Страница:L. N. Tolstoy. All in 90 volumes. Volume 54.pdf/665

мaмà останется, а то если я ее вычеркну, это ее обидит, а написано это было в хорошую минуту, пусть так и останется». И подписал, отдавши Маше на хранение. Никто, кроме нас трех, этого не знал. Но тут же как-то Илюша спросил, есть ли какое распоряжение отца на случай его смерти. Маша не сочла себя в праве скрывать и сказала, что есть и подписано и хранится у нее. Это я даже помню, почему зашел разговор: Софья Андреевна хотела после смерти Льва Николаевича подавать прошение государю, чтобы похоронить его по церковному обряду, и когда мы возмутились и сказали — Таня, кажется, или кто-то, — что ведь у папà в дневнике есть распоряжение об этом, то Софья Андреевна сказала: «Ну кто там будет копаться, искать». Вот вследствие этого-то Илюша и спросил. Мы его очень просили держать это в тайне, но он неизвестно почему рассказал Софье Андреевне, что есть завещание у Маши. Нас тогда уже не было в Ясной, это было в конце Августа. [28 августа — см. стр. 643.] Тут разгорелось говорят бог знает что. Оказывается, чего я никак не мог понять и до сих пор не понимаю, что почти все дети, кроме Сережи и Саши, страшно напали на Машу, за глаза, про Софью Андреевну уже и говорить нечего. С ее стороны я объяснял это только опасением, что у нее пропадут доходы с сочинений, а про братьев и Таню думаю, что тут главным образом была ревность, мало понятная, но всё-таки объяснимая. Потом мы уехали в Крым с Машей, и с Таней Маша потом объяснилась, и она ее отчасти поняла.

Всё это стало заглушаться и забываться. Но вот Софье Андреевне понадобилось печатать новое собрание сочинений и я, предчувствуя разговоры и опасаясь за целость этой бумаги, хотел ее послать Вам, если бы Вы согласились принять ее, это было уже в Сентябре этого [1902] года и тогда-то и написал всё Вам подробно. Но послать постеснялся, не спрашивая у Льва Николаевича, и спрашивать — не хотелось его тревожить, и я не послал и письмо к Вам уничтожил. И очень жалею об этом.

Ha-днях Софья Андреевна пришла ко Льву Николаевичу и сказала, что просит взять эту бумагу у Маши и отдать ей, потому что она имеет к Маше злобные чувства, и тогда это пройдет. Лев Николаевич не решился противиться ей и взял эту бумагу и отдал ей. Я пробовал говорить об этом с Софьей Андреевной, но разумеется ни до чего не договорился. Когда человек так беззастенчив и неправдив, как она, то ни до чего договориться нельзя. Одно, что она мне ясно сказала: «Я теперь затратила 50 000 рублей на новое издание, и если папà умрет и бумага эта будет обнародована, то я не верну своих денег, и потому я эту бумагу взяла и никому не отдам». Когда я пробовал сказать ей, что всё-таки ее нельзя стереть с лица земли, так как в дневниках она есть, то она беззастенчиво ответила, что «дневники в музее, ключ у нее, и она их положит туда на пятьдесят лет вместе с своими». Вот и всё. И в руках этой женщины судьба всех сочинений и бумаг Льва Николаевича. Это ужасно, и ничего сделать нельзя. Нет вещи, перед которой она бы остановилась. Она всё может сделать и всё сделает. Впрочем умолкаю, но твердо намерен, в случае нужды, всеми средствами добиться того, чтобы все знали о том, какое было завещание Льва Николаевича...

646