истинно хорошо: отъ успѣшной работы надъ своей душой. Пожалуйста, пишите мнѣ. М[арья] А[лександровна]1 б[ыла] оч[ень] больна, но теперь поправилась. Я стараюсь, чтобы мнѣ б[ыло] хорошо, и понемногу успѣваю.
Цѣлую васъ. Привѣтъ вашей матушкѣ.2
19 Дек. 1900.
Печатается по листу копировальной книги, хранящемуся в AЧ. Местонахождение автографа неизвестно. Открытка. Публикуется впервые.
О Викторе Анатольевиче Лебрене см. письмо № 211.
Ответ на письмо Лебрена от 11 ноября 1900 года. Лебрен подробно рассказал о работе над собой, о своих первых неудачах в новой жизни, о достижениях и новых запросах. Он писал: «Внешним устройством жизни я почти доволен, но зато с другой стороны худого нашел и нахожу в себе так много, что некоторая грусть сделалась, мне кажется, преобладающим настроением моим. Т. е. не то, что я стал хуже, чем был прежде, но просто увидал теперь в себе то, чего не видел, вернее, не хотел видеть прежде [...] Я помню действительность и правду не более получаса в сутки. В остальное же время я делаю самые ужасные гадости, сержусь и отнимаю силою разные вещи от детей, дурно отношусь к матери и людям, с которыми нет духовной связи, еще в добавок так помешался на торговании, что хотел выторговать пятак у оборванца, нанявшегося убрать нам дрова и уголь. В самые последние дни я после больших усилий начинаю, кажется, отделываться от этой бессмысленной привычки выторговывать копейки. Эта-то вот мудрость на полчаса из двадцати четырех, это, кажется, главное, что угнетает меня. Прежде, до знакомства с вами, я, конечно, делал ужасающие гадости, но теперь насиловать ребенка, или выторговывать пятаки у бродяги, ночующего в ночлежном доме, это так ужасно для того Лебрена, мнение о котором было так высоко (тоже совсем свежее открытие), что я не могу вполне ясно и просто признать эти поступки совершенными, т. е. я хочу сказать, что за последние шесть-семь месяцев сделал много такого, на что, радуясь этому, считал себя неспособным. Тут что-то не вполне ясно, и я порою бываю в каком-то грустном недоумении. Очень худо еще то (боюсь, что это ужаснет вас), что у меня и в мыслях еще не выработалось разумного отношения к маленьким детям. Нельзя же их бить, а нельзя бить, надо позволить делать всё, чтò им вздумается, совершенно безумным существам [...] И вот я все полтора месяца нашего пребывания здесь [в Одессе] по несколько раз на дню, как стукаются больным пальцем, всё натыкаюсь на этот вопрос, который настоятельно требует разрешения, так как сию минуту может прибежать пятилетний Юрочка и начать рвать это письмо [...] Очень худо еще то, что я, здоровый восемнадцатилетний малый, не кормлюсь своими трудами, а живу на награбленные деньги. И это тоже иногда гнетет меня, впрочем, больше, когда посторонние люди спрашивают, чèм я занимаюсь. Иногда же мне кажется, что из всех доступных мне поступков я выбрал наименее дурное [...] Разумеется, если напишете словечко, осчастливите
