Народу ужъ собралось много, когда Емельянъ пріѣхалъ на извозчикѣ. Рина встала, ее хотѣли подсаживать, но она сама сѣла. Ей только было стыдно за свою растерзанность.
— Ну а братецъ-то гдѣ? — спрашивала одна изъ подошедшихъ женщинъ у Рины.
— Не знаю. Не знаю, — съ отчаяніемъ проговорила Рина. (Пріѣхавъ домой, Рина узнала, что Алекъ, когда началась давка, успѣлъ выбраться изъ толпы и вернулся домой безъ всякаго поврежденія.)
— Да вот онъ спасъ меня, — говорила Рина. — Если бы не онъ, не знаю, что бы было. Какъ васъ зовутъ? — обратилась она къ Емельяну.
— Меня-то? Что меня звать.
— Княжна вѣдь она, — подсказала ему одна изъ женщинъ, — бога-а-а-тая.
— Поѣдемте со мной къ отцу. Онъ васъ отблагодарить.
И вдругъ у Емельяна на душѣ что-то поднялось такое сильное, что не промѣнялъ бы на двухсоттысячный выигрышъ.
— Чего еще.[1] Нѣтъ, барышня, ступайте себѣ. Чего еще благодарить.
— Да нѣтъ же, я не буду спокойна.
— Прощай, барышня, съ Богомъ. Только пальто мою не увези.
И онъ улыбнулся такой бѣлозубой радостной улыбкой, которую Рина вспоминала какъ утѣшеніе въ самыя тяжелыя минуты своей жизни.
И такое же еще большее радостное чувство, выносящее его изъ этой жизни, испытывалъ Емельянъ, когда вспоминалъ Ходынку и эту барышню и послѣдній разговоръ съ нею.
Онъ вернулся въ шестомъ часу утра. И прошелъ по привычкѣ въ уборную, но вмѣсто того, чтобы раздѣваться, сѣлъ — упалъ въ кресло, уронивъ руки на колѣни, и сидѣлъ такъ неподвижно минутъ пять или десять, или часъ. — Онъ не помнилъ.
— Семерка червей. — Бита! — И онъ увидалъ его ужасную непоколебимую морду, но все-таки просвѣчивающую самодовольствомъ.
— Ахъ чортъ! — громко проговорилъ онъ.
За дверью зашевелилось. И въ ночномъ чепцѣ и ночной съ прошивкой сорочкѣ, въ зеленыхъ бархатныхъ туфляхъ — вышла его жена, красивая энергическая брюнетка съ блестящими глазами.
— Что съ тобой? — сказала она просто, но, взглянувъ на его лицо, вскрикнула то же самое. — Что съ тобой? Миша! Что съ тобой?
— Со мной то, что я пропалъ.
— Игралъ?
— Да.
— Ну и что?
— Что? — съ какпмъ-то злорадствомъ повторилъ онъ. — То, что я погибъ! — И онъ всхлипнулъ, удерживая слезы.
— Сколько разъ я просила, умоляла.
Ей жалко было его, но жалче было себя и за то, что будетъ нужда, и за то, что она не спала всю ночь, мучаясь и дожидаясь его. «Ужъ пять часовъ», подумала она, взглянувъ на часы, лежавшіе на столикѣ. — Ахъ мучитель. Сколько?
Онъ взмахнулъ обѣими руками мимо ушей.
— Все! Не все, но больше всего, все свое, все казенное. Бейте меня. Дѣлайте со мной, что хотите. Я погибъ. — И онъ закрылъ лицо руками. — Ничего больше не знаю!
Миша! Миша, послушай. Пожалѣй меня, я вѣдь тоже человѣкъ, я не спала всю ночь. Тебя ждала, мучалась, и вотъ награда. Скажи по крайней мѣрѣ, что? Сколько?
— Столько, что не могу, не можетъ никто заплатить. Все шестнадцать тысячъ. Все кончено. Убѣжать, но какъ?
- ↑ Зачеркнуто: Тебѣ хорошо — и мнѣ хорошо. Вотъ и все.