их, а п[отому], ч[то] мы делаем для них, жертвуем для них своею жизнью, И поэтому, чтобы любить, надо жертвовать. А чтоб жертвовать, надо любить, как же быть? Один выход: уничтожать соблазны, затыкающие любовь — жизнь. А что соблазн? Обман рассудка, подсказывающий, что жизнь там, где ее нет.
25 Апреля 95. Москва.
Вчера Соня уехала с приехавшей за ней Таней в Киев. Здоровье ее стало немного лучше — она поднялась, но вся разбита и нравственно всё не находит точки опоры. Страшно трагично положение матери: Природа вложила в ней[1] прежде всего неудержимую похоть (то же она вложила и в мущину, но в мущине это не имеет тех роковых последствий — рождения детей), последствием к[оторой] являются дети, к к[оторым] вложена ещё более сильная любовь и любовь телесная, т[ак] к[ак] и ношение, и рождение, и кормление, и выхаживание есть дело телесное. Женщина, хорошая женщина полагает всю свою душу на детей, отдает всю себя, усваивает душевную привычку жить только для них и ими (самый страшный соблазн тем более, что все не только одобряют, но восхваляют это); проходят года, и эти дети начинают отходить — в жизнь или смерть — первым способом медленно, отплачивая за любовь досадой, как на привешенную на шею колоду, мешающую жить им, вторым способом — смертью, мгновенно производя страшную боль и оставляя пустоту. Жить надо, а жить нечем. Нет привычки, нет даже сил для духовной жизни, п[отому] ч[то] все силы эти затрачены на детей, к[оторых] уже нет. Вот что надо бы высказать в романе матери. —
За это время начал учиться в манеже ездить на велосипеде, Очень странно, зачем меня тянет делать это. Е[вгений] Иванович] отговаривал меня и огорчился, что я езжу, а мне не совестно. Напротив, чувствую, что тут есть естественное юродство, что мне всё равно, что думают, да и просто безгрешно, ребячески веселит.
Состояние души С[они] нехорошее — не может подняться над личными, для нее семейными интересами и найти смысл
- ↑ Так в подлиннике.
