никъ! — «Эхъ баринъ!» говорилъ извощикъ, потряхивая головой и стегая возжей свою лошадь, на которой шерсть была длинная какъ на болонкѣ. Дрожки наконецъ остановились, и Ковалевъ, запыхавшись, вбѣжалъ въ небольшую пріемную комнату, гдѣ сѣдой чиновникъ, въ старомъ фракѣ и очкахъ, сидѣлъ за столомъ, и взявши въ зубы перо, считалъ принесенныя мѣдныя деньги.
«Кто здѣсь принимаетъ объявленія?» закричалъ Ковалевъ. «А, здравствуйте!»
— Мое почтеніе, — сказалъ сѣдой чиновнике, поднявши на минуту глаза и опустивши ихъ снова на разложенныя кучи денегъ.
«Я желаю припечатать...»
— Позвольте. Прошу немножко повременить — произнесъ чиновникъ, ставя одною рукою цыфру на бумагѣ и передвигая пальцами лѣвой руки два очка на счетахъ. Лакей съ галунами и наружностію, показывавшею пребыванiе его въ аристократскомъ домѣ, стоялъ возлѣ стола съ запискою въ рукахъ, и почелъ приличнымъ показать свою общежительность: «Поверите ли, сударь, что собаченка не стоитъ восьми гривенъ, т. е. я не далъ бы за нея и восьми грошей; а графиня любить, ей Богу, любить, — и вотъ тому, кто ее отыщетъ, сто рублей! Если сказать по приличію, то вотъ такъ, какъ мы теперь съ вами, вкусы людей совсѣмъ несовмѣстны: ужъ когда охотникъ, то держи лягавую собаку, или пуделя; не пожалѣй пятисотъ, тысячу дай , но за то ужь, чтобъ была собака хорошая.»