— А кто е разберет, где? може и к калмыкам заехали вовсе, — отвечал советчик.
— Чтò же мы будем делать? — спросил я.
— А чтò делать? Вот едем, можь и выедем, — сказал он недовольным тоном.
— Ну, а как не выедем, да лошади станут в снегу, чтò тогда?
— А чтò! Ничего.
— Да замерзнуть можно.
— Известно, можно, потому и стогов теперича не видать: значит, мы вовсе к калмыкам заехали. Первое дело надо по снегу смотреть.
— А ты никак боишься замерзнуть, барин? — сказал старичок дрожащим голосом.
Несмотря на то, что он как будто подтрунивал надо мной, видно было, что он продрог до последней косточки.
— Да, холодно очень становится, — сказал я.
— Эх ты, барин! А ты бы как я: нет, нет да и пробегись, — оно тебя и согреет.
— Первое дело, как пробежишь за саньми, — сказал советчик.
— Пожалуйте: готово! — кричал мне Алешка из передних саней.
Метель была так сильна, что насилу-насилу, перегнувшись совсем вперед и ухватясь обеими руками за полы шинели, я мог по колеблющемуся снегу, который выносило ветром из-под ног, пройти те несколько шагов, которые отделяли меня от моих саней. Прежний ямщик мой уже стоял на коленках в середине пустых саней, но, увидав меня, снял свою большую шапку, причем ветер неистово подхватил его волосы кверху, и попросил на водку. Он, верно, и не ожидал, чтобы я дал ему, потому что отказ мой нисколько не огорчил его. Он поблагодарил меня и на этом, надвинул шапку и сказал мне: «Ну, дай Бог вам, барин...» и, задергав вожжами и зачмокав, тронулся от нас. Вслед затем и Игнашка размахнулся всей спиной и крикнул на лошадей. Опять звуки хрустенья копыт, покрикиванья и колокольчика заменили звук завывания ветра, который был особенно слышен, когда стояли на месте.
С четверть часа после перекладки я не спал и развлекался
