Вступительная глава.
"Ты давно здѣсь, Терпсіонъ, иля сейчасъ только пришелъ?"
— Давненько, и тебя искалъ, но, къ изумленію моему, не могъ найти.
"Да, меня не было въ городѣ".
— А гдѣ ты былъ?
"Зашелъ на пристань и встрѣтился тамъ съ Ѳеэтитомъ; его переправляли изъ Коринѳскаго лагеря[1] въ Аѳины.
— Живаго или мертваго?
"Еле живаго. Тяжело ему отъ ранъ; но хуже то, что его схватила появившаяся теперь въ войскѣ болѣзнь".
— Не-ужъ-то дисентерія?
Да".
— Какого человѣка мы можемъ лишиться!
"Да, Терпсіонъ, прекраснаго; сейчасъ я слышалъ великія похвалы ему, какъ воину".
— И неудивительно; болѣе удивительно было бы, если бы онъ не былъ такимъ. Но какъ же онъ не остался у насъ въ Мегарахъ?
"Торопился домой. Я его упрашивалъ остаться, но онъ не захотѣлъ. Тогда я ужъ рѣшился его проводить. Разставшись съ нимъ, я съ чувствомъ удивленія вспоминалъ Сократа, какъ онъ многое предугадывалъ, да и въ Ѳеэтитѣ не ошибся. Встрѣтившись съ нвмъ незадолго до своей смерти, — Ѳеэтитъ былъ тогда еще подросткомъ, — онъ принялъ его въ свое общество и велъ съ нимъ бесѣду, очень восхищаясь его дарованіями. Когда я былъ потомъ въ Аѳинахъ, то онъ передавалъ мнѣ свою бесѣду съ Ѳеэтитомъ, — она весьма замѣчательна, — и сказалъ при этомъ, что этому человѣку быть великимъ, когда прійдетъ въ возрастъ “.
— И видно, правду говорилъ. Но что-же это была за бесѣда? Ты мнѣ ее можешь разсказать?
"Такъ, наизусть, не могу. Замѣтки о ней я себѣ набросалъ тотчасъ по возвращеніи изъ Аѳинъ, а потомъ, на досугѣ, занимался ея составленіемъ, насколько могъ ее припомнить; чего не помнилъ, о томъ всякій разъ, когда былъ въ Аѳинахъ, спрашивалъ Сократа, а дома затѣмъ исправлялъ и пополнялъ написанное. Такимъ образомъ, у меня теперь эта бесѣда возстановлена приблизительно вся“.
— Прекрасно. Я помню, ты мнѣ объ этомъ уже говорилъ, и я все намѣревался просить тебя познакомить меня съ содержаніемъ бесѣды, но до сихъ поръ такъ и оставался при одномъ намѣреніи. Однако, что мѣшаетъ заняться этимъ дѣломъ теперь? Я, по крайней мѣрѣ, совершивши путь изъ деревни въ городъ[2], очень нуждаюсь и въ отдыхѣ.
"Да и я, послѣ того какъ проводилъ Ѳеэтита до Эрина[3], тоже не безъ удовольствія отдохну Пойдемъ, въ такомъ случаѣ, посидимъ, а мальчикъ будетъ читать.
— Хорошо.
"Вотъ, Терпсіонъ, моя рукопись. Я писалъ такъ, что выводилъ Сократа не разсказывающимъ мнѣ свою бесѣду, а непосредственно разговаривающимъ съ тѣми, съ которыми онъ бесѣдовалъ. Онъ говорилъ съ геометромъ Ѳеодоромъ и съ Ѳеэтитомъ. Очень затрудняли бы посредствующія слова: "я говорилъ", "я сказалъ", — когда Сократъ разсказываетъ о себѣ, — или опять: "онъ былъ того же мнѣнія", "онъ ее соглашался", — когда Сократъ разсказываетъ объ отвѣчающемъ, — а потому я, выпустивъ все это, передаю прямо самый разговоръ[4] Сократа съ собесѣдниками".
— Это и хорошо, Эвклидъ.
"Итакъ, мальчикъ, возьми рукопись и читай".
Чтеніе бесѣды.
"Если бы я, Ѳеодоръ, больше интересовался Кириною, то я бы распрашивалъ тебя о тамошнихъ дѣлахъ и лицахъ. Я бы тебя спросилъ, встрѣчаются ли тамъ молодые люди, выказывающіе усердіе къ геометріи или къ какимъ-нибудь другимъ философскимъ предметамъ. Но я не столько привязанъ къ тамошнимъ людямъ, сколько въ здѣшнимъ, а потому мнѣ желательнѣе узнать, есть ли у насъ молодые люди, подающіе надежду сдѣлаться хорошими. За этимъ я и самъ слѣжу, сколько могу, и другихъ объ этомъ распрашиваю, если вижу, что съ кѣмъ-нибудь наши молодые люди сближаются. Къ тебѣ ихъ не мало обращается, и это естественно: ты силенъ во многомъ, а въ особенности въ геометріи. А потому, если есть у тебя выдающіеся ученики, то скажи; я радъ бы это слышать".
— Да, Сократъ, стоитъ мнѣ разсказать, а тебѣ послушать, съ какимъ молодымъ человѣкомъ изъ сыновей вашихъ гражданъ я познакомился. Будь онъ красавецъ, я бы даже побоялся говорить о немъ; могли бы, пожалуй, еще сказать, что я къ нему не равнодушенъ. Но онъ, — ты ужъ не сердись, — вовсе не красавецъ, а похожъ на тебя: носъ у него вздернутый и глаза на-выкатѣ, какъ у тебя, — не въ такой, впрочемъ, степени. Такимъ образомъ, я могу говорить безъ стѣсненія. Я имѣлъ дѣло съ очень многими учениками, но еще не встрѣчалъ никого съ такими удивительно хорошими задатками. Способности къ ученію, какія трудно найти у кого бы то ни было другого, а вмѣстѣ съ тѣмъ и необычайная кротость, соединенная притомъ съ мужествомъ, какого только можно желать, — все это - сочетаніе, котораго я никогда не предполагалъ и нигдѣ больше не вижу. Такого рода юноши, какъ онъ, быстро схватывающіе, смѣтливые и легко запоминающіе, обыкновенно бываютъ и невоздержны, теряя равновѣсіе, какъ корабль безъ балласта, и вмѣсто настоящаго мужества развиваютъ въ себѣ горячность; а эти такъ называемые "степенные" опять — вяло какъ-то принимаются за ученіе и ничего не закрѣпляютъ въ своихъ головахъ. У него не то; все его ученіе и вниканіе въ дѣло идетъ до того легко, до того вѣрно и успѣшно, и притомъ безъ погрѣшностей противъ скромности и безъ шума, точно масло льется, что надо удивляться, какъ въ такіе годы у него все это такъ выходитъ.
"Утѣшительное извѣстіе. А чей онъ сынъ?"
— Слыхалъ имя, но не помню. Да вотъ онъ самъ на пути къ намъ, — тотъ, что идетъ посрединѣ другихъ. Они только что на дворѣ палестры натирались масломъ, — вотъ эти спутники его и онъ самъ, — а теперь, должно быть, идутъ сюда. Смотри, не узнаёшь ди его?
"Узнаю. Это сынъ Евфронія изъ Сунійскаго дима, человѣка положительно такого же, какъ ты разсказываешь о юношѣ. Да, это былъ почтенный мужъ; онъ и состояніе оставилъ немалое; имя самого юноши мнѣ неизвѣстно.
— "Ѳеэтитъ", Сократъ, его имя. Что до состоянія, то опекуны, должно быть, не приложили особеннаго старанія уберечь его; но все-же, Сократъ, онъ и въ денежныхъ дѣлахъ выказываетъ удивительное благородство.
"Хорошій онъ, значитъ, юноша. Ты бы его попросилъ посидѣть съ нами". — Хорошо. Ѳеэтитъ, Сократъ проситъ тебя къ себѣ.
— "Да, да, Ѳеэтитъ; хочу посмотрѣть на себя, каковъ я лицомъ. Ѳеодоръ утверждаетъ, будто у насъ съ тобою лица одинаковыя. Но вотъ что: если у насъ съ тобою будетъ по лирѣ, и онъ станетъ говорить, что обѣ лиры настроены одинаково, то повѣримъ ли мы ему на слово, или же напередъ подумаемъ, музыкантъ ли онъ?“
— Напередъ подумаемъ.
"И только если найдемъ его таковымъ, мы будемъ слушаться его, а въ противномъ случаѣ не повѣримъ емѵ?“
— Правильно.
