— То есть ты женить его хочешь? Чтожъ, это дѣло.
— Сдѣлай божескую милость, ты нашъ отецъ, ты наша мать, — и, сдѣлавъ знакъ своему сыну, она съ нимъ вмѣстѣ грохнулась въ ноги Князя.
— Зачѣмъ-же ты въ землю кланяешься, — говорилъ Николинька, съ досадой поднимая ее за плечо. — Развѣ нельзя такъ сказать. Ты знаешь, что я этаго не люблю. Жени сына, пожалуйста, я очень радъ, коли у тебя есть невѣста на примѣтѣ.
Старуха поднялась и утирала рукавомъ сухіе глаза. Давыдка послѣдовалъ ея примѣру и въ томъ же глупо-апатическомъ положеніи продолжалъ стоять и слушать, что говорила его мать.
— Невѣсты-то есть, какъ не быть? Вотъ Васютка Михѣйкина, дѣвка ничего, да вѣдь безъ твоей воли не пойдетъ.
— Развѣ она не согласна?
— Нѣтъ, кормилецъ, коли по согласію пойдетъ?
— Ну, такъ чтожъ дѣлать? Я принуждать не могу, а вы поищите другую: не у себя, такъ у чужихъ, я охотно заплачу 100, 200 р., только бы шла по своей охотѣ, а насильно выдавать замужъ нельзя. И закона такого нѣтъ, да и грѣхъ это большой.
— Э-э-эхъ кормилецъ! Да статочное ли дѣло, чтобы, глядя на нашу жизнь, охотой пошла? Солдатка самая и та такой нужды на себя принять не захочетъ. Какой мужикъ и дѣвку къ намъ въ дворъ отдастъ. Отчаянный не отдастъ. Вѣдь мы голь, нищета. Одну, скажетъ, почитай, что съ голоду, заморили, такъ и моей тоже будетъ. Кто отдастъ? — прибавила она, недовѣрчиво качая головой. — Разсуди, Ваше Сіятельство.
— Такъ что же я могу сдѣлать?
— Обдумай ты насъ какъ нибудь, родненькій, — повторила убѣдительно Арина, — что намъ дѣлать?
— Да что же я могу обдумать? Я тоже ничего не могу сдѣлать для васъ въ этомъ отношеніи. Вотъ хлѣба вы просили, такъ я прикажу вамъ отпустить и во всякомъ дѣлѣ готовъ помогать; только ты его усовѣсти, чтобы онъ свою лѣнь-то бросилъ, — говорилъ Николинька, выходя въ сѣни, старухѣ, которая кланяясь слѣдовала за нимъ.
— Что я съ нимъ буду дѣлать, отецъ? Вѣдь самъ видишь, какой онъ. Онъ вѣдь мужикъ и умный, и смирный, грѣхъ напрасно сказать, художествъ за нимъ никакихъ не водится; ужъ это Богъ знаетъ, что это съ нимъ такое попритчилось, что онъ самъ себѣ злодѣй. Вѣдь онъ и самъ тому не радъ. Я, батюшка, Ваше Сіятельство, — продолжала она шопотомъ, — и такъ клала и этакъ прикидывала: неиначе, какъ испортили его злые люди.
— Какъ испортили?
— Да какъ испортили? Долго ли до грѣха. По злобѣ вынули
