видѣла въ немъ всѣ высшія совершенства. A видѣла она ихъ оттого, что она любила его. Все не только нехорошее, что было въ немъ, исчезало для нея, а весь онъ былъ для нея составленъ изъ тѣхъ добрыхъ чертъ, которыя были въ немъ. И умъ, и тонкость пониманія, художественное чутье, и доброта, и правдивость, и, главное, самоотверженіе, то самое самоотверженіе, которое и погубитъ его.
Она вышла къ завтраку, и обычныя заботы поглотили ее и отвлекли — на время только отвлекли — и отъ ужаса раскаянія, и отъ любви къ нему, и страха за него.
Но тѣмъ-то и страшна жизнь, что тѣлесныя пораненія, всякія болѣзни не забываются и заставляютъ страдать и бороться; пораненія же нравственныя, духовныя сглаживаются для людей, не живущих духовной жизнью, сглаживаются просто обычнымъ теченіемъ жизни, мелкими интересами обихода, засыпаются мелкимъ соромъ обыденной жизни. Такъ это было для Александры Николаевны.
Прошло три мѣсяца. Жизнь шла обычнымъ обиходомъ. Одно время усложнилась коклюшемъ дѣтей. Съ мужемъ были прежнія, обычныя, добрыя отношенія, съ дѣтьми тоже, учитель новый, рекомендованный предсѣдателемъ управы, былъ смирный человѣкъ; пріѣзжала семья брата мужа, приходилось ѣздить въ городъ нѣсколько разъ и въ столицу, гдѣ видѣлась съ старыми друзьями. Про «него» ничего не было извѣстно. Она слѣдила внимательно за тѣмъ, что дѣлалось въ революціонномъ мірѣ. Шли экспропріаціи, террористическія дѣла. Но про «него» не было слышно. Главное же, невидное, но самое ужасное для нея событіе было то, что она теперь безъ сомнѣнія узнала то, что она готовится быть матерью его ребенка.
Въ бѣдномъ кварталѣ большого университетскаго города, въ домѣ вдовы Перепелкиной, уже второй годъ жилъ Матвѣй Семенычъ Николаевъ, по мірскому званію своему земскій статистикъ, по революціонному же положенію своему членъ исполнительнаго комитета народовольцевъ и глава кружка распространенія соціалистическихъ идей между рабочими. Ему было тридцать два года. И онъ уже восемь лѣтъ, съ четвертаго курса университета, изъ котораго онъ вышелъ не окончивъ, весь отдался дѣлу революціи и занималъ среди революціонеровъ видное положеніе.
Въ серединѣ занятій съ Секретаремъ вошелъ ⟨......и принесъ карточку.
— Пріѣхалъ Господинъ и желаетъ видѣть ваше Превосходительство.
Ив. Фед. съ досадой взялъ карточку.
— Кто такой?
— Не могу знать.
Ив. Фед. взглянулъ на карточку, прочелъ и вдругъ всегда доброе хорошее лицо его разсіяло ⟨особенной радостью⟩. Онъ вскочилъ несмотря на свою начинающуюся 50 лѣтнюю толщину и пошелъ своимъ крѣпкимъ рѣшительнымъ шагомъ[1] къ двери.
На карточкѣ было напечатано: Викторъ Адуевскій.
Ив. Фед. еще разъ посмотрѣлъ на карточку и мотнулъ головой.
— Вотъ какъ! сказалъ онъ себѣ, ужъ не князь Адуевскій, а просто В... А...⟩
И въ ней онъ увидалъ еще больше неправды и нелѣпости. И онъ прямо и выражалъ это несогласіе съ принятыми въ деревенской жизни и въ его семьѣ обычаями и не исполнялъ ихъ: не ходилъ въ церковь, не говѣлъ, не соблюдалъ постовъ, не крестился садясь за столъ и выходя, не молился утромъ и вечеромъ. Отецъ ругалъ его и даже въ пьяномъ видѣ побилъ его. Егоръ сдержался, но ему стало трудно жить и онъ отправился въ Москву.
— Мих. Вас., милый М. В., выговорила она въ первый разъ cлово: милый, но и говорить не нужно было этого слова, глаза, взглядъ ея восторженно любовный, ея подавшееся впередъ все тѣло говорили гораздо больше, чѣмъ это слово.
- ↑ Зачеркнуто: в канцелярию.
