перемѣняя позы и прямо въ стѣну глядя лихорадочно блестящими глазами.
— Да, удивительное дѣло, — говорилъ Набатовъ, — какое страшное вліяніе имѣлъ на людей Синегубъ. Онъ однимъ своимъ видомъ производилъ неотразимое обаяніе. Помните старообрядца въ Нижнемъ?
— А что? Да, ты разсказывалъ. Да, это удивительно, разскажи еще.
— Когда меня взяли въ Саратовѣ и держали въ Нижнемъ, со мной рядомъ сидѣлъ старикъ старообрядецъ. Я видалъ его въ коридорѣ, — классическій старовѣръ — клиномъ бородка, сухой, благообразный, пахнетъ кипарисомъ. Только приходитъ вахтеръ и говоритъ, что проситъ повидаться со мной старичекъ. Видно, далъ ему. Ну, хорошо, очень радъ. Пошелъ. Приводитъ этого старика. Старичекъ вошелъ, и въ ноги мнѣ. Что вы? Я такъ кланяюсь, потому узналъ, что ты одной вѣры съ вьюношемъ Синегубомъ. Правда это? Правда. Ну вотъ я и кланяюсь, потому что видѣлъ, какъ везли его на шафотъ, на казнь; я вмѣстѣ въ острогѣ сидѣлъ, и видѣлъ я, какъ онъ прощался со всѣми и евангеліе держалъ, и всѣ плакали, онъ радостенъ былъ, и какъ сіяніе отъ него шло. Истинной вѣры человѣкъ былъ. Вотъ я, видѣвъ это, сказалъ себѣ: «найду людей этой вѣры и поклонюсь имъ, чтобы открыли мнѣ». Сказываютъ, ты этой вѣры. Вотъ я и пришелъ поклониться тебѣ. Открой мнѣ свою вѣру». Удивительный былъ старикъ. Сказалъ я ему, что хотимъ, чтобы всѣ люди были братьями, чтобы всѣ за однаго и всякій за всѣхъ. Ну, какъ умѣлъ, сказалъ. Не повѣрилъ — все допрашивалъ, какъ мы молимся.....
Всѣ помолчали. Семеновъ вдругъ поднялся:
— Дай мнѣ папироску.
— Да вѣдь нехорошо тебѣ, Петя, не надо.
— Давай, — сердито сказалъ онъ.
Ему дали, онъ закурилъ, страшно закашлялся, его стало тянуть какъ бы на рвоту. Отплевавшись нарочно такъ, чтобы никто не видалъ цвѣтъ отплеваннаго, онъ опять легъ на руку.
— Ну, а что старухи наши, — сказалъ всегда веселый Набатовъ. Онъ такъ называлъ женщинъ.
— Да пьютъ чай и, говорятъ, намъ пришлютъ, — сказалъ выходившій и только что вернувшійся Крузе.
— Ну, острогъ, — сказалъ онъ, — вонище такая — хуже не было во всю дорогу. Такъ тифомъ и дышемъ.
Нехлюдовъ разсказалъ то, что онъ видѣлъ.
— А не повѣсили насъ и не сошли еще съ ума, тифомъ насъ переморятъ, шопотомъ продолжалъ все свое, также мрачно глядя въ стѣну, Семеновъ.
— Небось, всѣхъ не переморятъ.
— Нѣтъ, всѣхъ, — сердито шепталъ Семеновъ. — Ты смотри, что дѣлается: были Декабристы; какъ Герценъ говорилъ: ихъ