"А теперь, я думаю, если насъ интересуетъ сходство нашихъ съ тобою лицъ, нужно посмотрѣть, портретистъ ли онъ или нѣтъ."
— Это такъ.
"Въ самомъ дѣлѣ, Ѳеодоръ живописецъ?"
— Сколько мнѣ извѣстно, нѣтъ.
"А геометръ?"
— О да, Сократъ.
"И знатокъ астрономіи, логистики,[5] музыки и всего того, что составляетъ предметы нашего общаго образованія?"
— Я думаю.
"Такимъ образомъ, если онъ указываетъ па сходство нашихъ тѣлъ, хваля насъ или порицая, мы не будемъ обращать на это вниманія?"
— Не будемъ.
"За то, если онъ будетъ отзываться съ похвалою о душѣ кого-нибудь изъ насъ, — о доблести, о мудрости, не должно ли это заохотить слушающаго посмотрѣть на хвалимаго, а хвалим е- — показать себя?"
— Конечно.
"Поэтому и приходится, другъ Ѳеэтитъ, тебѣ показать себя, а мнѣ — посмотрѣть на тебя. Да будетъ тебѣ извѣстно, что Ѳеодоръ о многихъ уже говорилъ мнѣ съ похвалою, — и о нашихъ гражданахъ, и объ иногороднихъ, — но никого еще такъ не расхваливалъ, какъ сегодня тебя."
— Это хорошо, Сократъ; только смотри, не шутитъ ли онъ.
«Не таковъ нравъ Ѳеодора. Разъ ужъ ты согласился, что хвалимому нужно показать себя, то нечего теперь отговариваться отыскиваніемъ шутки въ словахъ Ѳеодора. Свидѣтельскими показаніями онъ своихъ словъ подтверждать не станетъ, да никто этихъ показаній отъ него и не потребуетъ; ты только смѣло оставайся при томъ, на что уже согласился.»
— Да ужъ нужно, если ты приказываешь.
«Скажи, ты учишься у Ѳеодора геометріи?»
— Да
«И астрономіи, и гармоніи, и логистикѣ?»
— Желаніе, по крайней мѣрѣ, у меня большое.
«И я, дитя, никогда не прочь учиться у него и у другого, кого я считаю смыслящимъ въ этихъ предметахъ. Но все-же кое-что и я въ нихъ понимаю. Небольшой только вопросъ приводитъ меня въ недоумѣніе; его и хотѣлось бы мнѣ разобрать вмѣстѣ съ тобою и вотъ съ ними.[6] Скажи: учиться — это значитъ дѣлаться мудрѣе въ тѣхъ предметахъ, которые ты изучаешь?»
— Конечно.
«И я думаю, что отъ мудрости мудрые мудры?»
— Да.
«А это чѣмъ-нибудь отличается отъ знанія?»
— То есть, что?
«Мудрость. Кто въ чемъ свгьдущъ, не назовешь ли ты его въ этомъ и мудрымъ?»
— Конечно.
«Значитъ, мудрость и знаніе — одно и тоже?»
— Да
"Вотъ я и недоумѣваю на счетъ этого знанія и никакъ не могу схватить, что оно собственно такое. Ну, не съумѣемъ ли мы его опредѣлить всѣ вмѣстѣ? Что скажете? Кто изъ насъ первый отвѣтитъ? Кто дастъ неправильный отвѣтъ, и кто будетъ постоянно дѣлать промахи, того посадимъ, какъ выражаются играющіе въ мячъ мальчики, на ослиное мѣсто. А кто будетъ попадать лучше всѣхъ, тотъ будетъ царемъ и будетъ отдавать приказанія, какія захочетъ. Ну, что же вы молчите? Кажется, Ѳеодоръ, моя страсть поговорить не погрѣшаетъ противъ вѣжливости тѣмъ, что я поощряю всѣхъ бесѣдовать по-пріятельски и по-товарищески?"
— Конечно, нѣтъ; но ты укажи на кого-нибудь изъ этихъ юношей, кто тебѣ долженъ отвѣчать. Я самъ не привыкъ къ такому способу бесѣдованія, и привыкать — поздно. А къ нимъ это подходитъ, и они извлекутъ изъ этого гораздо больше пользы; молодежи все идетъ впрокъ. А лучше всего, какъ уже и началъ, продолжай бесѣду съ Ѳеэтитомъ.
"Слышишь, Ѳеэтитъ, что говоритъ Ѳеодоръ? Его не послушаться, я думаю, ты не захочешь, да и не полагается младшему, въ подобныхъ случаяхъ, не слушаться мудреца. Итакъ, ты прямо и бодро отвѣчай: что такое по-твоему знаніе?"
— Да, Сократъ, нужно отвѣчать, когда приказываете; вы же меня, когда ошибусь, поправите.
"Конечно, поправимъ, если съумѣемъ."
— По-моему, все то, чему учатся у Ѳеодора, есть знаніе: и геометрія, и другое, о чемъ ты только что упоминалъ. Съ другой стороны, сапожное мастерство и мастерства другихъ ремесленниковъ, всѣ и каждое въ отдѣльности, также есть не иное что, какъ знанія.
"Бодрый отвѣтъ, а главное, щедрый, другъ мой: просили объ одномъ, а ты даешь многое; вмѣсто простаго ты представляешь разнообразное."
— Что ты хочешь этимъ сказать, Сократъ?
"Быть можетъ, я и ошибаюсь; а все-таки скажу, что думаю. Когда ты говоришь: "сапожное мастерство", вѣдь ты хочешь оказать: "знаніе выдѣлывать обувь?"
— Да.
"А когда говоришь: "плотницкое мастерство“, ты хочешь сказать: "знаніе изготовлять деревянныя издѣлія“?"
— Да.
"Такимъ образомъ, ты въ томъ и другомъ случаѣ указываешь на знаніе чего-нибудь?"
— Да.
"Но дѣло не въ томъ, чего оно — знаніе, и не въ томъ, сколько знаній. Не перечисленія знаній я требовалъ: я хотѣлъ узнать, что такое знаніе само по себѣ. Или я не дѣло говорю?"
— Совершенно вѣрно.
"Ты обсуди и слѣдующее. Если насъ спросятъ о какой-нибудь болѣе простой и обыкновенной вещи, напримѣръ, о глинѣ, что́ она такое, и мы отвѣтимъ, что есть глина для выдѣлыванія горшковъ, кафлей, кирпичей, — не смѣшны ли будемъ?"
— Да, вѣроятно.
"Смѣшно будетъ полагать, что мы удовлетворили спрашивающаго, просто повторивши слово "глина“, — указали ли мы при этомъ повтореніи на кукольниковъ или на Кафельниковъ, — это ужъ все равно. Или ты думаешь, что какое-нибудь слово можетъ быть понятно, если мы не знаемъ самого предмета, который оно обозначаетъ?"[7]
— Конечно, нѣтъ.
"Такимъ образомъ и выраженія "знаніе выдѣлыванія обуви“ никто не пойметъ[8] до тѣхъ поръ, пока не будетъ понимать, что такое знаніе?" — Не пойметъ.
"Стало быть, мы не поймемъ, что такое сапожное или другое какое-нибудь мастерство,[9] пока не поймемъ, что такое знаніе?"
— Это такъ.
"Итакъ, смѣшонъ будетъ отвѣтъ, когда насъ спросятъ, что такое знаніе, и мы назовемъ какое-нибудь ремесло или искусство. Мы будемъ тогда говорить о знаніи чего-нибудь, между тѣмъ какъ насъ объ этомъ вовсе не спрашивали."
— Выходитъ такъ.
"И въ то время какъ можно было отвѣтить кратко и просто, мы пойдемъ окольною, не находящею себѣ конца, дорогою. По вопросу о глинѣ, напримѣръ, можно отвѣтить просто и кратко, что глина есть земля, смоченная жидкостью, оставивъ совершенно въ сторонѣ, въ чему эта глина."
— Теперь, Сократъ, я понимаю. Очевидно, твой вопросъ похожъ ва тотъ, который мы недавно рѣшали съ твоимъ тёзкою, присутствующимъ здѣсь Сократомъ.[10]
"Какой это вопросъ вы рѣшали, Ѳеэтитъ?"
— У насъ какъ-то Ѳеодоръ чертилъ потенціальные показатели линейной длины,[11] заключающіеся въ нѣкоторыхъ планиметрическихъ числахъ[12] какъ-то: въ квадратномъ трехфутовикѣ, пятифутовикѣ и т. д. Онъ демонстрировалъ, что квадратные трехфутовикъ, пятифутовикъ и т. д. несоизмѣримы съ футонъ по линейному измѣренію,[13] и прошелъ такъ все до семнадцатифутовика. На семнадцатифутовикѣ онъ остановился. И вотъ, намъ съ Сократомъ пришла такая мысль въ голову: такъ какъ потенціальные показатели по ихъ количеству безчисленны, то нельзя-ли отыскать что-нибудь одно, что можно бы сказать обо всѣхъ потенціальныхъ показателяхъ.
