Страница:L. N. Tolstoy. All in 90 volumes. Volume 33.pdf/250

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Эта страница не была вычитана

среди арестантовъ по преданiю уже давно установился духъ развратнаго стоицизма и цинизма, вызывающiй ихъ на поступки, для людей, находящихся внѣ этой среды, кажущіеся ужасными. Вотъ это началъ понимать Нехлюдовъ, и это открыло ему многое.

ХСІV.

Главное же, что понялъ Нехлюдовъ, было то, что та страшная жестокость, съ которой обращались съ этими людьми, жестокость, вызываемая тѣмъ положеніемъ, въ которое поставлены были тюремщики, и выражающаяся, главное, въ лишеніи этихъ людей свободы, не могла проходить даромъ, не оставивъ на подвергшихся ей людяхъ страшнаго нравственнаго слѣда. Это понялъ Нехлюдовъ въ особенности послѣ разсказовъ своихъ новыхъ знакомыхъ политическихъ, съ которыми онъ за время пути особенно сблизился. Въ особенности поразилъ его разсказъ одной политической, Ранцевой, 40 лѣтней женщины, матери семейства, о томъ, какъ она была взята и посажена въ одиночную тюрьму; какъ вдругъ изъ обычныхъ условій человѣческихъ отношеній съ людьми, послѣ сношеній съ дѣтьми, мужемъ, прислугой, знакомыми, лавочниками, извощиками вдругъ она очутилась въ рукахъ существъ въ мундирахъ, вооруженныхъ, имѣющихъ подобіе человѣческаго образа, но въ отношеніяхъ съ нею не имѣвшихъ ничего человѣческаго: не отвѣчавшихъ на ея вопросы, требовавшихъ отъ нея покорности и приведшихъ въ темный вонючій коридоръ, въ молчаливый каменный гробъ, въ который ее заперли, давая ей пищу, поддерживая для чего то ея ужасную жизнь. Когда она услыхала эти запирающіяся двери, замки и удаляющіеся шаги, и воцарилась тишина, и часовой, человѣкъ, лишенный всего человѣческаго, не отвѣчая на ея отчаянныя мольбы, ходилъ съ ружьемъ и молча смотрѣлъ на нее, она почувствовала, кромѣ грусти о лишеніи жизни, кромѣ горя о разлукѣ съ дѣтьми, про которыхъ ей жутко было вопоминать здѣсь, кромѣ страха за то, что будетъ, кромѣ отчаянія отъ своего безсилія и безвыходности своего положенія, она почувствовала еще какой то страшный нравственный ударъ, переворотившій все ея миросозерцаніе.

— Я не то что возненавидѣла весь міръ, людей, а стала равнодушна къ нему, перестала вѣрить въ добро людей, перестала вѣрить въ людей, въ Бога. И не отъ того, что меня оторвали отъ семьи, дѣтей, — можетъ быть, кому то нужно было сдѣлать это, потому что у меня были прокламаціи, которыя я взяла къ себѣ, чтобы спасти друзей, не то, что со мной сдѣлали, разувѣрило меня въ людяхъ и въ Богѣ, а то, что есть такія учрежденія, какъ жандармы, полицейскіе, которые могутъ оторвать мать отъ плачущихъ дѣтей и, не отвѣчая ей, сидѣть съ усами и въ мундирѣ и съ спокойными лицами везти ее въ тюрьму, что есть тюремщики, спокойно принимающіе ее, записывающіе

238