плотскую похоть с духовной жизнью, с — страшно сказать — с любовью; употребляем наш разум не на то, чтобы осудить и определить эту страсть, а на то, чтобы разукрасить ее павлиньими перьями духовности. Вот где les extrêmes se touchent.[1] Приписывать все влечения между полами половой похоти кажется очень матерьяльным, а напротив это самое духовное отношение — выделить из области духовной всё, что не принадлежит ей, чтобы мочь высоко ценить ее.
11) Всё, что я знаю, есть произведение моих чувств. Чувства мои указывают мне мои пределы, соприкасающие[ся] с пределами других существ. Это ощущение или познание пределов мы сознаем и не можем сознавать иначе, как материей; в этой же материи мы видим или только материю или существа, так же, как и мы, ограниченные пределами. Существа близкие к нам по размерам — от слона до козявки мы познаем, познаем их пределы. Существа же далекие от нас по размерам, как атомы и как звезды, мы признаем одной материей. — Но кроме этих двух родов существ, кот[орых] мы познаем нашими чувствами, мы неизбежно должны признать еще другие существа (не духовные существа, каковы мы, то само собой), не познаваемые нашими чувствами, но кот[орые] матерьяльны, т. е. тоже составляют пределы. Такие существа: атомы, эфир. Присутствие этих существ, допущение кот[орых] требуется нашим разумом, несомненно доказывает то, что наши чувства дают нам только одностороннее и очень ограниченное познание о других существах и о внешнем мире. Так что можно себе представить такие существа, одаренные такими чувствами (sens), что для них эфир дает такую же реальность, как наша материя.
Всё неясно, но понятно.
12) Если бы помнить всегда, что язык нам дан для передачи мыслей, способность же мыслить дана для познания Бога и его закона любви, и что поэтому говорить можно только тогда, когда имеешь сказать что-либо доброе. А пока не можешь сказать доброго, не можешь удержать недоброго — молчи, хоть всю жизнь.
- ↑ [крайности сходятся.]
