и женщины, все мы воспитаны в каком то благоговении к тому чувству, которое у нас принято называть любовью. Я с детства готовился влюбляться и влюблялся и всю молодость влюблялся и радовался, что влюблен. Мне было внушено, что это самое благородное и возвышенное в мире занятие — быть влюбленным. Ну, вот наконец приходит это ожидаемое чувство, человек отдается ему. Но тут и обман:
Стр. 34, строки 6—7.
Вместо: предполагается в теории, что любовь есть нечто идеальное, возвышенное, — в лит. ред.: предполагается в теории любовь идеальная, возвышенная,
Стр. 34, строка 12.
После слов: что мерзкое и стыдное — прекрасно и возвышенно. — в лит. ред.: Буду грубо, коротко говорить.
Стр. 24, строка 28.
Слов: На суде у меня спрашивают, чем, как я убил жену. — в лит. ред. нет.
Стр. 34, строка 30.
Вместо: а гораздо раньше. — в лит. ред.: а гораздо прежде.
Стр. 34, строка 32—стр. 35, строка 16.
Вместо: — Да чем же? — спросил я. кончая: И сил не может хватить. — в лит. ред.: Вы поймите, в нашем мире существует разделяемый всеми взгляд на то, что женщина дает мужчине наслаждение (и обратно, вероятно, но я этого не знаю, я свое знаю), Wein, Weiber und Gesang, и так в стихах поэты говорят. Женщина с вином и песнями. Да что! возьмите всю поэзию, всю живопись, скульптуру, начиная с ножек Пушкина и голых Венер и Фрин, вы видите, что женщина есть орудие наслаждения: она такова на Трубе, на Грачевке и на придворном бале. И заметьте хитрость дьявола: ну, гадость, так так бы и знать, что гадость, что женщина сладкий кусок. Нет, сначала рыцари уверяют, что они боготворят женщину (боготворят, а всё-таки смотрят на нее как на орудие наслаждения). Теперь же уверяют, что уважают женщину, одни уступают ей место, поднимают ей платки, другие признают ее права на занимание всех должностей, на участие в правлении и т. д. Это всё делают, а взгляд на нее всё тот же. Она — орудие наслаждения. Тело ее есть средство наслаждения. И она знает это. Всё равно, как рабство. Рабство ведь есть не что иное, как пользование одних трудом многих. И потому, чтобы рабства не было, надо, чтобы люди не желали пользоваться трудами других, считали бы это грехом или стыдом. А между тем возьмут, отменят внешнюю форму рабства, устроят так, что нельзя больше совершать купчих на рабов, и воображают и себя уверяют, что рабства уже нет, и не видят и не хотят видеть того, что рабство продолжает быть, потому что люди точно так же любят и считают хорошим
