СЦЕНА ИЗЪ «БОРИСА ГОДУНОВА» .[править]
Содержаніе драмы А. С. Пушкина, «Борисъ Годуновъ», по разъ уже давало нашимъ художникамъ богатые сюжеты для картинъ. Нѣкоторые сцены драмы, гдѣ дѣйствующія лица выведены нашимъ безсмертнымъ поэтомъ особенно рельефно, по нѣскольку разъ воспроизводились художниками. Такъ, сцена въ корчмѣ на литовской границѣ, лѣтъ восемь тому назадъ, была передана талантливымъ русскимъ художникомъ Трутовскимъ и въ свое время считалась лучшею изъ картинъ, иллюстрирующихъ драму Пушкина. Въ послѣднее время, сцены изъ «Бориса Годунова» стали повторяться художниками все чаще и чаще и теперь, не затрудняясь, можно назвать не малое число картинъ, художественное исполненіе которыхъ вполнѣ достойно великаго творенія Пушкина. По изъ всѣхъ картинъ, иллюстрирующихъ «Бориса Годунова», картина Мясоѣдова, снимокъ съ которой мы помѣщаемъ въ этомъ нумеръ, справедливо считается одною изъ лучшихъ. Въ ней художникъ такъ просто и, вмѣстѣ съ тѣмъ, такъ вѣрно воспроизвелъ сцену въ корчмѣ, что лучшаго исполненія ея нельзя, кажется, и требовать. Вотъ почему, картина эта, бы вши на художественной выставкѣ, останавливала на себѣ вниманіе посѣтителей, а художникъ получилъ за нее золотую медаль.
Но чтобы судить, на сколько вѣрно передана художникомъ сцена изъ «Бориса Годунова», считаемъ не лишнимъ напомнить читателю содержаніе ея въ томъ видѣ, какъ она воспроизведена въ самой драмѣ. Дѣйствіе, какъ извѣстно, происходитъ въ корчмѣ, въ которую приходятъ Гришка Отрепьевъ и два монаха, Варлаамъ и Михаилъ. Монахи ведутъ между собою оживленную бесѣду, подкрѣпляемую водкой, Гришка не принимаетъ участія въ весельи монаховъ; онъ сидитъ въ сторонѣ, занятый другими мыслями: послѣ долгаго опаснаго скитанія онъ, наконецъ, добрался до того мѣста, переступивъ которое ему уже нечего было бояться за себя; до литовской границы остается всего нѣсколько часовъ перехода, но и въ эти немногіе часы онъ можетъ быть узнанъ и схваченъ. Хозяйка корчмы, словоохотливая баба, заводитъ съ нимъ разговоръ, изъ котораго онъ узнаетъ, что, но царскому указу, его уже ловятъ и что на границѣ велѣно задерживать и осматривать всѣхъ и каждаго. Онъ съ большимъ вниманіемъ вслушивается въ болтовню бабы о томъ, какъ удобнѣе всего можно перейти границу, если пробираться окольными тропинками и дорожками черезъ ближайшій лѣсъ; въ это самое время въ корчму входятъ сторожевые пристава. Старшій приставъ, увѣренный, что монахи имѣютъ деньги, вступаетъ съ ними въ разговоръ, въ надеждѣ вытянуть и для себя что-либо изъ ихъ кошмы. Но иноки, чувствуя его поползновеніе, принимаютъ смиренный видъ и начинаютъ горько жаловаться на свое житье-бытье.
— «Плохо, сыне, плохо!» — говоритъ Варлаамъ. — «Нынѣ христіане стали скупы; деньгу любятъ, деньгу прячутъ. Мало Богу даютъ. Пріиде грѣхъ велій на языци земніи! Всѣ пустились въ торги, въ мытарства; думаютъ о мірскомъ богатствѣ, не о спасеніи души. Ходишь, ходишь, молишь, молишь, иногда въ три дня трехъ полушекъ не вымолишь. Такой грѣхъ! Пройдетъ недѣля, другая, заглянешь въ мошну, анъ въ ней такъ мало, что совѣстно въ монастырь показаться; что дѣлать? съ горя и остальное пропьешь; бѣда, да и только. — Охъ, плохо, знать пришли послѣднія времена»…
Но такія справедливыя жалобы не дѣйствуютъ на пройдоху пристава, который обладаетъ отличнымъ средствомъ, могущимъ заставить «смиренныхъ иноковъ» раскрыть свою мошну; во все время чувствительнаго повѣствованія Варлаама, приставъ значительно всматривается въ другаго монаха Михаила и, по окончаніи жалобной рѣчи, проситъ своего товарища дозорнаго показать царскій указъ, въ которомъ описаны примѣты Гришки Отрепьева. На предложеніе его прочесть указъ, монахи отпираются незнаніемъ грамоты, между тѣмъ приставъ признаетъ будто бы въ Михаилѣ бѣглеца. Указъ начинаютъ читать «Гришка Отрепьевъ» и когда доходитъ до того мѣста, гдѣ описываются примѣты бѣглеца, то, посматривая на Варлаама, онъ произноситъ:
— "А лѣтъ ему, вору, Гришкѣ, отъ роду….за 50, а росту онъ средняго, лобъ имѣетъ плѣшивый, бороду сѣдую, брюхо толстое…
— "Ребята! — говоритъ первый приставъ, — здѣсь Гришка! держите, вяжите его! Вотъ ужъ не думалъ, не гадалъ.
— "Отстаньте пострѣлы! — протестуетъ Варлаамъ, вырывая бумагу. — Что я за Гришка? Какъ! 50 лѣтъ, борода сѣдая, брюхо толстое! Нѣтъ, братъ, молодъ еще надо мною шутки шутить. Я долго не читалъ и худо разбираю, а тутъ ужъ разберу, какъ дѣло до петли доходитъ. (Читаетъ по складамъ).
— "А лѣтъ е-му отъ ро-ду… 20 — что, братъ, гдѣ тутъ 50? видишь 20?
— "Да, помнится, двадцать, подтверждаетъ второй приставъ, такъ и вамъ было сказано.
— "Да ты, братъ, видно забавникъ, — говоритъ первый приставъ, обращаясь къ Григорью.
Во все это время Григорій стоитъ потупя голову, съ рукою за пазухой.
— «А ростомъ онъ малъ, — продолжаетъ читать Варлаамъ, — грудь широкая, одна рука короче другой, глаза голубые, волосы рыжіе, на щекѣ бородавка, на лбу другая». — Да это, другъ — ужъ не ты ли?
Григорій вдругъ вынимаетъ кинжалъ, всѣ передъ нимъ разступаются, онъ бросается въ окно.
— "Держи! держи! кричитъ приставъ.
Вся эта послѣдняя сцена и представлена на картинѣ Мясоѣдова. Узнанный Гришка, угрожая кинжаломъ схватившему его за поясъ приставу, выскакиваетъ въ окно корчмы. Прямо, противъ зрителя, стоитъ Варлаамъ, ошеломленный своимъ открытіемъ и показываетъ царскій указъ; за нимъ прячется струсившій кинжала отецъ Михаилъ; одинъ приставъ хотѣлъ было удержать Гришку за поясъ, но оттолкнутый имъ летитъ черезъ бочку, а другой бросается къ бѣглецу съ веревкою въ рукахъ. Позади всѣхъ выглядываетъ удивленное лицо хозяйки корчмы.