Вотъ передъ кіотомъ огонекъ лампадки…
И хозяйка-мать
Приложила ухо къ пологу кроватки,—
Стоновъ не слыхать.
— «Боже мой! ужели?!. Кажется, что дышитъ…»
Но на этотъ разъ
Мнимое дыханье только сердце слышитъ,—
Сынъ ея погасъ.
— «Боже милосердый! Я ли не молилась
«За родную кровь!
«Я ли не любила! Чѣмъ же отплатилась
«Мнѣ моя любовь!
«Боже! страшный Боже! Гдѣ жъ твои щедроты,
«Коли отнялъ ты
«У отца надежду, у моей заботы
«Лучшія мечты!..»
И отъ взрыва горя въ ней изсякли слезы, —
Жалобы напѣвъ
Перешелъ въ упреки, въ дикія угрозы,
Въ богохульный гнѣвъ.
Вот перед киотом огонек лампадки…
И хозяйка-мать
Приложила ухо к пологу кроватки, —
Стонов не слыхать.
— «Боже мой! ужели?!. Кажется, что дышит…»
Но на этот раз
Мнимое дыханье только сердце слышит, —
Сын её погас.
— «Боже милосердый! Я ли не молилась
За родную кровь!
Я ли не любила! Чем же отплатилась
Мне моя любовь!
Боже! страшный Боже! Где ж твои щедроты,
Коли отнял ты
У отца надежду, у моей заботы
Лучшие мечты!..»
И от взрыва горя в ней иссякли слезы, —
Жалобы напев
Перешел в упреки, в дикие угрозы,
В богохульный гнев.
