Казак нахмурился.
— Мне что приказано, то исполняю, а на деньги твои не польщусь.
— Ну, как хочешь, — вспыхнув, сказала Альбина и пошла на двор к тарантасу.
Подойдя к ящику она оглянулась, никого не было.
— Сейчас он уйдет и на ночь выходи...
Рано утром в гостиницу, где они остановились, вошли трое полицейских и казак. Казак[1] подкараулил ее и донес. В 10 часов Мигурский стоял в ручных и ножных кандалах перед генералом, на полу стояли два пустых гробика, и Альбина с опущенными глазами стояла у притолки. Шел допрос.
Когда кончили допрос,[2] казак подошел к[3] Альбине.
— Присяга. Нельзя.
Она взглянула на него, как бы не понимая, кто он.
— Что я сделала. За что? — вскрикнула она и зарыдала.
Казак отвернулся и поспешно вышел.
— А-а! — хрипел он, поднимая одно плечо. — Эх, жалко бабенку.
Казак запил, пропил с себя всё и вернулся домой только когда его выслали по этапу.
Мигурского судили, приговорили к 3000 палок, но помиловали и сослали в Сибирь. Альбина не поднялась и тосковала, впала в чахотку, не переставая молилась и в тот же год тихо умерла.
Вся семья Ячевских с волнением следила за всем, что делалось. Посылали каждый день нарочных за письмами и газетами. Старик настолько забыл свою болезнь, что писал знакомому своему Дзеконскому, что он предлагает ему свои услуги для формирования новых полков в Варшаве, куда собирался переехать. Пани Ячевская, хоть и вся поглощенная хозяйством, находилась тоже в патриотическом возбуждении, как и все в доме. Ванда основала в своей местности патриотический комитет и, продав свои бриллианты, собирала деньги на образование отряда, переписывалась с своими подругами и сочувствовала, как и все, революции. Альбина, продолжала жить своей ребяческой девической жизнью с собаками и лошадьми[4] и пением и музыкой.[5] Но в половине[6] февраля, когда было
- ↑ Зачеркнуто: оскорбился
- ↑ Зач.: Альбина
- ↑ Зач.: казаку
- ↑ Зач.: товарками
- ↑ Зач.: и только из приличия делала вид, что интересуется революцией.
- ↑ Зач.: января
