Она близко подошла к Нехлюдову и, глядя мимо него тихо сказала:
— Простите меня, Дмитрий Иванович, я нехорошо говорила третьего дня.
— Не мне прощать вас... — начал было Нехлюдов.
— Но только всё-таки вы оставьте меня, — прибавила она, и в страшно скосившихся глазах, которыми она взглянула на него, Нехлюдов прочел опять напряженное и злое выражение.
— Зачем же мне оставить вас?
— Да уж так.
— Отчего так?
Она посмотрела на него опять тем же, как ему показалось, злым взглядом.
— Ну, так вот что, — сказала она. — Вы меня оставьте, это я вам верно говорю. Не могу я. Вы это совсем оставьте, — сказала она дрожащими губами и замолчала. — Это верно. Лучше повешусь.
Нехлюдов чувствовал, что в этом отказе ее была ненависть к нему, непрощенная обида, но было что-то и другое — хорошее и важное. Это в совершенно спокойном состоянии подтверждение своего прежнего отказа сразу уничтожило в душе Нехлюдова все его сомнения и вернуло его к прежнему серьезному, торжественному и умиленному состоянию.
— Катюша, как я сказал, так и говорю, — произнес он особенно серьезно. — Я прошу тебя выйти за меня замуж. Если же ты не хочешь, и пока не хочешь, я, так же как и прежде, буду там, где ты будешь, и поеду туда, куда тебя повезут.
— Это ваше дело, я больше говорить не буду, — сказала она, и опять губы ее задрожали.
Он тоже молчал, чувствуя себя не в силах говорить.
— Я теперь еду в деревню, а потом поеду в Петербург, — сказал он, наконец оправившись. — Буду хлопотать по вашему, по нашему делу, и, Бог даст, отменят приговор.
— И не отменят — всё равно. Я не за это, так за другое того стою... — сказала она, и он видел, какое большое усилие она сделала, чтобы удержать слезы. — Ну что же, видели Меньшова? — спросила она вдруг, чтобы скрыть свое волнение. — Правда ведь, что они не виноваты?
— Да, я думаю.