Имъ грубо смятая, шла по его слѣдамъ
Уже послушною рабою…
Кой-гдѣ гнѣздо его торчало изъ озеръ
На сваяхъ, чтобъ къ нему не заползали звѣри;
Какъ норы, низменныя двери
Не замыкались на запоръ;
И каменный въ лѣсу стучалъ его топоръ…
Внимая гулу бурь, обваловъ, изверженій,
Огнями дышащихъ, колеблющихся горъ,
Или потоку водъ въ разливъ отъ наводненій,
Отважный звѣроловъ смиренно сознавалъ
Свое безсиліе, глазами силу мѣрилъ
Неодолимую,— чему-то смутно вѣрилъ…
Но не молился и не измышлялъ
Ни алтарей, ни жертвоприношеній.
А надъ землей носился вѣчный геній,
И небу, и землѣ родной,
Полуземной, полунебесный,
Никѣмъ невидимый, неслышный, неизвѣстный:
Его удѣлъ былъ предопредѣленъ —
Сопровождать померкшую планету,
Все обреченное на бдѣніе и сонъ
Оберегать, и звать къ божественному свѣту
Того, кто свыше одаренъ.
Им грубо смятая, шла по его следам
Уже послушною рабою…
Кой-где гнездо его торчало из озер
На сваях, чтоб к нему не заползали звери;
Как норы, низменные двери
Не замыкались на запор;
И каменный в лесу стучал его топор…
Внимая гулу бурь, обвалов, извержений,
Огнями дышащих, колеблющихся гор,
Или потоку вод в разлив от наводнений,
Отважный зверолов смиренно сознавал
Свое бессилие, глазами силу мерил
Неодолимую,— чему-то смутно верил…
Но не молился и не измышлял
Ни алтарей, ни жертвоприношений.
А над землей носился вечный гений,
И небу, и земле родной,
Полуземной, полунебесный,
Никем невидимый, неслышный, неизвестный:
Его удел был предопределен —
Сопровождать померкшую планету,
Всё обреченное на бдение и сон
Оберегать, и звать к божественному свету
Того, кто свыше одарен.
