емъ сквозь увеличительное и разноцвѣтное стекло преданій. Нынѣшнія дѣйствующія лица разсматриваются въ микроскопы, которые на бѣлой, пухлой рукѣ красавицы найдутъ тысячи рытвинъ и бородавокъ, и въ розѣ миріады отвратительныхъ чудовицъ. Исторія была прежде жертвоприношеніе, апоѳеозное служеніе; нынѣ она сомнѣніе, изобличеніе и отрицаніе. Какая эпопея, то есть какое эпическое суевѣріе можетъ устоять въ Европѣ послѣ Опыта о нравахъ народовъ Вольтера, Записокъ герцога Сен-Симона, Изысканій о свойствахъ и причинахъ богатства народовъ Адама Смидта, политическихъ эпиграммъ Талейрана, въ виду стоглазой, сторучной журналистики, которая лежитъ на порогѣ храма славы,
|
Чудовище обло-озорно, огромно, стозѣвно и лаяй!... |
Можетъ ли устоять личное и рукопашное богатырство предъ изобрѣтеніемъ пороха и стратегическими сочиненіями барона Жомини? Гдѣ искать любви послѣ романовъ Кребильона-сына, Лакло, Луве и Жоржа Занда, женщины, которая пишетъ какъ прежде мужчины не читали? Всему есть время, и возрастъ на возрастъ не приходится.
Если однакоже есть лице въ новѣйшія времена, которое могло бы позировать предъ эпическимъ поэтомъ, то развѣ Наполеонъ; ибо жизнь его есть эпопея. Во всякомъ случаѣ станетъ его на Одиссею, если не стало бы терпѣнія его на десятилѣтнюю осаду Илліона. По холсту, растянутому для изобра-
