казалась уродлива, и новая жизнь открывалась ему. Не барышня съ музыкой, съ муфточкой и бѣлыми пальчиками, не трюфели, устрицы, не фраки и кресла качающіяся, не исканія новыхъ планетъ и путей кометъ и рѣшенія шахматныхъ задачъ, не развратъ съ сотнями женщинъ и не барышни, захватанныя на балахъ и визитахъ [?], а Ванька, отъ стыда не спящій съ женой и просыпающійся къ чувству плоти, какъ къ воздуху, въ законѣ и покорности, и трудъ, трудъ счастливый, плодотворный, съ природой, въ артели. Вотъ жизнь, и я могу, и я люблю ее. ⟨И кончено. Мало ли ихъ, этихъ женщинъ.⟩ Уйду туда, уйду отъ всѣхъ. Буду жить, какъ велѣлъ Богъ, съ женщиной въ законѣ, въ трудѣ.
Все затихло передъ зарей. Только два бабьихъ голоса смѣющіеся слышны были. Куликъ засвисталъ, утки перелетѣли. «Кончено. Теперь я усталъ, не спалъ, но эта ночь рѣшила мою судьбу. Отдѣлюсь отъ брата. Возьму и Парменыча дочь. Или нѣтъ, я не имѣю права. Я старъ. Возьму бабу, какъ вдовцы. Заведу хуторъ и буду...»
Онъ вышелъ изъ луга и шелъ по большой дорогѣ, подходя къ деревнѣ. Онъ такъ былъ занятъ своими мыслями, что и не замѣтилъ или не далъ себѣ отчета о томъ, что онъ видитъ впереди себя. Впереди его, ему навстрѣчу, побрякивая бубенцами, въ сторонѣ-муравкѣ, по которой онъ шелъ, ѣхала, оставляя колеи между колесъ, четверней карета съ важами и сзади телѣга парой. Когда она поравнялась съ нимъ, онъ разсѣянно взглянулъ въ карету. Что то бѣлое, сѣрое лежало въ одномъ углу съ его стороны: подавшись впередъ на сидѣньи, видимо только что проснувшись, въ бѣломъ чепчикѣ, держась руками за обѣ ленточки и глядя веселыми и нѣжными глазами на него, но не узнавая его, сидѣла Кити. Мгновенно онъ узналъ эти правдивые глаза, эти плечи, этотъ благородный постановъ головы, это изящество всего, что была она и около нея, и весь міръ, весь интересъ жизни уѣхали туда, прочь отъ него, въ этой каретѣ на бойко бѣгущей четверкѣ. Остались вокругъ него мертвыя, пустыя поля, деревья и онъ самъ, одинокій и чужой всему, что было вокругъ него. Онъ не могъ сомнѣваться, что это была она. Онъ узналъ и ихъ лакея сзади важъ, долго оглядывавшагося на него, и понялъ, что она ѣхала къ Долли съ желѣзной дороги.
«Нѣтъ, нѣтъ, — сказалъ онъ себѣ, — нельзя обмануть себя, нельзя починить разбитое сердце. Я бы обманулъ себя. Я могъ быть счастливъ только съ ней, только, только съ ней, а ея нѣтъ для меня».
Онъ сталъ вспоминать свой разговоръ съ Долли. «Все это вздоръ, и я сказалъ, что не пріѣду и не могу пріѣхать, и потомъ она скажетъ ей все. И что же, я какъ будто простилъ ее. Нѣтъ, кончено. Надо жить, какъ прежде, той ни то ни сё жизнью, которой я жилъ и живу. Всегда во всемъ видѣть, какъ можно
