъ глаза съ Крицкаго на брата и улыбнулся своей дѣтской, наивной улыбкой.
— Вы не дичитесь его, — сказалъ онъ Крицкому. — Онъ это можетъ понять, разскажите ему нашъ планъ.
— Да я нисколько не дичусь, а только не вижу надобности разсказывать то, что можетъ быть неинтересно.
— Ты видишь ли, — заговорилъ Николай, съ усиліемъ морща лобъ и подергиваясь. Ему, видимо, трудно было сообразить все, что нужно и хотѣлось ему сказать брату. — Вотъ видишь ли, — онъ указалъ въ углѣ комнаты какіе то желѣзные брусья, завязанныя бичевками въ бумагѣ, очевидно изъ лавки. — Видишь ли это? — Это матерьялъ для нашей артели. Комунисты — пошлое слово, а, какъ я ихъ понимаю, это апостолы. Они то самое, что были первые христіяне. Они проповѣдуютъ равенство.
— Да, но только съ той разницей — отвѣчалъ Константинъ Левинъ, которому не нравился вообще Крицкій[1] и въ особенности не нравился потому, что его сближеніе съ братомъ показывало ему очевиднѣе всего паденіе брата, — да, но съ той разницей, что первые христіяне признавали одно орудіе — любовь и убѣжденіе; а, сколько я понимаю,[2] проповѣдники комунисты признаютъ и требуютъ насиліе,[3] — нѣсколько сердито заговорилъ братъ. — Свобода и равенство.
Константинъ Левинъ замолчалъ, видя, что возраженіе раздражаетъ брата. Притомъ вопросъ комунизма не интересовалъ его вообще и теперь еще менѣе, чѣмъ когда либо. Онъ вглядывался въ наружность брата и думалъ, какъ бы сойтись и помочь ему. Для него было несомнѣнно, что братъ не могъ интересоваться комунизмомъ, но что это была та высота, съ которой онъ, презираемый всѣми, старался презирать всѣхъ.
— Я съ своей стороны, — сказалъ Крицкій, — вовсе не утверждалъ, чтобы мы были подобны первымъ христіанамъ. Я, признаюсь вамъ, и не знаю, что они проповѣдывали, да и
- ↑ Зачеркнуто: (онъ видѣлъ въ немъ неискренность и желаніе казаться)
- ↑ Зач.: (вѣдь я знаю это)
- ↑ Зач.: — Да, это правда. Это я имъ говорю, — сказалъ Николай, обращаясь къ Крицкому.