"Ну, и нашли это одно?"
— Кажется, нашли; посмотри самъ.
"Говори."
— Всякое[14] планиметрическое число мы разложили на
двѣ пасти. Затѣмъ, то число, которое можно было вывести, какъ умноженіе равнаго на равное[15], мы уподобили фигурѣ квадрата и назвали его равностороннимъ "четвероугольнымъ" числомъ.
"Прекрасно."
— А промежуточныя планиметрическія числа какъ три, пять, словомъ все, что приходится выводить, какъ умноженіе не равнаго на равное, а мёнынаго на большее или большаго на меньшее[16], — такъ что въ чертежѣ одна сторона больше, а другая меньше, — мы уподобили фигурѣ оЫоп§’а[17] и назвали ихъ "неравносторонними четвероугольными" числами.
"Очень хорошо; а дальше что?"
— Въ тѣхъ линіяхъ, которыя выводятъ въ квадратъ "равностороннее" планиметрическое число, мы произвели дѣйствительное опредѣленіе длины[18], а потенціальное опредѣленіе длины[19] было отнесено къ линіямъ, выводящимъ въ квадратъ вышеупомянутое неравностороннее планиметрическое число[20], такъ какъ онѣ соизмѣримы съ первыми
линіями не по длинѣ, а только по тѣмъ площадямъ, которыя ва тѣхъ и другихъ "коренятся."[21] Такъ мы поступили и со стереометрическими числами.[22]
"Безподобно, дѣти; видно, Ѳеодора не придется обвинять въ ложномъ показаніи."
— А все-же, Сократъ, на вопросъ о знаніи я не могу отвѣчать такъ, какъ отвѣчалъ о линейныхъ и потенціальныхъ измѣреніяхъ, тогда какъ ты, видно, ищешь чего-то подобнаго. — Такимъ образомъ, Ѳеодоръ окажется опять виновнымъ въложномъ показаніи.
"Чтожъ такое? Если бы онъ, расхваливая тебя за бѣгъ, сказалъ, что не встрѣчалъ никого изъ молодыхъ людей, кто бы такъ умѣлъ бѣгать какъ ты, а потомъ вдругъ, въ состязаніи, какая-нибудь знаменитость превзошла бы тебя, — развѣ черезъ это хвалившій тебя оказался бы менѣе правдивымъ?"
— Нѣтъ.
"Или ты думаешь, что раскрытіе знанія дѣйствительно, какъ я раньше говорилъ, пустой вопросъ?"[23]
— Да, Сократъ, это очень трудный вопросъ.
"Однако, отчаяваться въ своихъ силахъ не слѣдуетъ;
что-нибудь да значатъ же слова Ѳеодора (т. е. его похвала). Бъ особенности въ такихъ вопросахъ, какъ опредѣленіе знанія, нужно всячески выказывать желаніе отдать себѣ отчетъ."
— Что до желанія, Сократъ, за этимъ дѣло не станетъ.
"Ну, вотъ. Ты вѣдь началъ прекрасно. Стоитъ только постараться повторить то же, что у тебя вышло въ отвѣтѣ о потенціальныхъ показателяхъ длины. Какъ тамъ ты многое собралъ въ одно, такъ и теперь скажи о всѣхъ знаніяхъ что-нибудь одно."
— Да будетъ тебѣ извѣстно, что я, слыша о всякихъ вопросахъ, ходящихъ подъ твоимъ именемъ, часто уже принимался за подобныя изслѣдованія. Но ни самъ не могъ удовлетворить себя, ни отъ другого никого не слышу, чтобы разсуждалъ такъ, какъ ты этого требуешь. А въ то же время всѣ эти вопросы неотвязчиво преслѣдуютъ меня, и я не могу не интересоваться ими.
"Родильныя у тебя потуги, другъ Ѳеэтитъ, — беремененъ ты."
— Это мнѣ невѣдомо, Сократъ; а какъ я себя чувствую, — я тебѣ сказалъ.
"Смѣшной ты; развѣ ты не слыхалъ, что я сынъ весьма хорошей и весьма почтенной повивальной бабки Фенареты?"
— Слышалъ.
"А что я избралъ себѣ то же самое занятіе, — слыхалъ?"
— Нѣтъ.
"Такъ ты это прими къ свѣдѣнію. Только не проговорись предъ другими. Объ этомъ моемъ искусствѣ, любезный, никому неизвѣстно, и псѣ, по невѣдѣнію, не это говорятъ обо мнѣ, а то, что я самый странный человѣкъ и привожу людей въ недоумѣніе. И это ты слыхалъ?"
— Да.
"А сказать тебѣ причину?"
— Пожалуйста.
"Ты взгляни на положеніе повивальныхъ бабокъ, и тогда поймешь, что я хочу сказать. Тебѣ извѣстно, что въ повивальному ремеслу допускаются не тѣ, которыя сами еще забеременѣваютъ и раждаютъ, а только тѣ, которыя раждать больше не могутъ."
— Это такъ.
"Виновница такого порядка, говорятъ, — Артемида. Сама дѣвственница, она получила попечительство надъ роженицами. Неплоднымъ она не позволила заниматься повивальнымъ искусствомъ, такъ какъ человѣческая природа слишкомъ слаба для того, чтобы усвоить искусство въ такомъ дѣлѣ, котораго не испытала на самой себѣ. Поэтому Артемида, дорожа все-таки тѣмъ, чтобы избранницы ея похожи[24] были на нее, предоставила дѣло повиванія женщинамъ, по старости раждать неспособнымъ.
— Это естественно.
"Не естественно ли и то, что беременныхъ узнаютъ лучше повивальныя бабки, чѣмъ другія женщины?"
"И, посредствомъ лѣкарствъ и приговариваній, съ одной стороны — возбуждаютъ, а съ другой — и успокаиваютъ, когда хотятъ, родильныя потуги, оказывая помощь не только при трудныхъ родахъ, но и при выкидышахъ, когда требуется выкинуть."
— Это такъ.
"Подумалъ ли ты также о томъ, что повивальныя бабки самыя лучшія свахи, какъ весьма мудрыя въ дѣлѣ узнаванія, какой женщинѣ съ какимъ мужчиною нужно сойтись, чтобы дѣти были какъ можно здоровѣе?"
— Это мнѣ было невѣдомо.
"Такъ ты прими въ свѣдѣнію, что этому дѣлу онѣ въ своихъ глазахъ придаютъ больше вѣсу, чѣмъ омфалотоміи. Подумай, въ самомъ дѣлѣ: не къ одному ли и тому же искусству относится — съ одной стороны уходъ за плодами и собираніе ихъ, а съ другой — умѣніе узнать, какое растеніе и сѣмя въ какую почву посадить?"
— Конечно, въ одному и тому же. "А по отношенію къ женщинѣ, думаешь ты, послѣднее будетъ принадлежать къ одному искусству, а "собираніе" плода — къ другому?"
— Это было бы неестественно.
"Да, неестественно. Но такъ какъ у насъ сведете мужчины съ женщиною бываетъ и неправильное, преступное, — имя всему этому — сводничество, — то повивальныя бабки, женщины почтенныя, и избѣгаютъ сватанія, боясь, какъ-бы сватаніемъ не накликать на себя обвиненія въ сводничествѣ. А между тѣмъ правильно отыскать жениха можетъ только настоящая повивальная бабка."
— Выходитъ такъ.
"Таково дѣло повивальной бабки. Мое же дѣло гораздо сложнѣе. У женщинъ не бываетъ того, чтобы онѣ раждали разъ тѣни, а другой разъ-настоящихъ младенцевъ, и чтобы приходилось трудиться надъ вопросомъ, гдѣ одно, и гдѣ другое. Если бы это было такъ, то это составляло бы самую лучшую и высшую часть задачи повивальной бабки, именно: различать истинное отъ неистиннаго."
— Я думаю.
