— Чего лезешь, не спросясь? — окликнул его голос из избы. — Он узнал голос Марфы. И вот она сама — старая, беззубая, сморщенная, высунулась из двери.
— Я к тебе, Марфа.
Она выскочила в сени и заперла дверь.
— Чего ко мне? Милостыни, так под окном просят.
— Марфа. Я Корней, — сказал старик и заплакал. И он по лицу ее увидел, что она узнала его. Она испугалась и тотчас же озлобилась.
— Бреши больше. На старости лет.[1] Мели, чего не надо. Корней помер. Мы его в церкви поминали.
— Марфа! Помирать будем. — Он сел на кадушку в сенях и заплакал.
— Не знаю я тебя, — сказала она. — Коли ты Корней, так поди в волостную, заявись. А я тебя не знаю. Корней был хороший человек, а ты кто? — побирушка. Ступай, ступай с богом.
Сначала Корней с трудом признал ее — так она переменилась, но теперь он узнал ее всю такою, какой она была тогда. Она была всё такая же.
— Что ж, тебе и сказать мне нечего?
Он одного желал, чтобы она поняла свою вину и призналась в ней. Она молчала, молчал и он.
— Ничего не скажешь?
— Нечего мне говорить. Не знаю тебя. Ступай с богом! Ступай, ступай.
Он поднялся. Она вернулась в избу и захлопнула дверь. Он поднялся, побрел назад на крыльцо и держась за поручни с трудом спустился с него. Она смотрела на него из окна.
Корней не пошел к старшине, в тот же день вернулся к Зиновеевым. Его приняли.
— Что ж, не пошел дальше?
— Не дойду до угодника, назад пойду.
— Ну, иди, иди. Мы рады странному человеку.
К ночи Корнея стала трепать лихорадка, и к утру он так ослабел, что почувствовал, что умирает. Агаша жалела его, выводила на двор, поила водой и достала яблочко. Он не стал есть.
— Гаша,[2] — позвал он ее ночью. — Ты мне много добра сделала, спасибо, умница. Прости меня. Я помирать хочу.
— Что ж мне прощать. Ты мне худого не сделал.
