— Ну-ну, Заша, время, время, ужъ и папа пришелъ, — говорилъ онъ, свѣжій, выбритый, чистый, какъ бываютъ нѣмцы.
Саша жъ поднялся въ одной рубашонкѣ въ спутанной кроваткѣ и, еле глядя заспанными глазами сквозь огромныя материнскія рѣсницы, держась за спинку кровати, гнулся къ отцу, ничего не говоря, но сонно улыбаясь.
Какъ только Алексѣй Александровичъ подошелъ ближе, Саша перехватился пухлыми рученками отъ спинки кровати за его плечи и сталъ прижиматься къ его щекѣ и тереться своимъ нѣжнымъ личикомъ о его щеку, обдавая Алексѣя Александровича тѣмъ милымъ соннымъ запахомъ и теплотой, которые бываютъ только у дѣтей.
— Папа, — сказалъ онъ, — мнѣ не хочется спать. Нынче мое рожденье. Я радъ. Я встану сейчасъ, — и онъ засыпалъ, говоря это. — Я видѣлъ во снѣ мама. Она подарила мнѣ будто бы большу-ую.
«Вотъ и скрывай отъ него», подумалъ Алексѣй Александровичъ.[1] Но сказать, что она прислала подарки, вызвало бы вопросы, на которые нельзя отвѣчать, и Алексѣй Александровичъ поцѣловалъ сына, сказалъ, что подарки ждутъ его, тетя подаритъ.
— Ахъ, тетя! — Такъ вставать. А ты когда пріѣдешь?
Все было хорошо у сына, чисто, акуратно, обдуманно, но не было той живой атмосферы, которая была при матери, и Алексѣй Александровичъ чувствовалъ это и зналъ, что сынъ чувствуетъ тоже, и ушелъ поскорѣе отъ него.
— Ну что нашъ ангелъ, — сказала сестра встрѣчая его въ столовой. Сестра была нарядна, но все было не то.
«Опять министерство, опять тоже, но безъ прелести, безъ сознанія пользы дѣла, — думалъ Алексѣй Александровичъ, подъѣзжая къ большому дому у моста на каналѣ. — Странно, — думалъ онъ, — прежде тѣже условія дѣятельности казались мнѣ сдѣланными мною, а теперь я себя чувствую закованнымъ въ нихъ». Но несмотря на эти мысли о тщетѣ своихъ трудовъ по министерству, Алексѣй Александровичъ находилъ лучшее утѣшеніе своей жизни тамъ, въ этомъ министерствѣ. Какъ только онъ вступалъ въ него, онъ забывалъ свое горе и любилъ находить прелесть въ работѣ и во всемъ окружающемъ. Онъ чувствовалъ себя на островѣ, на кораблѣ, спасеннымъ отъ жизни, онъ чувствовалъ себя бѣлкой въ привычномъ колесѣ.
Швейцаръ знакомый, 17-лѣтній съ той же отчетливостью отворилъ дверь и мигнулъ другому. Тотъ также ловко снялъ пальто и встряхнулъ на вѣшалкѣ; таже лѣстница, тѣже безъ надобности, только въ знакъ уваженія, сторонящіяся чиновники. Тотъ же кабинетъ и шкапъ съ мундиромъ и тѣже письма и бумаги на столѣ, покрытомъ сукномъ. Секретарь пришелъ докладывать.
- ↑ Зачеркнуто: и тутъ же сказалъ ему, что мама прислала ему подарки.
