— Неужели? — задыхающимся голосом проговорил Светлогуб, — неужели меня... Неужели смертная казнь?
— Как священный служитель я пришел предложить утешение, в котором милосердный господь...
— Мне ничего не нужно, не нужно.
Все уговоры священника были тщетны. Светлогуб жалостным, плачущим голосом просил священника уйти и оставить его одного.
— Имейте в виду, что я по обязанности своей всегда готов.
— Хорошо, после, ради бога после.
Когда священник ушел, Светлогуб упал на свою кровать и закрыл глаза. Он не верил тому, что он — он, что он в тюрьме, что приходил священник приготавливать его к смерти. Это сон, думал он, надо проснуться, он вскочил и сделал пять шагов. Нет, стена и дверь и замазанное окно и остатки предсмертного обеда.
— Неужели смерть? — спрашивал он себя. — Умру. Не будет меня. Как не будет меня? Что же будет, если не будет меня?.. Не может быть. Сторож! — закричал он, стуча в дверь.
Тряпка над окошечком поднялась, и показалось веснушачье, широкое, курносое лицо.
— Позови смотрителя.
Тряпка опустилась.
Он подошел к столику, на котором лежали принесенные ему письменные принадлежности, и для того, чтобы занять себя, поднял чернильницу и посмотрел на свет, много ли в ней чернил. И потом вдруг вспомнил, что ожидало его, и пальцы, державшие чернильницу, вдруг выпустили ее. Она упала на пол, и чернила пролились.
Он поспешно сделал из бумаги трубочку, лег на пол и, как делал гимназистом, втягивал в себя и выливал в чернильницу набранные чернила, стараясь не проронить ни одной капли. Во время этого занятия пришел смотритель.
— Правда, что меня казнят? — спросил он.
— Я не имею никаких сведений. Вам что-нибудь еще нужно?
— Нет ничего...
Смотритель ушел. Но только что он ушел, Светлогуб опять стал звать его.
— Что вам?
— Я пролил чернила. Пришлите мне.
— Но и этих довольно.
— Довольно, так довольно.
Смотритель ушел. Светлогуб сел писать письмо девушке, которую он любил, которая любила его, но не разделяла его убеждений. Желание как можно скорее выразить свое чувство к ней и невозможность изменить своим убеждениям, поглотило всё его внимание. Некоторые места в его письме заставляли его плакать умиленными слезами. Окончив письмо, он открыл Евангелие. И умиление, вызванное в нем сочинением письма,
