к[оторой] я отдался. Въ самомъ тѣлесно дурномъ состояніи и расположеніи духа — мнѣ хорошо. Мало того, что хорошо — радостно. Какъ удивительно, de gaité de coeur,[1] губятъ свои жизни люди, попуская себя на раздраженіе. Все въ «табѣ», какъ говорилъ Сютаевъ. Смотри съ любовью на міръ и людей, и онъ также будетъ смотрѣть на тебя. Все занятъ Кр[угомъ] Чт[енія] и, кажется, подвигаюсь. Сережа, Маша, Андрюша — со всѣми мнѣ хорошо. Записать изъ книжки денной:
1) Сначала кажется страннымъ, почему человѣкъ, сдѣлавши злое дѣло, становится еще злѣе. Казалось бы, ему надо успокоиться: онъ сдѣлалъ то, что хотѣлъ. А это отъ того, ч[то] сознаніе, совѣсть упрекаетъ его, и ему надо оправдаться, если не передъ другими, то передъ самимъ собою, и для оправданія онъ дѣлаетъ зло новое with a vengeance.[2]
2) Пища только тогда законна, когда возможны и желательны[3] послѣдствія ея — трудъ. Точно также и половое общеніе — тольк[о] тогда, когда возможны и желательны послѣдствія его — дѣти.
3) Насколько животныя цѣломудреннѣ[е] людей: только до оплодотворенія.
4) Лиха бѣда начать. Цѣломудренный стыдъ — могучее средство предохраненія. А наше искусство притупляетъ, уничтожаетъ его.
Сейчасъ примусь за первый отдѣлъ Кр[уга] Чт[енія].
————————————————————————————————————
Здѣсь Сережа и Маша.
Страшно давно не писалъ. Нынче, 16 Дек. 1907. Я. П.
29 Ноября упалъ съ лошади, зашибъ руку. Теперь проходитъ. За это время много было, все больше и больше, хорошихъ писемъ. Нисколько не увлекаюсь и не желаю распространенi[я], какъ бывало прежде, а просто радъ, что могъ и могу служить людямъ хоть чѣмъ нибудь. Какъ странно, что вмѣстѣ съ добротой приходить смиреніе — скро[мность]. Мнѣ теперь не нужно, какъ прежде, притворяться смиреннымъ. Какъ тольк[о] работа въ