плетью. Когда князекъ пожало[вался] М[еншикову], что ка[закъ] его билъ, казакъ сказалъ, что онъ его училъ стрѣлять, коли онъ начальникъ, да не умѣетъ палить, что же его казаки вовсе не будутъ знать. Менчиковъ разсмѣялся. Вообще въ народѣ больше слы[шно] о Анг[личанахъ], чѣмъ о Француз[ахъ].
[5 ноября. В пути из Одессы в Севастополь.] 4, 5, Октября. Въ Николаевѣ не могъ ничего видѣть. Слухи же не пишу, потому что оказались всѣ нелѣпы: послѣ 24, исключая осадныхъ работъ, ничего предпринимаемо не было.
Отъ Херсона до Олешко везли меня на лодкѣ. Лоцманъ разсказывалъ про перевозъ солдатъ: какъ солдатъ въ проливной дождь легъ на мокрое дно лодки и заснулъ. Какъ офицеръ прибилъ солдата за то, что онъ почесался, и какъ солдатъ на перевозѣ застрѣлился отъ страху, что просрочилъ 2 дня, и какъ его бросили безъ похоронъ. Теперь лодочники пугаютъ другъ друга, проѣзжая рѣчкой мимо того мѣста, гдѣ брошенъ солдатъ. «Какой роты?» кричатъ они.
Въ Олешко задержала меня ночевать хорошенькая и умненькая хохлушка, съ которой я цѣловался и нѣжничалъ черезъ окошечко. Ночью она пришла ко мнѣ [[19]]. Лучше бы было воспоминаніе, ежели бы я остался при окощечкѣ. — По этому случаю я разъѣхался съ своими, Сержпутовскимъ, Бабарыкинымъ и Шубинымъ. Отъ нихъ черезъ Высотскаго, кот[ораго] я встрѣтилъ въ Перекопѣ, я узналъ, что слухи тревожившіе вздоръ. Отъѣздъ Шубина тревожитъ и злитъ меня. Мнѣ не хочется перестать уважать этаго мальчика. —
Видѣлъ Франц[узскихъ] и Англиц[кихъ] плѣнныхъ, но не успѣлъ разговориться съ ними. Одинъ видъ и походка этихъ людей почему то[1] внушили въ меня грустное убѣжденіе, что они гораздо выше стоятъ нашего войска. Впрочемъ для сравненія у меня были Фурштаты, провожавшіе ихъ. —
Ямщикъ привезшій меня сюда [?] разсказывалъ, что 24 мы бы совсѣмъ забрали Агличанъ, коли бы не измѣна. Грустно и смѣшно. «Онадысь, говорить, провезли шестерикомъ желѣзную карету, должно подъ Менчикова». Встрѣтилъ и своихъ раненныхъ, славный народъ, жалѣютъ начальство и говорятъ,
- ↑ Зачеркнуто: убѣдили меня въ томъ
