онъ жилъ,[1] а[2] надо сдѣлать жизнь такую, какую требуетъ его разумъ, что эти бабы съ иконами, к[отор]ыя должны потушить пожаръ, съ царицей небесной, съ этой барыней на рысакахъ рядомъ съ вдовой Ульяной съ голодными раздѣтыми ребятами, съ урядникомъ, требующимъ подати, съ гладкимъ попомъ, собирающимъ волну,[3] съ Царемъ, сидящимъ тамъ, гдѣ то и думушки не думающимъ объ измученномъ народѣ,[4] съ этими тысячами десятинъ богачей, съ ихъ завода[ми] и фабриками, на к[оторыхъ] живутъ рабами голодные рабочіе, ч[то] всего этого не должно быть, что все это только отъ того, что какъ онъ прежде и какъ отецъ его, и дѣти, и самые уважаемые, умные мужики, запутаны, обмануты, не понимаютъ и не видятъ правды. Вчера это сдѣлалось съ нимъ, вчера онъ въ первой понялъ, что онъ былъ окруженъ, какъ и всѣ деревенскіе, стѣной, даже сводомъ обмана, невѣжества, суевѣрія, и вчера часті этого свода развалилась въ его душѣ, и онъ увидалъ весь просторный свѣтъ Божій. И ему страшно, съ одной стороны, стало думать о томъ, какъ онъ могъ жить въ этомъ мракѣ, и какъ его отецъ и всѣ деревенскіе могутъ жить такъ. Отвалился одинъ камень изъ свода, и онъ увидалъ весь вольный свѣтъ и почувствовалъ, что камни[5] свода плохо держатъ и что теперь кто вывали[тъ] одинъ изъ нихъ, стоитъ только поналечь хорошенько, и все развалится. И вотъ теперь онъ былъ полонъ этими мыслями и не слышалъ отца и не думалъ о дѣлѣ, а только о томъ, ч[то] происходило въ его душѣ.
Сдѣлалось это вчера, но готовилось это долго, давно уже.
— Не понимаю этого упрямства. Зачѣмъ тебѣ не спать и идти «въ народъ», когда ты можешь спокойно Ѣхать завтра съ тетей Вѣрой прямо въ павильонъ. И все увидишь. Я вѣдь говорилъ тебѣ, что Беръ мнѣ обѣщалъ провести тебя. Да ты, какъ фрейлина, и имѣешь право.
Такъ говорилъ извѣстный всему высшему свѣту подъ прозвищемъ пижонъ князь Павелъ Голицынъ своей 23-лѣтней дочери Александрѣ, по признанному за ней прозвищу «Рина». Разговоръ этотъ происходилъ вечеромъ 17 мая 1896 года, въ Москвѣ, наканунѣ народнаго праздника коронаціи. Дѣло было въ томъ, что Рина, красивая, сильная дѣвушка, съ характернымъ голицынскимъ профилемъ, горбатымъ носомъ хищной птицы, уже пережила періодъ увлеченій свѣтскими балами и была или, по крайней мѣрѣ, считала себя передовой женщиной и была народницей. Она была единственная дочь и любимица отца и дѣлала, что хотѣла. Теперь ей взбрела мысль, какъ говорилъ отецъ, итти на народное гулянье съ своимъ кузеномъ не въ полдень съ дворомъ, a вмѣстѣ съ народомъ, съ дворникомъ и помощникомъ кучера, которые шли изъ ихъ дома и собирались выходить рано утромъ.
— Да, мнѣ, папа, хочется несмотрѣть на народъ, а быть съ нимъ. Мнѣ хочется видѣть его отношеніе къ молодому царю. Неужели нельзя хоть разъ...
— Ну дѣлай, какъ хочешь, я знаю твое упрямство.
— Не сердись, милый папа. Я тебѣ обѣщаюсь, что буду благоразумна, и Алекъ будетъ неотступно со мной.
Какъ ни странной и дикой казалась эта затѣя отцу, онъ не могъ не согласиться.
— Разумѣется возьми, — отвѣчалъ онъ на ея вопросъ, можно ли взять коляску. — Доѣдешь до Ходынки и пришлешь назадъ.
— Ну такъ такъ.
Она подошла къ нему. Онъ по обычаю перекрестилъ ее; она поцѣловала его большую бѣлую руку. И они разошлись. —
- ↑ Зачеркнуто: съ баба[ми]
- ↑ Зач.: жить
- ↑ Зач.: и мн. и мн. др.
- ↑ Зач.: всего этого не должно быть.
- ↑ Зач.: эти
