Любимъ!.. Какая чепуха!..
Вотъ безподобно!..
Какъ будто стариковская душа
Хоть что-нибудь любить способна,
Помимо барыша?!
Хорошъ ты!.. Да и я-то хороша,
Что въ разговоръ съ тобой пустилась!»
И что же съ ними приключилось?
Когда ударилъ поздній часъ ночной,
И гости стали расходиться,
Костыль былъ не забытъ, и съ нимъ старикъ хромой
Побрелъ домой:
«Пора-де спать ложиться,
И Костылю пора-де дать покой».
А Тросточка, съ головкой золотой,
Въ чужомъ углу была забыта,—
Богатый маменькинъ сынокъ и волокита
Былъ вѣтренъ, и — уже съ другой
Красивой тросточкой сталъ появляться въ свѣтѣ…
А прежнюю нашли и взяли дѣти.
Сперва на ней поѣхали верхомъ,
Изъ-за нея передрались; потомъ,
На улицѣ, подъ вѣтромъ и дождемъ,
Любим!.. Какая чепуха!..
Вот бесподобно!..
Как будто стариковская душа
Хоть что-нибудь любить способна,
Помимо барыша?!
Хорош ты!.. Да и я-то хороша,
Что в разговор с тобой пустилась!»
И что же с ними приключилось?
Когда ударил поздний час ночной,
И гости стали расходиться,
Костыль был не забыт, и с ним старик хромой
Побрел домой:
«Пора-де спать ложиться,
И Костылю пора-де дать покой».
А Тросточка, с головкой золотой,
В чужом углу была забыта,—
Богатый маменькин сынок и волокита
Был ветрен, и — уже с другой
Красивой тросточкой стал появляться в свете…
А прежнюю нашли и взяли дети.
Сперва на ней поехали верхом,
Из-за неё передрались; потом,
На улице, под ветром и дождем,
