Глядѣла толпа изумленно,
Не зная, что близится къ нимъ съ океана.
Сквозь дымку тумана
Корзиной серебряной были ихъ челны,
Наполненной вверхъ золотыми плодами,
Золотыми, живыми цвѣтами.
И пѣли сирены,
Привязаны къ мачтѣ,
И лиры сжимая въ ослабшихъ рукахъ.
„Мы дочери пѣны!
О плачьте! о плачьте!
О югѣ далекомъ, о радостныхъ дняхъ!“
Такъ пѣли сирены,
Привязаны къ мачтѣ,
Какъ пламя сверкали ихъ юныя груди.
Но пѣсни сиренъ не слыхали на пристани бывшіе люди,
Молчаливые, косные люди!
Они не узнали друзей — двухъ моряковъ —
Имъ знакомыхъ давно.
Не узнали снастей, ни ихъ парусовъ,
А сами соткали для нихъ полотно.
Слѣпые, косные люди!
И мимо прошелъ торжествующій сонъ,
На мигъ озаривъ ихъ родной небосклонъ,
Для тысячей нѣмъ,
Не понятъ никѣмъ,
Глядела толпа изумленно,
Не зная, что близится к ним с океана.
Сквозь дымку тумана
Корзиной серебряной были их челны,
Наполненной вверх золотыми плодами,
Золотыми, живыми цветами.
И пели сирены,
Привязаны к мачте,
И лиры сжимая в ослабших руках.
«Мы дочери пены!
О плачьте! о плачьте!
О юге далеком, о радостных днях!»
Так пели сирены,
Привязаны к мачте,
Как пламя сверкали их юные груди.
Но песни сирен не слыхали на пристани бывшие люди,
Молчаливые, косные люди!
Они не узнали друзей — двух моряков —
Им знакомых давно.
Не узнали снастей, ни их парусов,
А сами соткали для них полотно.
Слепые, косные люди!
И мимо прошел торжествующий сон,
На миг озарив их родной небосклон,
Для тысячей нем,
Не понят никем,
