Язычекъ же не могъ быть забытъ, потому что сдѣланное существо должно говорить.
Михайловъ волновался, но не умѣлъ ничего сказать въ защиту своей мысли, потому что не могъ и не хотѣлъ сказать единственнаго несомнѣннаго довода — того, что если онъ художникъ, а это онъ зналъ твердо, то онъ не можетъ выдумывать такъ для своихъ произведеній, а ему открываются произведенія, которыя онъ выводитъ готовыя со всѣми условіями ихъ жизни и что когда онъ выдумываетъ произведенія, что онъ пробовалъ, то эти выдуманныя произведенія до того безобразны и жалки въ сравненіи съ настоящими, которыя онъ знаетъ, что онъ уже не можетъ принимать одно за другое и не можетъ проходить тѣхъ, которыя открываются ему.
И потому онъ написалъ эту картину только потому, что ему такъ надо было. Онъ горячился, особенно, можетъ быть, именно потому, что чувствовалъ справедливость гоненія Голенищева. Но онъ долженъ былъ сдѣлать эту ошибку и не могъ не сдѣлать ее.
Анна съ Вронскимъ уже давно переглядывались, сожалѣя о умной говорливости ихъ пріятеля, и наконецъ Вронской перешелъ, не дожидаясь хозяина, къ другой небольшой картинѣ.
— Ахъ, какая прелесть, какая прелесть. Прелестно! Какъ хорошо! — вскрикнули они въ одинъ голосъ.
«Что имъ такъ понравилось?» подумалъ Михайловъ. Онъ и забылъ про эту, три года тому назадъ писанную, картину. Забылъ всѣ страданія, восторги, которые онъ пережилъ съ этой картиной, весь сложный ходъ чувства и миліоны соображеній, которыя онъ о ней дѣлалъ, когда она неотступно, день и ночь, занимала его, забылъ, какъ онъ всегда забывалъ про оконченныя картины. Онъ не любилъ даже смотрѣть на нее и выставилъ только потому, что ждалъ Англичанина, желавшего купить ее.
— Это такъ, этюдъ давнишній, — сказалъ онъ.
— Какъ хорошо! — сказалъ Голенищевъ,[1] тоже, очевидно, искренно подпавшій подъ прелесть картины.
Итальянская красавица крестьянка сидѣла на порогѣ и кормила ребенка грудью. Она одной рукой придерживала осторожно его ручку, которую онъ сжалъ у бѣлой груди, другой не прикрыла, a хотѣла прикрывать обнаженную грудь и смотрѣла спокойно и восторженно на мущину, остановившагося съ косой передъ нею и любовавшагося на ребенка.
Мужъ ли онъ былъ, любовникъ, чужой ли, но, очевидно, онъ похвалилъ ребенка, и она была горда и довольна.
- ↑ Зачеркнуто: Вотъ это безъ идей.