"Мое же повивальное искусство, хотя въ общемъ и сходится съ искусствомъ бабки, однако имѣетъ передъ послѣднимъ то преимущество, что мнѣ, примѣняющему его къ мужчинамъ, а не къ женщинамъ, приходится наблюдать за душами, а не за тѣлами, а главное, что я долженъ располагать всѣми средствами, чтобы обсудить, тѣнь ли и ложь представляетъ новорожденное души, или оно — нѣчто вполнѣ годное къ жизни и истинное. Общее опять-таки между мною и повивальною бабкою то, что а самъ не раждаю мудрости. Такимъ образомъ, упрекъ, который слышится съ многихъ сторонъ, что я другихъ спрашиваю обо всемъ, а самъ ни на что не даю отвѣта, вполнѣ правиленъ, и причина ясна: богъ заставляетъ меня наблюдать за другими и помогать имъ при родахъ, но самому производить запретилъ. Поэтому я самъ не носитель мудрости. Не я ее произвожу, не моей души она рожденіе. Но имѣющіе со мною общеніе, если сначала и ока зываются совершенно невѣжественными, потомъ, по мѣрѣ продолжительности общенія со мною, всѣ, кому богъ велитъ, удивительно какъ успѣваютъ, — такъ, по крайней мѣрѣ, они сами о себѣ говорятъ, и другіе о нихъ отзываются, — хотя, очевидно, не я ихъ учу, а сами они раскрываютъ себѣ все. Тѣмъ не менѣе, заслуга правильнаго, такъ сказать, повивальнаго ухода, который требуется при этомъ дѣлѣ, принадлежитъ мнѣ и богу. Это видно вотъ изъ чего. Многіе, не понимая этого и считая виновниками своихъ успѣховъ цѣликомъ себя, а моихъ заслугъ не признавая, оставляли меня преждевременно или по своей волѣ, или поддавшись чужому вліянію. Оставивъ меня, они, благодаря общенію съ неумѣлыми бабками, донашивали плохо и, нехорошо питая выхолевный мною плодъ, губили его, ставя выше тѣнь и ложь, чѣмъ истину, вслѣдствіе чего, въ концѣ концовъ, выходили невѣжественными и передъ собою, и передъ другими. Такими были — Аристидъ, сынъ Лисимаха,[25] и многіе другіе. Кое-кто изъ нихъ возвращается назадъ и готовъ все сдѣлать, чтобы добиться опять общенія со мною, но тогда божескій голосъ, который во мнѣ, не со всѣми уже допускаетъ возобновить общеніе, а только съ нѣкоторыми, и тѣ опять успѣваютъ. Сообщающіеся со мной испытываютъ на-равнѣ съ роженицами и то, что родильныя потуги находятъ на нихъ и днемъ, и ночью, и притомъ въ большей еще степени, чѣмъ на роженицъ. Возбуждать и успокаивать эти родильныя потуги умѣетъ мое искусство. Вотъ, что я могу сказать о беременныхъ, обращающихся ко мнѣ. Иной разъ, Ѳеэтитъ, я вижу, что человѣкъ вовсе не беремененъ и не нуждается въ моей помощи. Тогда я его искренно сватаю и, въ добрый часъ сказать, угадываю вполнѣ удовлетворительно, съ кѣмъ ему сойтись, чтобы имѣть успѣхъ. Многихъ я выдалъ за Продика, многихъ — за другихъ мудрецовъ и удивительныхъ мужей. Обо всемъ этомъ, любезнѣйшій, я распространился такъ потому, что и у тебя нахожу, какъ и ты самъ о томъ говорилъ[26], родильныя потуги и беременность. Взгляни на меня, въ такомъ случаѣ, какъ на сына повивальной бабки, который и самъ обладаетъ этимъ искусствомъ, и рѣшись отвѣчать мнѣ по-силамъ на все, что я буду спрашивать. А если я, наблюдая за твоими отвѣтами, замѣчу тѣнь и ложь и буду ее отнимать у тебя и выкидывать, то ты не раздражайся, какъ раздражаются первороженицы за раждаемое ими. Многіе уже, другъ, отнеслись ко мнѣ такъ, что были готовы просто кусаться, когда я у кого-нибудь изъ нихъ отнималъ безтолковщину. Такіе люди и не думаютъ о моемъ добромъ расположеніи къ нимъ въ этихъ случаяхъ и находятся въ полномъ невѣдѣніи относительно того, что никто изъ боговъ не имѣетъ злаго намѣренія по отношенію къ людямъ, и точно также и я не по этому намѣренію рѣшаюсь на подобныя вещи, а только потому, что мнѣ ни въ какомъ случаѣ не позволено допускать ложь и попирать истину. — Итакъ, Ѳеэтитъ, я опять начинаю: что такое знаніе? Не говори, что ты не въ состояніи отвѣчать; будешь въ состояніи, если богъ захочетъ и подкрѣпитъ тебя."
— На такія поощренія, Сократъ, стыдно было бы не отвѣчать полною готовностью говорить все, что на душѣ. Мнѣ кажется, что "знающій" знаетъ собственно только то, что онъ ощущаетъ. Такимъ образомъ, знаніе заключается въ ощущеніи.
"Хорошо и благородно, дитя мое. Такъ нужно всегда высказывать свои мысли (т. е. прямо). Посмотримъ теперь сообща, способенъ ли къ жизни этотъ зародышъ, или это — нѣчто пустое. Въ ощущеніи, говоришь ты, заключается знаніе?"
— Да.
"Повидимому, ты сказалъ то же, что говоритъ и Протагоръ. Да, въ другихъ словахъ, но ту же мысль встрѣчаемъ и у Протагора. Онъ утверждаетъ, что судья всему — человѣкъ; человѣкъ рѣшаетъ о существующемъ, что оно существуетъ, и о несуществующемъ, что оно не существуетъ. Ты читалъ это?"
— Читалъ, и не разъ.
"Не имѣетъ ли это такого смысла, что какимъ мнѣ то или другое кажется, такимъ оно и есть для меня, а какимъ-тебѣ, такимъ — для тебя; и я-человѣкъ, и ты- человѣкъ."
— Да, это такъ и нужно понимать.
"Должно быть, мудрецъ говоритъ не пустяки; прослѣдимъ за нимъ. При вѣтрѣ, одномъ и томъ же, не бываетъ ли такъ, что одинъ изъ насъ зябнетъ, а другой нѣтъ, или — одинъ зябнетъ слабо, а другой сильно?"
— О, да.
"Скажемъ ли мы тогда, что этотъ вѣтеръ санъ по себѣ и холодный и нехолодный, или мы послушаемся Протагора и скажемъ, что для зябнущаго онъ — холодный, а для незябнущаго — нехолодный? “
— Послушаемся Протагора.
"И такимъ онъ для каждаго изъ насъ и "является"?
— Да.
"А "являться" значитъ "быть ощущаемымъ?"
— Да
"Стало быть, "являться" и "быть ощущаемымъ" въ вопросѣ о тепломъ и т. п. одно и то же? Какимъ кто ощущаетъ то или другое, такимъ оно является ему и существуетъ для нею?и
— Естественно.
"Такимъ образомъ, ощущеніе имѣетъ дѣло съ чѣмъ-то, въ каждомъ данномъ случаѣ существующимъ и, какъ подобаетъ знанію, должно быть и непреложнымъ?"
— Выходитъ такъ.
"Клянусь всѣми Харитами, премудрый человѣкъ былъ Протагоръ; намъ онъ преподнесъ свое ученіе только въ оболочкѣ, предъ своими же учениками онъ раскрылъ всю тайну истины."
— Что ты хочешь этимъ сказать, Сократъ? "Скажу тебѣ вещь очень непустую. Чего-нибудь одного, опредѣленнаго, самого но себѣ, на свѣтѣ нѣтъ, и называть что-нибудь тѣмъ-то или такимъ-то въ сущности неправильно. Названное тобою великимъ можетъ оказаться и малымъ, названное тяжелымъ — н легкимъ и т. д., и ничто не представляетъ собою что-нибудь одно, постоянное, вещь ли это или качество. Всюду — движеніе и взанмосплетеніе, вслѣдствіе чего все только дѣлается — передѣлывается, но не есть. Такимъ образомъ, если мы говоримъ, что что-нибудь "есть" или "существуетъ," мы неправильно выражаемся: ничто никогда не "есть," а все только "дѣлается." Такъ говорятъ всѣ подрядъ мудрецы, кромѣ развѣ Парменида; такъ говорятъ Протагоръ, Ираклитъ, Эмпедоклъ, а также корифеи поэзіи обоихъ направленій: комическаго — Эпихармъ, а серьезнаго — Омиръ. Въ мѣстѣ[27]:
Дай посмотрѣть Океанъ и Тиѳиду, рѣкъ царицу,
Міра всего прародителей......
Омиръ прямо указываетъ на теченіе и движеніе, какъ на начало всего. Или по твоему не этотъ смыслъ вроется въ Омировыхъ стихахъ?"
