Письмо печатается впервые. Лист почтовой бумаги, на котором оно написано, сложен втрое, краями в друг друга, как записки, отправляемые без конверта, с адресом без обозначения города, и имеет с наружной стороны несколько потертый вид — как бы от хранения в кармане. Очевидно, что письмо было послано не по почте, а «с оказией», вместе с рукописями, о которых в нем говорится. Предположительной даты рукой Черткова на нем не имеется, но на основной копии, сделанной в Англии, имеется дата: «М. 5 февраля». Происхождение ее выяснить не удалось, однако она является вполне правдоподобной: первая фраза письма указывает на то, что оно писалось уже из Москвы, куда Толстой вернулся из Ясной поляны 4 февраля. Но оно не могло быть написано и позже 6 февраля, потому что 7 утром Толстой уже посылает Черткову телеграмму (очевидно, в ответ на телеграфный же запрос его от 6-го февраля), из которой видно, что он ждет его в Москве. (См. телеграмму его, № 44, от 7 февраля.)
Письмо это во второй своей половине несомненно является ответом на письмо Черткова от 31 января, которое должно было прийти в Москву до возвращения Толстого из Ясной поляны и было прочитано им лишь по приезде. Приводим из него всё существенное: «Признаюсь, что пишу вам больше из желания получить в ответ письмо от вас, — говорит Чертков.— Наконец удалось поручить одному художнику нарисовать акварели искушения и воинов Пилата и сделать рисунки для дешевого издания «Чем люди живы», «Бог правду видит» и «Кавказского пленника»... Вчера я был с Бирюковым на собрании кружка, в котором участвует Шаховской. Он делал род разбора литературного отдела книги «Что читать народу» [X. Д. Алчевской]. Говорили также о житиях святых и о том, следует ли их распространять или нет. Вашего «Кавказского пленника» я в первый раз прочел теперь. Мне понравился рассказ в высшей степени. Но скажу вам откровенно про одну вещь... В двух местах сочувствие и веселое одобрение читателя возбуждается такими поступками Жилина, которые с первого взгляда кажутся находчивостью, а в действительности— ни более, ни менее, как обман для достижения своей цели. На стр. 20 сказано: «Заболел paз татарин, пришли к Жилину: «поди полечи». Жилин ничего не знает, как лечить. Пошел, посмотрел, думает: «авось поздоровеет сам». Ушел в сарай, взял воды, песку, помешал. При татарах нашептал на воду, дал выпить. Выздоровел на его счастье татарин». Затем еще на стр. 23. Жилин, желая пойти на гору высмотреть окрестную местность, говорит малому, сторожившему его: «Я далеко не уйду, — только на ту гору поднимусь: мне траву нужно найти, — ваш народ лечить»... Если смотреть на Жилина, как на изображение живого человека с его достоинствами и недостатками, то с этой литературной точки зрения приведенные отрицательные черты, пожалуй, придают только больше реальности описываемому типу. Но я смотрю на книгу с точки зрения ее практического влияния на впечатлительного читателя, и я наверное знаю, что эти два места должны вызывать в таких читателях одобрительный смех и, следовательно, давать им еще один толчек в том уже слишком господствующем направлении, которое признает, что несравненно практичнее при достижении своих целей не слишком строго разбирать средства.
