Облеченные въ одежды
Длинно тяжкія, — не мы
Къ красотѣ откроемъ вѣжды,
Мы — въ темницахъ сѣрой тьмы.
Грезъ прибѣжище и нѣга,
Тѣло женское! — въ мѣхахъ,
Въ шерсти, въ шарфахъ, въ царствѣ снѣга
Ты лишь безобразный прахъ.
Есть живое возрожденье!
Краски, розы, нагота!
Такъ, творите вы мгновенье…
Кто же васъ творитъ? — Мечта.
Облеченные в одежды
Длинно тяжкие, — не мы
К красоте откроем вежды,
Мы — в темницах серой тьмы.
Грез прибежище и нега,
Тело женское! — в мехах,
В шерсти, в шарфах, в царстве снега
Ты лишь безобразный прах.
Есть живое возрожденье!
Краски, розы, нагота!
Так, творите вы мгновенье…
Кто же вас творит? — Мечта.
Люблю вечерній свѣтъ и первые огни,
И небо блѣдное, гдѣ звѣздъ еще не видно.
Такъ страненъ взоръ людей въ смолкающей тѣни,
Имъ на меня глядѣть не страшно и не стыдно.
И я съ людьми какъ братъ, я все прощаю имъ,
Печальнымъ, вдумчивымъ, идущимъ въ тихой смѣнѣ,
За то, что вмѣстѣ мы на грани сновъ скользимъ,
За то, что и они, какъ я, — причастны тѣни.
Люблю вечерний свет и первые огни,
И небо бледное, где звезд еще не видно.
Так странен взор людей в смолкающей тени,
Им на меня глядеть не страшно и не стыдно.
И я с людьми как брат, я все прощаю им,
Печальным, вдумчивым, идущим в тихой смене,
За то, что вместе мы на грани снов скользим,
За то, что и они, как я, — причастны тени.
