1883. 20 Октября. Сегодня возили меня свидетельствовать в губернское правление, и мнения разделились. Они спорили и решили, что я не сумашедший. Но они решили так только потому, что я всеми силами держался во время свидетельствования, чтобы не высказаться. Я не высказался, потому что боюсь сумашедшего дома; боюсь, что там мне помешают делать мое сумашедшее дело. Они признали меня подверженным афектам, и еще что-то такое, но — в здравом уме; они признали, но я-то знаю, что я сумашедший. Доктор предписал мне лечение, уверяя меня, что если я буду строго следовать его предписаниям, то это пройдет. Всё, что беспокоит меня, пройдет. О что бы я дал, чтобы это прошло. Слишком мучительно. Расскажу по порядку, как и отчего оно взялось, это освидетельствование, как я сошел с ума и как выдал свое сумашествие. До 35 лет я жил как все, и ничего за мной заметно не было. Нешто только в первом детстве, до 10 лет было со мной что-то похожее на теперешнее состояние, но и то только припадками, а не так, как теперь постоянно. В детстве находило оно на меня немножко иначе. А именно вот так.
Помню раз я ложился спать, мне было 5 или 6 лет. Няня Евпраксия — высокая, худая, в коричневом платье, с чаплыжкой на голове и с отвисшей кожей под бородой,[1] раздела меня и подсадила в кровать.
— Я сам, сам, — заговорил я и перешагнул через перильца.
— Ну ложитесь, ложитесь, Фединька — вон Митя умник уже легли, — сказала она, показывая головой на брата.[2]
Я прыгнул в кровать, всё держа ее руку. Потом выпустил, поболтал ногами под одеялом и закутался. И так мне хорошо. Я затих и думал: «я люблю няню, няня любит меня и Митиньку, а я люблю Митиньку, а Митинька любит меня и няню. А няню любит Тарас, а я люблю Тараса, и Митинька любит.
- ↑ Зачеркнуто: и с маленькой бородавочкой на этой коже
- ↑ Зач.: Но я вижу, что ей самой жалко расстаться со мной, хочется еще поласкать.