— Да, этотъ.
"И не смѣшно ли будетъ идти противъ такой рати, имѣющей во главѣ самого Омира?"
— Да, это не легко.
"То-то, Ѳеэтитъ. Мысль, что отъ движенія происходитъ все, кажущееся существующимъ, а на дѣлѣ только дѣлающееся, и что спокойствіе ничего не производитъ и все только губитъ, — эта мысль достаточно поддерживается очевидными для всякаго явленіями. Теплота и огонь, благодаря которымъ и остальное получаетъ жизнь и поддерживаетъ ее, сами происходятъ отъ того, что одно противъ другого быстро несется и производитъ треніе; а вѣдь то и другое (быстрота и треніе) представляетъ только разные виды движенія. Или развѣ не эти движенія суть производители огня?" — Эти.
"Да и въ царствѣ животныхъ не то.іи самое замѣчается?"
— Бакъ же.
"А затѣмъ, по вопросу о состояніи тѣла, — не гибельно ли для тѣла спокойствіе и бездѣйствіе, между тѣмъ какъ гимнастика и движеніе ‘развиваетъ его?и
— Конечно.
"И точно также относительно души, — не черезъ ученіе ли и упражненіе — а это тоже движеніе — душа усваиваетъ науки, дѣлаетъ успѣхи и, вообще, "сохраняется," между тѣмъ какъ при спокойствіи, т. е. отсутствіи упражненія и ученія, она не пріобрѣтаетъ ничего, а если и пріобрѣла что-нибудь, то опять забываетъ все скоро?"
— Непремѣнно.
"Такимъ образомъ, одно — благо для тѣла и души (именно движеніе), а другое — наоборотъ?"
— Естественно.
"Доказывать ли еще на отсутствіи движенія въ воздухѣ и водѣ, что спокойствіе производитъ гніеніе и дѣйствуетъ разрушительно? А вѣнецъ всему, — это золотой канатъ [28], при которомъ Омиръ имѣетъ въ виду ни больше, ни меньше, какъ солнце, желая сказать, что пока солнце со всѣми небесными тѣлами находится въ вращеніи, все — цѣло и у боговъ, и у людей; а если бы оно остановилось (было бы связано), то все разрушится и станетъ, что называется, вверхъ-дномъ."
— Да, Сократъ, мнѣ кажется, что все это такъ и есть, какъ ты говоришь.
"Теперь, любезнѣйшій, пойми дѣло вотъ съ какой стороны. Прежде всего на счетъ глазъ. То, что ты называешь бѣлымъ цвѣтомъ, не есть что-нибудь особо существующее ни въ глазахъ, ни внѣ глазъ, и мѣста этому не отведешь. Если бы этому можно было отвести мѣсто, то оно будетъ нѣчто отдѣльно существующее, прочное, и не будетъ "дѣлаться."
— Какъ же такъ?
"Пойдемъ дальше за тѣми, которые говорятъ, что нѣтъ ничего одного, опредѣленнаго, самого по себѣ. Согласно ихъ ученію, черный, бѣлый и всякій другой цвѣтъ окажется "дѣлающимся" при приноровленіи глаза къ тому, что, съ своей стороны, движется но направленію къ глазу. Такъ, тотъ цвѣтъ, о которомъ мы говоримъ, что онъ есть, не будетъ ни то, что приноравливается (т. е, глазъ), ни то, къ чему глазъ приноравливается, а будетъ что-то "дѣлающееся" среди этихъ двухъ факторовъ, и притомъ — для одного, приноравливающаго свой глазъ, такое, а для другого — иное. Или ты рѣшишься утверждать, что какимъ тебѣ показался цвѣтъ, такимъ онъ покажется и собакѣ или какому-нибудь другому животному?"
— Не рѣшусь.
"А дальше: человѣку, — но только другому кому-нибудь помимо тебя, — покажется ли этотъ цвѣтъ такимъ же, какимъ — тебѣ? Будешь ли ты настаивать на этомъ, или же скорѣе на томъ, что даже тебѣ самому онъ не покажется всегда одинаковымъ, такъ какъ ты самъ не всегда одинъ и тотъ же?"
— Да, я скорѣе согласенъ съ послѣднимъ, чѣмъ съ первымъ.
"А вѣдь, если бы бѣлое, великое или горячее было само то, къ чему мы приноравливаемся глазомъ или чего мы касаемся, то оно могло бы "дѣлаться" инымъ при прикосновеніи къ нему кого-нибудь другого только въ томъ случаѣ, если бы оно измѣнилось само въ себѣ. Точно также съ другой стороны, если бы бѣлое, великое или горячее было само приноравливающееся (т. е. глазъ, напр.) и само касающееся, оно могло бы "дѣлаться" инымъ при приближеніи къ нему чего-нибудь другого или при какихъ-нибудь перемѣнахъ въ этомъ "другомъ" только въ томъ случаѣ, если бы оно само подверглось перемѣнѣ. Хотя... странную, любезнѣйшій, и смѣш ную вещь мн должны сказать, — вѣроятно, только по нѣкоторой легкости нашего отношенія въ дѣлу, какъ замѣтилъ бы Протагоръ и всѣ сторонники его ученія."
— Какъ мнѣ понять твои слова?
"На небольшомъ примѣрѣ ты увидишь, что я имѣю въ виду. О шести игорныхъ костяхъ, если ихъ поставить рядомъ съ четырьмя, мы говоримъ, что количество ихъ — больше, и что онѣ составляютъ полуторное; а если ихъ поставить рядомъ съ двѣнадцатью, тогда говоримъ, что количество ихъ — меньше, и что онѣ составляютъ половину. А чтобы кто-нибудь говорилъ иначе, — мы даже не потерпимъ; или ты потерпишь?"[29]
— Нѣтъ.
"А между тѣмъ, если тебя Протагоръ или кто другой спроситъ, можетъ ли для кого-нибудь, одного и того же, что-нибудь дѣлаться больше, само не увеличиваясь, что́ мы отвѣтимъ?"
— Если я буду отвѣчать на послѣдній вопросъ[30], то я долженъ сказать: не можетъ. А если буду отвѣчать на вопросъ о шести костяхъ, то, чтобы отвѣтъ не противорѣчилъ дѣлу, долженъ сказать, что можетъ.
"Превосходно, клянусь Ирою, и божественно. И, очевидно, если скажешь, что не можетъ, то выйдетъ нѣчто еври-пидовское:[31] "языка не переспоришь, а умъ переспоришь."
— Вѣрно. "И будь мы съ тобою мастера-софисты, и будь у тсъ обоихъ все то, что дѣлается въ душѣ, дѣйствительно извѣдано, то мы бы теперь, отъ избытка энергіи, подступали другъ къ другу съ разными развѣдочными вопросами, пока наконецъ не сцѣпились бы истинно по софистически, разбивая разсужденіе противоразсужденіемъ. Но такъ какъ мы такихъ познаній о душѣ не имѣемъ, то, вѣроятно, пожелаемъ прежде всего изслѣдовать дѣло само по себѣ и разсмотримъ, какъ это люди собственно то или другое "мыслятъ, и "мыслятъ" ли они всѣ одинаково или нѣтъ"[32].
— Да, этого бы мнѣ очень хотѣлось.
"Да и мнѣ. Когда такъ, то мы, вѣроятно, шагъ за шагомъ, какъ люди полнаго досуга, будемъ разсматривать дѣло вновь и, не ловя другъ друга, а дѣйствительно углубляясь въ самихъ себя, будемъ искать, какъ это возникаютъ въ насъ затронутыя нами въ настоящую минуту явленія. Прежде всего укажемъ на то, что ничто никогда нельзя назвать большимъ или меньшимъ, — по количеству или по вѣсу, — пока оно остается равнымъ себѣ. Не такъ ли?"
— Такъ.
"Затѣмъ, что если мы къ какому-нибудь предмету не прибавимъ или отъ него не убавимъ чею-нибудь, то онъ и не увеличится, и не уменьшится, а останется равнымъ себѣ. “
— Конечно.
"Наконецъ и третье: если я не былъ раньше тѣмъ-то, то не могу быть этимъ и позже, не "сдѣлавшись“ или "не дѣлаясь(і инымъ противъ прежняго.“
— Я думаю.
