сознанiя, «я», въ духовное начало дѣлаетъ только то, что высшимъ, настоящимъ «я» признается духовное и при всякомъ столкновеніи того и другаго безъ возможности колебанiя признается главенство духовнаго «я». То, чтò я говорю, не есть теорiя, а я на опытѣ на себѣ знаю это. И потому знаю, что, какъ скоро въ васъ переворотъ этотъ совершится, вы ни минуты не задумаетесь, оставаться ли вамъ еще въ средѣ рабовъ, подготовляемыхъ дисциплиной къ грабежамъ и убійствамъ, называемыхъ войскомъ, или идти на всевозможныя лишенія, только бы перестать самымъ ужаснымъ образомъ нарушать законъ любви, готовясь къ убійству и обучая этому своихъ братьевъ.
Если же вы не почувствуете этаго, то это будетъ доказательствомъ того, что въ васъ еще не проснулся настоящій духовный человѣкъ, и что все, чтò вы говорите, вы говорите только по разсужденiю, а не по чувству. И тогда вамъ лучше не разсуждать, а продолжать жить животной жизнью до тѣхъ поръ, пока настоящее духовное начало не пробудилось въ васъ.
Печатается по автографу, хранящемуся в ГТМ. Письмо вплетено в кожаную папку с монограммой: «Л. А. Ш.» и двумя металлическими пластинками с выгравированным на них текстом: «Совершенствуйте себя в любви, увеличивайте в себе любовь, уничтожайте в сердце то, что мешает любви (из письма)». «Дорогое мне — дорогому моим лучшим чувствам Леониду Андрониковичу». Вместе с подлинником в папке находится рукописная копия. Отрывок впервые опубликован в журнале «Единение», 1916, 2, стлб. 4.
Ответ на письмо подпоручика из г. Владимира на Клязьме Михаила Романовича Моисеенко (р. 1880 г.) от 21 октября 1900 г.: «Граф Лев Николаевич, я одинок; в тяжелую минуту сомнений и вопросов мне не к кому обратиться за разрешением их, а между тем я чувствую, что нравственно погибаю в противоречиях, которые я не в силах ни разъяснить, ни забыть. Несколько раз я порывался с корнем вырвать духовного человека, живущего во мне, бросался в разврат и пьянство, прилагал все меры уничтожить в себе всё, не желающее удовлетвориться первыми попавшимися под руку условиями, и не мог. Иногда сознание своей дрянности и безнравственности бывает настолько интенсивно, что до одного из величайших грехов — самоубийства — рукой подать. А вместе с тем жить при условиях полного безверия, т. е. жить одною животною жизнью я не могу, потому что не могу заставить молчать внутренний голос, осуждающій эту жизнь. Чего же, наконец, требует этот голос? Ответьте мне вы, лучший человек моей родины. Я прошу у вас ответа, потому что он мне необходим. Мне еще двадцать лет, вся жизнь впереди, а я готовлюсь вступить в эту жизнь во всеоружии безверия, отрицания и тоски. Виною ли
