и Гале лично и наши к ней, я с едкою болью чувствую разлуку, потерю. Как я ее люблю, я вам и сказать не могу, и она меня любила так напряженно, что мне приходилось проходить через другую комнату, когда я не мог ее взять с собою, — так она прилеплялась ко мне. Видно, что в моем отношении к ней было много эгоистического, так как за забвение себя в любви к другому навряд ли приходится потом страдать. А впрочем не знаю. Меня смущает то, что мысль о смерти не поощряет меня. Когда я думаю о смерти, то все личные мои интересы действительно лишаются своего значения; но смущает меня то, что и к хорошему, безличному, у меня тогда зарождается равнодушие. Я как-то теряю сознание необходимости работы для бога и ближнего. Бог не нуждается во мне, а ближнему, его земному существованию, всё равно, как и мне, один конец. Вообще даже и тогда, когда я занят хорошим духовным делом, то и тогда, вспоминая о смерти, я произвожу скачек и обрывается смысл того, что я делаю вместо того, чтобы как следовало бы, я чувствовал в этих случаях, что приди смерть нынче же вечером, я продолжал бы сейчас делать то, что делаю. Вероятно сознаю-то я истинную жизнь пока еще слишком отвлеченно или рассудочно». Во втором письме Чертков писал: «Дорогой друг Л[ев] Николаевич], я жалел, что сегодня утром поторопился дописать и отослать свое письмо к вам, так как боюсь, что оно по недосказанности своей может произвести на вас такое впечатление, что я унываю или вообще сомневаюсь, и тем огорчит вас. А потому спешу сегодня же оговориться, что слава богу, этого нет со мной. Я хотел только сказать то, что есть, а именно, что мысль о плотской смерти, сознание ее долженствующей связи со всем, что мы делаем, — мысль эта, которая всё больше и больше растет во мне, до сих пор еще не дает мне того удовлетворения, какое она должна была бы давать. Видно, в жизни моей как практической, так и сознания моего, слишком еще много такого, чтò в зависимости от плоти, и потому плотская смерть слишком еще реальна для меня. Она для меня не стада еще суеверием, как для вас, и потому, когда я представляю себе бытие по ту сторону ее, то существование здесь, по сю сторону, в области пространства и времени представляется мне иногда тщетным. Но я вместе с тем чувствую, что такое состояние моего сознания незаконное или вернее переходное, и что в свое время это всё выяснится и для меня, так что я далек от чего-либо похожего на отчаяние. Но всё-таки теперешним своим состоявшем я не могу быть доволен. Вам же я высказал то, что у меня на душе, потому что я привык и имею потребность всегда это вам высказывать».
1 Толстой имеет в виду свое письмо к И. И. Горбунову от 6 августа 1889 года. См. т. 64.
2 Зачеркнуто: сказать, что мне
3 Толстой имеет в виду библейский текст: «И люби господа, бога твоего, всем сердцем твоим и всею душою твоею и всеми силами твоими. Второзаконие, гл. 6, ст. 5.
4 Евангелие от Иоанна, гл. V ст. 19—20. «На это Иисус сказал: истинно, истинно говорю вам: сын ничего не может творить сам от себя, если не увидит отца творящего: ибо что творит он, то и сын творит так же.