"Вотъ эти три положенія, должно быть, заявляютъ о себѣ въ нашей душѣ, когда мы отвѣчаемъ на вопросъ о костяхъ, или когда говоримъ, что я, такихъ-то (сорока, напр.) лѣтъ, и только, сегодня, рядомъ съ тобою, юношею, — вдвое напр. старше, а чрезъ какія-нибудь 20 лѣтъ буду старше только на треть, значитъ, — какъ бы моложе[33], хотя отъ моихъ лѣтъ ничего не убавилось, а напротивъ, еще прибавилось къ нимъ. Такимъ образомъ, я позже — то, чѣмъ не былъ раньше, хотя въ промежуточное время я этимъ вовсе не "дѣлался," а не "дѣлаясь тѣмъ-то, какъ же могу стать этимъ, и не убавивъ отъ своихъ лѣтъ ничего (а напротивъ, увеличивъ ихъ), какъ же могу стать моложе? И такихъ случаевъ ты найдешь тысячи, хотя для примѣра приведенныхъ двухъ достаточно. Ты вѣдь понимаешь, Ѳеэтитъ, какіе случаи я имѣю въ виду; тебѣ (какъ геометру) приходится, должно быть, часто имѣть съ ними дѣло."
— Да, и очень ужъ они поражаютъ меня, Сократъ; иногда положительно голова кружится, какъ подумаешь о всемъ этомъ.
"Видно, другъ, Ѳеодоръ не ошибся на счетъ тебя. Это и есть настоящее состояніе философа, — поражаться. Отсюда собственно философія и начинается, и вѣрно, оказывается, генеалогизировалъ тотъ, кто говорилъ, что Ирида (эта вѣстница правды) есть дочь Ѳавманта (что обозначаетъ; "поражающійся"). И находишь ли ты объясненіе этимъ явленіямъ въ томъ, что мы до сихъ поръ приводили отъ имени Протагора, или нѣтъ?"
— Не нахожу.
"А потому, должно быть, будешь благодаренъ, если намъ съ тобою удастся добраться до истиннаго положенія дѣла, какое скрывается въ ученіи этого или, лучше сказать, этихъ знаменитыхъ мужей."
— Какъ не быть благодарнымъ, и даже очень.
"Посмотри въ такомъ случаѣ кругомъ себя, не подслушиваетъ ли кто-нибудь изъ непосвященныхъ; я разумѣю лю дей, которые признаютъ за "существующее[34] только то, что они могутъ ощупать руками, а что дальше дѣлается, что дальше происходитъ, все невидимое — не существуетъ для нихъ."
— Это, Сократъ, люди безъ всякой гибкости и чуткости ума.
"Проще, дитя, безъ всякаго развитія ума. Другіе, конечно, гораздо проницательнѣе; ихъ то тайну я и хочу тебѣ повѣдать. Исходнымъ пунктомъ у нихъ, къ которому сводится и до сихъ поръ сказанное, поставлено слѣдующее. Все есть движеніе, и внѣ движенія нѣтъ ничего. Видовъ движенія — два; оба они по количеству ихъ проявленій безчисленны, но по функціи — одинъ изъ нихъ — активный, а другой — пассивный. Отъ столкновенія этихъ двухъ видовъ движенія происходитъ нѣчто по количеству опять безчисленное, но въ сущности всегда двоякое: съ одной стороны ощущаемое, а съ другой — ощущеніе, всегда совпадающее и зарождающееся за-одно съ ощущаемымъ. Ощущенія носятъ у насъ разныя названія какъ-то: видѣніе, слышаніе, обоняніе, холодъ, тепло (жаръ), радость, печаль, желаніе, страхъ и т. д., словомъ, есть цѣлый рядъ ощущеній, имѣющихъ особенное названіе, а безчисленное множество ихъ даже названій не имѣетъ. Ощущаемое, съ своей стороны, классифицируется соотвѣтственно ощущеніямъ: видѣнію соотвѣтствуетъ цвѣтъ (одному — такой, другому — иной), слышанію — звукъ, а другимъ ощущеніямъ — другія ощущаемыя, каждому свое. Какую связь съ предшествующимъ имѣетъ вся эта сказка, — ты понимаешь?"
— Не совсѣмъ, Сократъ.
"Посмотри въ такомъ случаѣ, не удастся ли провести сказку до конца. Ею хотятъ выразить, что все, какъ мы уже говорили, движется. Этому движенію присуща и медленность, и быстрота. Въ стадіи медленности оно проявляется въ исканіи кругомъ себя и въ припоравливаиіи въ идущему на встрѣчу второму движенію", причемъ съ той и другой стороны происходитъ зарожденіе. Зарожденное такинъ образомъ движется уже быстро; "летитъоно пряно, и эта прямота полета есть его форма движенія. Когда глазъ и другое что-нибудь, находящееся въ его районѣ, приноровятся другъ къ другу и зародятъ бѣлизну и соотвѣтствующее ей ощущеніе, — а этого не случилось бы, если бы глазъ и этотъ другой предметъ направились не другъ къ другу, а каждый изъ нихъ къ чему-нибудь постороннему, — то ощущеніе бѣлизны, зарожденное глазомъ при встрѣчѣ съ другимъ предметомъ, и сама бѣлизна, зарожденная этимъ предметомъ при встрѣчѣ съ глазомъ, быстро несутся по промежуточному пространству. Глазъ тогда наполняется ощущеніемъ бѣлизны и "видитъ;да, видитъ именно онъ, т. е. главъ, а не ощущеніе. Съ другой стороны, предметъ, зародившій бѣлизну вмѣстѣ съ глазомъ, наполняется этой бѣлизною, и выходитъ опять - таки уже не бѣлизна, а дерево бѣлое, камень бѣлый или другое что-нибудь бѣлое, смотря потому, что въ каждомъ отдѣльномъ случаѣ наполнилось бѣлизною. Такъ нужно разъяснять и все прочее, — твердое, горячее и т. п. — именно, что все это не есть, какъ уже и раньше сказано, нѣчто само по себѣ, а что все и всякое "дѣлаетсячрезъ прикосновеніе, совершающееся въ силу движенія. При этомъ нужно замѣтить, что и то "активноеи "пассивное,о которомъ мы говорили выше, нельзя по этому ученію пріурочить въ чему-нибудь одному, опредѣленному; нѣтъ активнаго, пока оно не встрѣтится съ пассивнымъ, и нѣтъ пассивнаго, пока оно не встрѣтится съ активнымъ, и то, что при встрѣчѣ съ другимъ чѣмъ-нибудь получило активное назначеніе, можетъ при встрѣчѣ съ новымъ предметомъ оказаться пассивнымъ. Тавнмъ образомъ, во всѣхъ случаяхъ, какъ уже сначала сказано, ничто не "естьсамо по себѣ, а всегда "дѣлаетсям для того или другого. Слово "естьнужно по настоящему исключить изъ употребленія, какъ ни часто, даже до послѣдней минуты, заставляли насъ употреблять его — наша привычка и наше незнаніе. ІІо ученію мудрецовъ, просто даже и сойтись не можетъ мое съ твоимъ такое или другое названіе какого-нибудь явленія, какъ устанавливающее за этимъ явленіемъ нѣчто опредѣленное, неподлежащее измѣненію; слова о явленіяхъ должны у каждаго изъ насъ появляться такъ, какъ сами явленія для тебя, для меня въ каждомъ данномъ случаѣ "дѣлаются," "слагаются," исчезаютъ, "перемѣняются." Легко уличить въ ошибкѣ того, кто захотѣлъ бы "разсуждать“ о чемъ-нибудь, какъ твердо установленномъ и неизмѣняющемся. Въ частности нужно такъ смотрѣть на собираніе ряда явленій въ одно, вслѣдствіе каковаго собиранія появляются слова: "человѣкъ," "камень," то или другое "животное," тотъ или другой "родъ" животныхъ[35]. Ну, что, Ѳеэтитъ? — хорошо ученіе? — слушаешь и наслаждаешься, да?"
— Не умѣю отвѣтить, Сократъ. Я и о тебѣ не могу рѣшить, говоришь ли ты это, какъ свой взглядъ на дѣло, или ты только испытываешь меня.
"Не помнишь развѣ, другъ, что все это есть и останется для меня чуждымъ, и что я самъ не раждаю ничего, а только исполняю роль повивальной бабки, холя плодъ твоей души приговариваніемъ и прописываніемъ тебѣ отдѣльныхъ этихъ мудростей, пока не выведу на свѣтъ твою собственную мысль. Эту мысль придется потомъ еще освидѣтельствовать, не окажется ли она чѣмъ-то пустымъ, и годна ли она будетъ къ жизни или нѣтъ. А потому ты смѣло, бодро и мужественно сообщай мнѣ все, что у тебя на душѣ, по моимъ вопросамъ."
— Ставь въ такомъ случаѣ вопросы.
