хороша, только съ мѣста тронь, такъ навскочь; разсказалъ еще кое что про мисоѣдовскихъ ямщиковъ, которые пріѣхать хотѣли, которые нѣтъ, какъ живутъ; но до этаго намъ дѣла нѣтъ. Тихонъ поговорить былъ охотникъ и говорилъ складно, но все больше разсказывалъ и про себя говорилъ, а про другихъ не спрашивалъ, главное-же то, что говорить онъ говорилъ, a дѣла своего ни на минуту не забывалъ. Какъ онъ вынулъ изъ передка узелокъ, изъ котораго торчали баранки, вошелъ въ избу, поклонился образамъ, отдалъ матери, которая одна оставалась въ избѣ у печи и еще на крыльцѣ вышла навстрѣчу ему, — какъ потомъ вынулъ запоръ, прислонилъ къ углу, такъ чтобъ не упалъ, откинулъ ворота, подъ уздцы провелъ пристяжныхъ, чтобъ не зацѣпили, какъ, заткнувъ ⟨рукавицы и кнутъ за поясъ, сталъ снимать петли постромокъ и захлестывать за шлеи, какъ разсупонилъ, вывелъ, нигдѣ ни стукнулъ, ни дернулъ, какъ будто все намаслено было, такъ и спорилось у него подъ руками, нигдѣ не зацѣпится, не повалится, не соскочитъ, и когда онъ убралъ лошадей подъ навѣсъ, кинулъ имъ сѣнца изъ ящика и, сдвинувъ шляпу напередъ и оттопыривъ далеко большіе пальцы (такая у него привычка была), нескоро, не тихо, поглядывая по сторонамъ, пошелъ въ избу, такъ и казалось, что вотъ ему еще чтóбы схватить да сработать. Но работать было ему нечего⟩. Онъ снялъ шляпу, повѣсилъ на гвоздь, смахнувъ мѣсто, снялъ армякъ, свернулъ его и въ александрынской рубахѣ, которую еще не видала на немъ мать, сѣлъ на лавку. Партки на немъ были домашніе, материной работы, но еще новые, сапоги были ямскіе, крѣпкіе, съ гвоздями; онъ на дворѣ отеръ ихъ сѣнцомъ и помазалъ дегтемъ. Голова была масляная, и онъ теперь еще пригладилъ ее гребешкомъ, который нашелъ на окошкѣ. Онъ зналъ давно этотъ гребешокъ и мѣсто, на которо[е] его клалъ старикъ. Онъ умылъ руки, оправилъ рукава смявшейся рубахи и сталъ разбирать гостинцы. Для жены былъ ситецъ большими розовыми цвѣтами, для матери платокъ белый съ коемочкой, бубликовъ было три фунта для всѣхъ домашнихъ.
Всю ночь напролетъ слышны были пѣсни, крики, говоръ и топотъ на улицѣ. Ужъ пѣтухи пѣли четвертый разъ, ужъ звѣзды[1] только коѣ гдѣ, рѣдкія и яркія, виднѣлись на небѣ, уже за лѣсомъ свѣтлѣе стало, заря занималась и[2] холодная роса опустилась на[3] землю, а еще кое гдѣ слышались шаги, говоръ или пѣсня загулявшихъ для Петрова дня мужика или бабы. Петровъ день веселый лѣтній праздникъ, праздникъ,
- ↑ Зачеркнуто: стали изчезать, рѣдѣть
- ↑ Зачеркнуто: свѣжая, какъ будто густая
- ↑ Зачеркнуто: крыши, пыль и листья подорожной травы.