я надеваю, всякий кусок, кот[орый] я кладу в рот — краденные, и мне больно и стыдно так жить, а у вас были некраденные и вам не было стыдно. Остальные все условия жизни и моей и вашей были равны, и мы могли быть злы или добры и на краденном и на своем. Ведь главное то, что делать больше нечего как то, что вы делали. Может быть, можно лучше делать, но другого все-таки нечего. Ведь делаем мы то, что делаем — я, по крайней мере, не п[отому] ч[то] это мне приятно или поучительно, а п[отому] ч[то] ничего другого нельзя делать. То, что Ч[ертков] пишет, верно, но думаю, что и то, что я пишу, не противоречит этому. Когда будете спокойны и захотите, напишите, не торопясь. Смерть милого друга очень была поучительна и значительна для меня. Я думаю и для вас. Я никак не думал, что я так любил его, и, как всегда, удивляюсь, как недостаточно ценил его.
Приписка на письме В. Г. Черткова к H. Н. Ге от 14 июня 1894 г. Дата определяется письмом Черткова.
Ответ на письмо Н. Н. Ге от 11 июня 1894 г., в котором он вновь возвращается к описанию своих душевных переживаний и страданий. См. письмо № 146, прим. 2.
На конверте письма Толстой отметил: «Б[ез] О[твета]», но потом решил отвечать.
1894 г. Июня 20. Я. П.
Всей душой был с вами, Евгений Иванович, в обоих делах — испытаниях, кот[орые] вам довелось пережить.1 Ив[ан] Ив[анович]2 так хорошо рассказал мне про ваше отношение к обыску, что я как будто присутствовал при этом. Зная вас, я живо представляю себе ваше душевное состояние и отношение к людям и, как я понимаю, и то и другое было хорошее. Меня особенно радостно поразило то, что вы говорили, что всё, что вы говорили приготовленное (я тоже иногда приготавливаю) выходило «не то», и наоборот. Хорошо сделали, что отказались участвовать в обыске. Ничто так не укрепляет заблуждения заблудших, как содействие им. Ухудшить же это положение не может. Да хоть бы и ухудшило. Дай бог вам силы, хотел сказать, перенести то гонение — если бы даже и заключение,
