руками, и острогъ, мочащіеся вѣ коридорѣ колодники, и мертвецкая, и запахъ тифа и смерти, и, хуже всего, ужасная, озлобленная смерть такого человѣка, какъ Семеновъ, трогательную исторію котораго онъ зналъ. Вообще за послѣднее время, особенно дорогой, Нехлюдовъ узналъ этихъ людей, революціонеровъ, къ которымъ онъ, какъ всѣ люди его круга, питалъ послѣ 1-го Марта если не отвращеніе, то отдаленіе. Теперь онъ ближе узналъ всю исторію этого движенія и совсѣмъ иначе понялъ его. Все то, что дѣлалось этими людьми и 1-го Марта и до и послѣ него, все это было месть за тѣ жестокія, нетолько незаслуженныя страданія, которыя несли эти люди. Были среди нихъ люди слабые, тщеславные, но эти люди были много выше тѣхъ подлыхъ людей, ихъ враговъ, жандармовъ, сыщиковъ, прокуроровъ, которые ихъ мучали. Большинство же изъ нихъ были люди самой высокой нравственности. Таковы были всѣ эти 4 человѣка.
Семеновъ былъ сынъ нажившагося чиновника, который, кончивъ курсъ, пошелъ, бросивъ успокоенную [?], богатую жизнь, въ народъ, чтобы избавить его отъ рабства, былъ рабочимъ на фабрикѣ, взятъ и сидѣлъ по острогамъ и крѣпостямъ три года, потомъ сошелся съ революціонерами и былъ сужденъ и приговоренъ къ каторгѣ. Набатовъ былъ крестьянинъ, кончившій курсъ съ золотой медалью и не поладившій въ университетѣ, a поступившій въ рабочіе. Ему было 26 лѣтъ, и онъ 8 лѣтъ провелъ въ тюрьмахъ. Вильгельмсонъ былъ офицеромъ. Крузе былъ адвокатъ. У всѣхъ у нихъ были друзья, братья, сестры, также погибшіе прежде ихъ и также страдавшіе. Началось съ того, что они шли въ народъ, чтобъ просвѣтить его. Ихъ за это казнили. Они мстили за это. За ихъ месть имъ мстили еще хуже, и вотъ дошло до 1-го Марта, и тогда мстили имъ за прошедшее, и они отвѣчали тѣмъ же.
Нехлюдовъ думалъ про все это и, не ложась спать, ходилъ взадъ и впередъ. Мысли его о прошедшемъ этихъ людей перебивались воспоминаніями о томъ, что онъ видѣлъ нынче и въ острогѣ.
— Ахъ, какой ужасъ, какой ужасъ, — повторялъ онъ, вспоминая[1] въ особенности часто и съ особеннымъ отвращеніемъ то, что видѣлъ сквозь окно въ послѣдней камерѣ, и о томъ равнодушномъ и спокойномъ въ злѣ выраженіи Федорова и хохотѣ всей каторги надъ словами Евангелія.
Такъ вѣрила и Маслова. Прежде, въ то время, когда она жила въ Пановѣ у старушекъ и любила Нехлюдова, она вѣрила въ добро, но не вѣрила въ церковь. Съ тѣхъ же поръ какъ она
- ↑ В подлинникѣ: вспомнивъ