"Скажи мнѣ тогда опять, нравится ли тебѣ такое ученіе, что нѣтъ на свѣтѣ блага, зла,[36] а равно и всего того, о чемъ мы раньше толковали, и что все это только въ каждомъ отдѣльномъ случаѣ "дѣлается" — для меня, для тебя и т. д.?“ — Когда я тебя слушаю, то мнѣ почему-то кажется, что все сказанное тобою имѣетъ смыслъ, и что все это нужно понимать именно такъ, какъ ты излагаешь.
"Бъ такомъ случаѣ постараемся не пропускать ничего изъ того, чего тутъ еще не достаетъ. Остается разсмотрѣть сны, болѣзни, — какъ болѣзни вообще, такъ въ частности психическія, — и всѣ тѣ случаи, въ которымъ мы примѣняемъ слова: ослышался, не досмотрѣлъ пли, вообще, не замѣтилъ. Безъ сомнѣнія, тебѣ извѣстно, что на всѣ эти случаи дружно указываютъ, какъ на уличающіе все это ученіе въ неправильности. Говорятъ, что именно въ нихъ ощущенія бываютъ ложныя, — что здѣсь не только "собственно" нѣтъ того, что кому кажется, но даже прямо, что того именно и нѣтъ, что кажется."
— Это ты правду говоришь, Сократъ.
"Какъ же, дитя, въ виду такихъ случаевъ, справиться намъ съ опредѣленіемъ знанія (этого истиннаго знанія), какъ ощущенія? Какъ мы справимся съ тѣмъ положеніемъ, что кажущееся кому-нибудь и "существуетъ" для того, кому оно кажется?"
— Я ужъ боюсь, Сократъ, и заикнуться, что не умѣю отвѣтить, потому что прежде, когда я это сказалъ, ты былъ недоволенъ мною. Хотя,... дѣйствительно, но моему нельзя допустить ни малѣйшаго сомнѣнія на счетъ того, что душевно больные или спящіе прямо таки рѣшаютъ[37] ложно, когда одни воображаютъ себя напр. богами, а другіе напр. окрыленными, представляя себѣ во снѣ, что ови летаютъ.
"А другого "малѣйшаго сомнѣнія" ты тоже не допустишь на счегъ этихъ состояній, въ особенности же насчетъ жизни во снѣ и жизни на яву?“ — Какого это сомнѣнія, Сократъ?
"Я думаю, тебѣ часто приходилось слышать вопросъ, чѣмъ руководиться при различеніи, хотя бы даже въ настоящую минуту, того, спимъ ли мы съ тобою, и все то, что мы здѣсь разсуждаемъ, есть сонъ, или мы не спимъ и бесѣдуемъ съ тобою на яву?"
— Да, Сократъ, трудно руководиться чѣмъ - нибудь. Жизнь во снѣ есть какъ бы варіантъ того же, что бываетъ на яву, и нѣтъ препятствія думать, что та бесѣда, которую мы съ тобою ведемъ, есть сновидѣніе. А то обстоятельство, что и въ сновидѣніи иногда приснится, что разсказываешь сновидѣніе, дѣлаетъ удивительно какъ схожею жизнь во снѣ съ жизнью на яву.
"Ботъ видишь, это твое "малѣйшее сомнѣніе" оказывается не совсѣмъ недопустимымъ, когда ты его допускаешь даже при различеніи сна отъ жизни на яву. И такъ какъ мы половину времени проспимъ и половину прободрствуемъ, и душа наша въ томъ и другомъ состояніи меньше всего захочетъ думать о ложности того, что ей въ данномъ состояніи "кажется," то выходитъ, что половину времени мы считаемъ "существующимъ" одно, а половину — другое, съ одинаковою каждый разъ настойчивостью. '
— Это вѣрно.
"А о болѣзняхъ вообще и психическихъ въ частности не придется ли повторить то же самое, за исключеніемъ развѣ того, что время тутъ ужъ не половинное."[38]
— Вѣрно.
"Ну, а бо́лыпее или меньшее время развѣ имѣетъ значеніе при различеніи истины отъ лжи?“
— Это было бы смѣшно.
"А кромѣ времени ты можешь указать на что-нибудь, въ силу чего рѣшенія души въ одномъ состояніи истинны, а въ другомъ ложны?"
— Не могу.
"Такъ ты послушай теперь, какъ отнеслись бы къ этому тѣ, которые говорятъ, что кажущееся въ данную минуту есть вмѣстѣ съ тѣмъ и истинное для того, кому оно кажется. Они спросили бы тебя, я думаю, такъ. Ѳеэтитъ! то, что представляетъ собою нѣчто совершенно особое отъ другого, не имѣетъ ли и силы особой отъ силы другого. Ты не представляй себѣ, когда мы такъ спрашиваемъ, что нибудь въ одномъ отношеніи тождественное, а въ другомъ — нетождественное, ты представляй себѣ нѣчто совершенно особое отъ другого."
— Невозможно, чтобы что-нибудь совершенно особое имѣло хоть силу, хоть другое что одинаковое съ чѣмъ-нибудь другимъ.
"И не есть ли это "совершенно особое" вмѣстѣ съ тѣмъ и непохоже на другое?"
— Я думаю.
"Если, стало быть, чему-нибудь приходится бывать то похожимъ на другое, то опять непохожимъ, — непохожимъ не только на другое, но и само на себя, — то не представляетъ ли оно, пока оно похоже^ — нѣчто тождественное съ тѣмъ, на что оно похоже, а когда оно дѣлается непохожимъ, — нѣчто совершенно особое?"
— Это такъ.
"Теперь вотъ что: раньше мы говорили, что какъ активнаго, такъ и пассивнаго бываетъ безчисленное множество?"
— Да.
"И что отъ соединенія чего-нибудь сначала съ однимъ, а затѣмъ съ другимъ, произойдетъ не оба раза одинаковое, а каждый разъ совершенно другое
— Да.
"Теперь скажемъ обо мнѣ, о тебѣ, о другомъ комъ-нибудь по тому же пути мыслей: здоровый Сократъ, больной Сократъ. Похоже одно на другое или непохоже?"
— Ты разумѣешь сходство или несходство больнаю Сократа, всего этого вмѣстѣ, въ сопоставленіи съ другимъ всѣмг, т. е. съ здоровымъ Сократомъ.?" "Прекрасно ты понялъ; именно ото я разумѣю/'
— Конечно, одно на другое — -непохоже.
"И какъ одно на другое непохоже, такъ и одно представляетъ нѣчто совершенно особое отъ другого?"
— Да
"И о спящемъ Сократѣ и обо всемъ другомъ, на что мы раньше указывали, ты будешь утверждать то же самое?"
— Да
"И каждое "активное," когда прикоснется къ здоровому Сократу, подѣйствуетъ на меня, какъ на нѣчто совершенно особое отъ вольнаго Сократа
— Понятно.
"А потому я, какъ пассивное начало, а то, какъ активное, должны и произвести каждый разъ нѣчто совершенно особое?“
— Какъ же.
"И когда я здоровый пью вино, то оно кажется мнѣ пріятнымъ и сладкимъ?"
— Да.
"И, согласно съ преждесказаннымъ, активное и пассивное начало зародили сладость и соотвѣтствующее ей ощущеніе; и эта сладость и это соотвѣтствующее ей ощущеніе, зародившись, тотчасъ несутся по промежуточному пространству, причемъ ощущеніе, относясь къ пассивному началу, дѣлаетъ ощущающимъ языкъ, и сладость, относясь къ вину и "наполвяя" его, производитъ то, что здоровому языку "кажется" — а слѣдовательно и "существуетъ" для него, — самое вино сладкимъ?"
— Совершенно такъ мы говорили и раньше.
"А когда вино прикоснется къ больному Сократу, то, во-первыхъ, оно, въ сущности, прикоснется къ кому-то другому, чѣмъ прежде, такъ какъ я уже сталъ непохожъ на себя?"
— Да.
"Во-вторыхъ, другое и зародятъ — съ одной стороны больной Сократъ, а съ другой — питье вина, а именно: по отношенію въ языку они зародятъ ощущеніе горечи, а по отношенію къ вину — "дѣлающуюся" и "наполняющую" его горечь, причемъ самое вино оба эти фактора произведутъ уже не горечью, а горькимъ, а меня не ощущеніемъ горечи, а ощущающимъ горечь?"
— Непремѣнно такъ.
