— Да я не спорю, — отвѣчалъ Стремовъ, пріятно улыбаясь при одной мысли о безнравственной женщинѣ. — Вы замѣтили, графиня, какъ онъ перемѣнился послѣднее время?
— Да, онъ постарѣлъ, бѣдный. Кого не состаритъ такое горе... Не только постарѣлъ физически, но онъ кончился: c’est un homme fini.[1] Онъ сталъ раздражителенъ, онъ сталъ прожектеръ.
— Не то что постарѣлъ, а съ нимъ сдѣлалось, что съ простоквашей бываетъ, когда она перестоитъ, — говорилъ Стремовъ, позволявшій себѣ вольность вульгарныхъ сравненій. — Знаете, какъ будто крѣпкое, а тамъ вода. Это называетъ моя экономка «отсикнулась». Вотъ и онъ отсикнулся.
И Стремовъ, сжавъ свои крѣпкіе губы, съ такимъ выраженіемъ, которое ясно говорило, что онъ самъ надѣется еще не скоро отсикнуться, смѣясь умными глазами, смотрѣлъ на собесѣдницу.
— Перестаньте, а то, право, я разсержусь,[2] — говорила графиня Лидія Ивановна, тщетно пытаясь удержаться отъ смѣха. —[3] Вронскій — вотъ безнравственный и дурной человѣкъ.[4]
— О да, разумѣется, — отвѣчалъ Стремовъ.[5]
Графиня Лидія Ивановна видѣла, что Стремовъ, несмотря на то что онъ былъ добрый и честный человѣкъ, презиралъ Алексѣя Александровича[6] и уважалъ Вронскаго и что переувѣрить его она не въ силахъ, и потому прекратила разговоръ.
Разговоръ былъ прекращенъ тѣмъ болѣе кстати, что вслѣдъ
- ↑ [это конченный человек.]
- ↑ Зачеркнуто: смѣясь
- ↑ Зач.: Вашъ
- ↑ Зач.: сказала она
- ↑ Зач.: продолжая смѣяться глазами и съ такимъ видомъ, который показывалъ, что онъ самъ не скоро еще надѣялся отсикнуться.
- ↑ Зач.: несмотря на ея заступничество, вполнѣ сочувствовалъ Вронскому и при первомъ случаѣ былъ готовъ подражать ему. Люди любятъ думать, что нравственный законъ начертанъ въ ихъ душѣ опредѣленно и ясно для нихъ, можетъ быть выраженъ словами и что совѣсть каждаго соотвѣтственно этому закону отмѣчаетъ наши поступки. Несомнѣнно, что самая болѣзненная сторона, несчастія жизни происходятъ отъ раскаянія, отъ мысли о томъ, что я могъ бы не сдѣлать того, что было причиной или поводомъ къ несчастью; но совершенно несправедливо то, что думаютъ многіе, — что мы раскаиваемся больше въ дурныхъ нашихъ поступкахъ. Часто говорили и говорятъ, что настоящее несчастье происходитъ только отъ внутренняго недовольства собой, отъ угрызеній совѣсти. Угрызенія же совѣсти происходятъ отъ дурныхъ, совершенныхъ людьми поступковъ, что чѣмъ хуже совершенный поступокъ, тѣмъ тяжелѣе раскаяніе. Но всякій пожившій человѣкъ, перебирая воспоминанія ⟨поступковъ, которые онъ сдѣлалъ и желалъ бы не сдѣлать⟩ своихъ дурныхъ поступковъ, найдетъ въ своей совѣсти совершенно другую и неожиданную и несоотвѣтствующую этому нравственному закону классификацію. Безнравственный, безчестный, жестокій поступокъ — преступленія противъ 6-й, 7-й и 8-й заповѣди — часто, несмотря на сознаніе дурнаго, не тревожитъ душевнаго спокойствія. Часто даже, если эти поступки сопровождаются удовлетвореніемъ страсти и достиженіемъ цѣли, они вызываютъ ⟨къ удивленію⟩ пріятное чувство. Все дурное забыто, прощено, и остается одна прелесть воспоминанія ⟨всего прошедшаго⟩. Но стоитъ шевельнуть въ душѣ давнишнія воспоминанія не столько поступковъ, сколько положеній, въ которыя когда то поставилъ себя человѣкъ, иногда самыми невинными дѣйствіями, и эти невинныя дѣйствія свѣжей болью раскаянія разъѣдаютъ сердце: платье, оказавшееся смѣшнымъ, ошибка въ словахъ, похвала, назначенная другому и принятая на свой счетъ, оскорбительное слово, на которое не отвѣчено, происшедшее отъ незнанія отступленіе отъ пріемовъ общества, возбудившее улыбку, насмѣшку неловкое движеніе, фальшивое, смѣшное положеніе — мучаютъ больше, чѣмъ дурное дѣло.
