Она была слишкомъ взволнована тѣмъ, что произошло между ею и мужемъ, чтобы впечатлѣнія свиданія съ Вронскимъ изгладили это воспоминаніе. Вернувшись домой, она не могла лечь спокойно и сѣла къ окну. Была одна изъ тѣхъ лунныхъ ночей, которыя бываютъ только въ Августѣ. Вокругъ дачи все затихло уже давно, а она все сидѣла, вспоминая каждое слово, каждое движеніе Алексѣя Александровича, въ особенности то мертвенное выраженіе, которое установилось на его лицѣ. Ей было жалко его. Она всей душой чувствовала ту боль, которую она причинила ему, но она старалась заглушить въ себѣ это чувство, говоря себѣ: «Нѣтъ, онъ ничего не чувствуетъ, ничего не понимаетъ, ему все равно», но она видѣла передъ собой его лицо съ мертвеннымъ выраженіемъ, и оно говорило другое. «Что онъ сдѣлаетъ, что онъ рѣшитъ?» спрашивала она себя и не могла придумать, что я сдѣлаю.
«Зачѣмъ я не сказала Вронскому? Все равно, я скажу. Я скажу тогда, когда узнаю рѣшеніе мужа, но зачѣмъ я не сказала? Я напишу. Да, и опять мертвенное, блѣдное лицо. Нѣтъ, онъ ничего не чувствуетъ. Все таки лучше, что все это кончилось, — говорила она себѣ. — Мы уѣдемъ куда нибудь и будемъ жить одни. Я возьму Сережу съ собой. Что онъ сдѣлаетъ? Что значитъ это мертвенное лицо? Бывали ли прежде женщины такъ несчастны, какъ я, и что они дѣлали?»[1]
Когда она проснулась на другое утро и снова повторила свои чувства и мысли, она вдругъ поняла, что положеніе ея не только не опредѣлилось, но, напротивъ, стало неопредѣленнѣе, чѣмъ когда бы то ни было. Вспоминая свои попытки сказать Вронскому и то, что ея удерживало отъ этаго, она поняла, что ей было стыдно, что она не могла сама предложить себя, и ей стало еще стыднѣе. Она видѣла, что ей надо ждать его требованія, и проклинала[2] тѣ слова, которыя она говорила ему, когда онъ въ первый разъ просилъ ее оставить мужа.[3]
- ↑ Зачеркнуто: Уже было свѣтло, когда она заснула, ничего не уяснивъ и чувствуя себя несчастной.
- ↑ Зач.: тотъ отпоръ, который она дала ему,
- ↑ Зач.: Кромѣ того, положеніе ея было мучительно потому, что, несмотря на всѣ усилія мысли, она не могла себѣ представить ⟨того, что сдѣлаетъ теперь Алексѣй Александровичъ⟩, что съ ней теперь будетъ. Кромѣ самыхъ дѣтскихъ безумныхъ мыслей о томъ, что ее выгонятъ, отнимутъ у нея сына, какъ-то позорно будутъ наказывать за ея преступленіе, что ее посадятъ куда то, будутъ допрашивать въ судѣ, она ничего не могла представить. Положеніе ея не только не стало яснѣе и опредѣленнѣе, но, напротивъ,
