Старикъ, онъ шелъ кряхтя, съ трудомъ одолѣвая
Ступеньки лѣстницы крутой,
А чудо-дѣвушка, наверхъ за нимъ взбѣгая,
Казалось, вѣяла весной.
Пронесся легкій шумъ шаговъ и вѣтеръ складокъ,
И длинный локона извивъ…
О, какъ тогда себѣ онъ показался гадокъ,
Тяжелъ, ненуженъ и ворчливъ.
Вздохнувъ, поникъ старикъ, годами удрученный;
Она-жъ исчезла вдругъ за дверью растворенной,
Какъ призракъ, смѣющій любить,
Какъ призракъ красоты, судьбой приговоренной
Безжалостно любимой быть.
Постой, красавица! Жизнь и тебя научитъ
Кряхтеть и ныть, чтобъ кто-нибудь
Могъ перегнать тебя, когда тебя измучитъ
Крутой подъемъ,— житейскій путь!..
Старик, он шел кряхтя, с трудом одолевая
Ступеньки лестницы крутой,
А чудо-девушка, наверх за ним взбегая,
Казалось, веяла весной.
Пронесся легкий шум шагов и ветер складок,
И длинный локона извив…
О, как тогда себе он показался гадок,
Тяжел, ненужен и ворчлив.
Вздохнув, поник старик, годами удрученный;
Она ж исчезла вдруг за дверью растворенной,
Как призрак, смеющий любить,
Как призрак красоты, судьбой приговоренной
Безжалостно любимой быть.
Постой, красавица! Жизнь и тебя научит
Кряхтеть и ныть, чтоб кто-нибудь
Мог перегнать тебя, когда тебя измучит
Крутой подъем,— житейский путь!..
