у автора одна забота: поставить лица в самые трагические положения, а что выйдет из этого — ему всё равно. Лучшая иллюстрация этого есть драма Лира.
Как в легенде, так и в старой драме, с которой взял ее Шекспир, Корделия не погибает, а торжествует и спасает отца. Но Шекспиру нужна была сцена с Лиром, выносящим Корделию, и он изменяет фабулу. Но не в этом одном, не в том, что доказывает Кросби, что сочувствие автора всегда к стороне власти и богатства и что народ для него презренная толпа, на каждом шагу проявляется самое низменное и пошлое нравственное мировоззрение.
Говорят, это условия времени, и все недостатки эти выкупаются достоинствами. Но ведь это не ученое сочинение, не проповедь, не собрание афоризмов, а художественное произведение, и повторяю: как же я могу воспринять художественное впечатление, как я могу полюбить музыкальное произведение, в котором через каждые две ноты одна фальшивая.
Объяснение славы Шекспира одно: как всегда критики это те, которые не чувствуют, а рассуждают. Критики увидали достоинства Шекспира и стали восхвалять их, не соображая того, что художественное произведение, чтобы быть таковым, должно быть если не всё прекрасно, то не должно заключать в себе безобразий. И потому говорю вам, читателям Шекспира, в особенности молодым, говорю это и о Шекспире и о всяком художественном произведении: не верьте критикам, не верьте общественному мнению о худож[ественном], верьте только себе.
Отнеситесь так к Шекспиру, и вы освободитесь от большого заблуждения и большого извращения одного из самых важных чувств — эстетического, а главное от неправды.
Недоумение мое усиливалось тем, что я всегда живо чувствовал красоты поэзии во всех ее формах: ⟨восхищался драмами Шиллера, комедиями Мольера, Бомарше, ценил даже Корнеля, Расина, даже Вольтера (хотя поднятый тон этих драм оставлял меня холодным, я не мог не любоваться изяществом языка); понимая и древних трагиков и Софокла, и Эврипида, и Эсхила (Аристофан мне никогда не нравился), как ни чужды были мне древние⟩ греки, я интересовался их драмами, чувствуя, что то, что они изображали, было для них дело серьезное. Почему же эти произведения, не говоря уже о русских драматических произведениях Грибоедова, Гоголя, Островского в первых вещах до Грозы, которыми я особенно восхищался, почему же все эти произведения нравились мне, но хваленый Шекспир был мне отвратителен?
