434. 18120—21. Нынче читал, как обучались солдаты. — Где именно читал Толстой о том, как обучались солдаты (вероятно, в эпоху Александра I и Николая I), точно не установлено. Возможно, что он читал об этом в книге Н. К. Шильдера о Николае I (см. прим. 411). Мог он о том же читать и в имеющихся в Яснополянской библиотеке записках декабриста барона Розена (Барон Андрей Розен, «В ссылку (Записки декабриста)», изд. наследников, 2-е, М. 1900), о которых Толстой упоминает в дневниковой записи 28 июня 1904 года, вспоминая «военную выправку при Николае Павловиче» и существовавшее в его время правило — «трех забей, одного выучи». См. т. 55.
435. 18123—24. Вчера разговаривал с Голденв[ейзером] о том, что делается с сознанием во время сумашествия, — Поводом для этого разговора Толстого с А. Б. Гольденвейзером послужила болезнь и смерть Марьи Дмитриевны Колокольцовой (р. 1853, ум. 18 июня 1903), рожд. Дьяковой, дочери друга молодости Толстого Д. А. Дьякова от первого его брака с Д. А. Тулубьевой. С апреля 1876 года Марья Дмитриевна была замужем за Николаем Аполлоновичем Колокольцовым (1847—1920). Последние годы своей жизни она болела психическим расстройством. «Несмотря на бдительный надзор, ей удалось однажды ночью сделать на своей постели из одеяла подобие лежащей фигуры, ввести этим в заблуждение мужа, пробраться в его кабинет и, достав при помощи подобранного ключа из его стола револьвер, застрелиться» (А. Б. Гольденвейзер, «Вблизи Толстого» т. 1, М. 1922, стр. 106).
Касаясь упоминаемого Толстым в Дневнике разговора, А. Б. Гольденвейзер (в записи своего дневника 14 июля 1903 г.) сообщает следующее: «По поводу самоубийства Колокольцовой Лев Николаевич сказал мне: «Я не понимаю, почему на самоубийство смотрят, как на преступление. Мне кажется, это право человека. Ему как будто оставлена возможность умереть, когда он не захочет больше жить. Стоики так и думали». — Так как Колокольцова была душевно-больная, разговор перешел на сумасшествие. Я, как и прежде как-то, сказал, что у так наз. сумасшедших их настоящая духовная жизнь остается неизменной. Расстроена только способность проявления своего я во вне. Лев Николаевич согласился со мною. На другой день Лев Николаевич сказал мне: «Мне кажется важен был вчерашний разговор о сумасшествии: я много думал об этом. В нас два сознания: одно животное, а другое — истинное, духовное. Оно не всегда в нас проявляется, но именно оно и составляет нашу истинную духовную жизнь, не подчиненную времени. Не знаю, как у вас, в вашей короткой еще жизни, а у меня, в моей долгой, есть периоды, которые ясно сохранились в
