пить. Насъ провели въ[1] другую залу. Артистъ пошлякъ, но трогательный. Мы пили, лакей засмѣялся и швейцаръ сѣлъ. Это меня взорвало — я ихъ обругалъ и взволновался ужасно. — Ночь чудо. Чего хочется, страстно желается? не знаю, только не благъ міра сего. — И не вѣрить въ безсмертіе души! — когда чувствуешь въ душѣ такое неизмѣримое величіе. Взглянулъ въ окно. Черно, разорванно и свѣтло. Хоть умереть. —
Боже мой! Боже мой! Что я? и куда? и гдѣ я?
[26 июня/8 июля.] 8 Іюля. Здоровье нехорошо, ревматизмъ въ ногѣ, р. Погулялъ чуть чуть. Написалъ письмо тетинькѣ. Передумалъ О[тъѣзжее] П[оле] и началъ иначе. Не пишется. Обѣдъ невыносимо скучный, перешелъ къ М-me Daman. Крошечныя двѣ маленькія комнатки, хорошенькая веселая дочь, глухая старуха моетъ полы и, подперевъ бока, радушно смѣется. Я произвожу волненіе любопытства въ пансіонѣ. M-me D[aman] злоупотребляетъ Herr Graf’омъ. На озерѣ музыка, пасмурно, раины тихо стоятъ. Въ окно, на черномъ[2] фонѣ тополей, смотрятъ ползущія, освѣщенныя свѣчкой лозы винограда. — Чудесная квартира, коли бы писалось, я бы пробылъ долго. — Въ сѣняхъ журчитъ фонтанъ. —
[27 июня/9 июля.] 9 Іюля. Всталъ рано, хорошо себя чувствую. Выкупался, не нарадуюсь на квартирку, писалъ Люцернъ, написалъ письмо Боткину до обѣда. Взялъ Фрейтага Soll und Haben[3] и Андерсена Импровизатора и читалъ, ѣздилъ на лодкѣ и ходилъ въ монастырь. Робѣю въ пансіонѣ ужасно, много хорошенькихъ. Я сижу съ Нѣмцемъ. Хитрый купецъ, воспитавшій дѣтей лучше себя. Старикъ глухой, трогательная исторія соблазненной дочери. —
[28 июня/10 июля.] 10 Іюля. Здоровъ, въ 8 выкупался, писалъ Люцернъ порядочно до обѣда. Дочелъ Фрейтага, плохъ. Невозможна поэзія акуратности. Лейпцигской сосѣдъ тупой, хитроумный, отсталый человѣкъ. Артиста жена — луврская мадонна, но улыбки il n’y a pas.[4] У пасторскихъ дочерей съ лазурными глазами тоже. — Съ пасторомъ мы сходимся. Поѣхалъ верхомъ.
