помѣщались всѣ 4 мущины: Вильгельмсонъ, Набатовъ, Семеновъ и Крузе.
— Хоть тѣсно, да отдѣльно. А кровати двѣ сейчасъ еще принесутъ. Ужъ не взыщите, господа: такое нынче у насъ скопленіе.
И толстый смотритель, желая быть ласковымъ, пыхтя ушелъ.
Набатовъ стоялъ подъ лампой и читалъ вслухъ мелко написанный листокъ почтовой бумаги, вымазанный товарищемъ Прокурора, который его читалъ, чѣмъ то желтымъ. Вильгельмсонъ сидѣлъ на койкѣ, облокотивъ на упирающіяся на колѣни руки косматую черную голову. Крузе съ своимъ подвижнымъ лицомъ былъ весь вниманіе и то подходилъ къ чтецу, то садился на подоконникъ. Семеновъ лежалъ на кровати и слушалъ. И съ перваго взгляда на него Нехлюдовъ, невидѣвшій его около недѣли, замѣтилъ большую перемѣну. Марья Павловна не преувеличивала, говоря, что ему плохо. Онъ лежалъ, подложивъ подъ щеку худую, всю высохшую руку, съ которой заворотился рукавъ ситцевой рубашки, и щека его, нетолько та, на которой онъ лежалъ, но и та, которая была наружу, была румяная, пятномъ подъ выдающимся маслакомъ. Глаза горѣли злобнымъ блескомъ. Онъ, очевидно, не желая этого, злобно оглянулъ вошедшаго Нехлюдова и опять уставился на чтеца.
— Получили письма? — сказалъ Нехлюдовъ.
Онъ нынче, получивъ только на имя Набатова, переслалъ ихъ черезъ подкупленнаго сторожа, когда его не хотѣли пускать въ острогъ. Кромѣ тяжелаго чувства, которое испытывалъ Нехлюдовъ отъ того, что былъ вынужденъ учтиво и притворно уважительно обращаться съ начальствомъ, для того чтобы быть въ состояніи помогать арестантамъ, у него было еще другое страданіе — это то, что въ нѣкоторыхъ случаяхъ онъ долженъ былъ поступать тайно: такъ, напримѣръ, передавать письма было одно средство — черезъ него. Нехлюдову было ужасно мучительно дѣлать скрытное; онъ утѣшалъ себя тѣмъ, что противъ тѣхъ людей, которые, какъ прокуроры, не стыдились читать чужія письма и мучаютъ всячески невинныхъ людей, простительна скрытность, но всетаки, всякій разъ, дѣлая что нибудь тайное, онъ мучался.
— Письмо, очень спасибо Вамъ. Сейчасъ кончаемъ, — сказалъ шопотомъ Крузе, подавая руку и опять босыми ногами переходя къ подоконнику. — Садитесь тутъ.
Семеновъ, несмотря на злобный взглядъ, очевидно относившiйся не къ Нехлюдову, поманилъ его къ себѣ и указалъ мѣсто подлѣ себя на койкѣ, подобравъ немного ноги. Нехлюдовъ сѣлъ.
«Мать пріѣзжала къ нему, но онъ никого не узнаетъ; не узналъ и ее, — продолжалъ читать Набатовъ, — онъ питается хорошо, но доктора говорятъ, что это и есть дурной признакъ, что онъ неизлѣчимъ».