"И за всѣмъ тѣмъ я (ощущающій горечь, а не сладость) не самъ по себѣ дѣлаюсь другимъ (чѣмъ былъ прежде), такъ какъ отъ другого предмета (именно отъ вина) происходитъ мое другое ощуіценіё (не будь вина, я бы горечи не ощущалъ), и, такимъ образомъ, собственно посторонній предметъ дѣлаетъ ощущающаго другимъ. Съ другой стороны, вино (которое заставило меня ощущать горечь), зародившее только при встрѣчѣ съ другимъ предметомъ (съ моимъ языкомъ) ту же горечь, тоже не по себѣ дѣлается горькимъ, а только посторонній предметъ, отъ котораго зародилось въ немъ другое противъ прежняго качество, сдѣлалъ его другимъ.
— Это такъ.
"И ни я по себѣ не есть ощущающій горечь (а по отношенію къ вину), ни вино по себѣ не есть горькое (а для меня)."
— Такъ.
"Выходитъ, что я, дѣлаясь ощущающимъ, дѣлаюсь такимъ по отношенію къ чему-нибудь, и вообще, дѣлаться ощущающимъ, не имѣя предмета, который ощущаешь, невозможно. Также и вино, дѣлаясь сладкимъ, горькимъ и т. д., дѣлается такимъ для кого-нибудь; и вообще, дѣлается сладкимъ безъ лица, для котораго было бы что-нибудь сладко, невозможно."
— Справедливо.
"А намъ съ тобою, Ѳеэтитъ, остается уже другъ для друга или "быть," если мы "есть", или "дѣлаться", если мы "дѣлаемся;" ибо послѣдовательность требуетъ, чтобы и мы съ тобою "были"[39] для кого-нибудь, а такъ какъ не приходится намъ "быть" для кого-нибудь третьяго, а также нельзя намъ "быть" каждому для самого себя, то и остается намъ "быть" другъ для друга. Вообще, если кто говоритъ, что что-нибудь есть, или говоритъ, что что-нибудь дѣлается, то нужно прибавить, что оно "есть" или "дѣлается" для чего-нибудь или по отношенію къ чему-нибудц а чтобы что-нибудь "было" или "дѣлалось" само по себѣ, — нельзя ни самому говорить, ни отъ другого такихъ рѣчей принимать, какъ показываетъ ученіе, которое мы разобрали."
— Совершенно вѣрно, Сократъ.
"Итакъ, если то, что вызвало во мнѣ такое или иное ощущеніе, "есть" для меня, а не для другого, то я только и могу имѣть самое ощущеніе, а не другой/
— Конечно.
"Стало быть, истинно для меня мое ощущеніе, такъ какъ оно предполагаетъ мое и существованіе, и единственный я, какъ и Протагоръ говоритъ, могу рѣшать о существующемъ для меня (ибо существовать можетъ что-нибудь только для кого-нибудь), что оно существуетъ, и о несуществующемъ для меня, что оно не существуетъ."
— Понятно.
"Какъ же, въ такомъ случаѣ, я, будучи только самъ передъ собою неложнымъ и неспотыкающимся на счетъ "существующаго" или "дѣлающагося для меня,' не буду вмѣстѣ съ тѣмъ и знающимъ то, что я ощущаю."
— Невозможно.
"Прекрасно, стало быть, тобою сказано, что знаніе есть не иное что, какъ ощущеніе. Такимъ образомъ, на одно и тоже выходитъ — 1) по Омиру, Ираклиту и всему этому сонму, что все движется, словно течете рѣки; 2) по первостепенному мудрецу Протагору, что судья всему — человѣкъ', а 3) по Ѳеэтиту, если ужъ такъ, что знаніе есть ощущеніе. Такъ вѣдь, Ѳеэтитъ? — мы будемъ говорить, что это опредѣленіе знанія есть твое какъ бы новорожденное дитя, и что я только ухаживалъ за плодомъ? — или что ты скажешь?"
— Выходитъ такъ, Сократъ. "Итакъ, ото мы, повидимому, — ужъ какимъ оно ни вышло, — кое-какъ, съ трудомъ, вывели на свѣтъ. Теперь, послѣ родовъ, справимъ и родины,[40] причемъ должны будемъ, какъ принято, совершить круговое хожденіе, разсуждая и осматривая новорожденное, чтобы не ускользнуло отъ насъ, годно ли оно въ жизни, или оно только — тѣнь и ложь. Или ты думаешь, что твоего младенца нужно во что-бы то ни стало воспитывать и не бросать? Или для тебя это ничего, если онъ не будетъ признанъ годнымъ въ жизни? — ты не будешь сердиться, если его у тебя станутъ отнимать, какъ отнимаютъ младенца у первороженицы? — Бакъ ты думаешь на этотъ счетъ, Ѳеодоръ?"
— Не будетъ сердиться, Сократъ; онъ не злой. Но скажи, ради боговъ, развѣ тутъ что-нибудь не такъ?
"Какая словоохотливость, Ѳеодоръ, и какое простодушіе съ твоей стороны, что ты меня считаешь за какой то мѣшокъ, изъ котораго такъ и можно вынуть цѣлую рѣчь, опровергающую все то, что сейчасъ было выяснено. Не видишь развѣ, что дѣлается? Отъ меня никогда ни одна мысль не выходитъ. Всякая мысль выходитъ отъ того, кто со мною бесѣдуетъ; я же больше ничего не умѣю, кромѣ очень несложной вещи — вывѣдать мысль отъ другого и такъ или иначе ее привести въ ясность. И вотъ этимъ, а не говореніемъ своихъ собственныхъ рѣчей, я займусь и здѣсь.
— Ты правильно говоришь, Сократъ; такъ ты и сдѣлай.
.,Въ такомъ случаѣ, знаешь ли ты, Ѳеодоръ, что меня поражаетъ у твоего друга Протагора?"
— А что?
"Все это у него выходитъ хорошо, что кажущееся тому или другому и "существуетъ" для него. Только начало его ученія меня удивляетъ: отчего онъ, приступая въ раскрытію своей истины, не сказалъ, что судья всему — свинья, кинокефалъ или какое-нибудь понелѣпѣе изъ животныхъ, способ
ныхъ ощущать. Какое великолѣпное и полное презрѣнія ко всему вышло бы у него "вступленіе" рѣчи, если бы онъ сказалъ: вы на меня какъ на бога смотрите за мою якобы мудрость, между тѣмъ какъ я въ дѣлѣ пониманія вещей не выше головастика, не то, что другого человѣка! — Въ самомъ дѣлѣ, Ѳеодоръ, какъ же намъ еще иначе разсуждать? Если для каждаго истинно то, что онъ у себя рѣшаетъ на основаніи своихъ ощущеній; если того, что я ощущаю, кто-нибудь другой лучше, чѣмъ я самъ, знать не можетъ; если другой не авторитетнѣе меня въ разсматриваніи истинности или ложности моею рѣшенія;[41] если я, какъ постоянно намъ говорятъ, самолично только и могу рѣшать у себя о томъ, что составляетъ мою же принадлежность[42], и все это — истина и правда, то чего ради, другъ, Протагоръ будетъ мудрецомъ, у котораго намъ остальнымъ приходится учиться за дорогую плату, и почему мы невѣжественнѣе его и обязаны въ нему ходить, когда каждый самъ въ себѣ носитъ мѣрку своей мудрости? Поневолѣ подумаешь,что Протагоръ всѣмъ своимъ ученіемъ хотѣлъ только польститъ намъ. А о моемъ положеніи и положеніи моего повивальнаго искусства я ужъ и молчу, какому осмѣянію мы бы съ нимъ подверглись, и не только мы, но, думаю, и всякое дѣло собесѣдованія. Не многословною ли и скучною болтовнею является разсматриваніе и провѣрка чужихъ представленій и рѣшеній, если истинна "истина" Протагора, и если это не есть скорѣе шутка, которою онъ хочетъ отдѣлаться отъ насъ, не имѣющихъ доступа въ самое святилище его науки".
— Сократъ! Самъ ты говоришь, что Протагоръ мнѣ другъ. Мнѣ не хотѣлось бы принимать участія въ опроверженіи Протагора. Съ другой стороны, и противъ тебя идти для меня нежелательно. Ты лучше обратись опять въ Ѳеэтиту. Васъ и до сихъ поръ мнѣ было такъ интересно слушать. "Кажется, Ѳеодоръ, что, прійдя ты хоть въ Спартанскія[43] палестры, тоже захочешь, чтобы только другихъ смотрѣть обнаженными, иногда и невзрачныхъ, но самому чтобы не раздѣваться и не показывать своего тѣла“.
— Отчего бы и не такъ, если бы Спартанцы на это согласились. Я надѣюсь, что и вы мнѣ теперь разрѣшите смотрѣть и не потребуете, чтобы я, съ своими старыми костями, подвизался на-равнѣ съ молодымъ и подвижнымъ Ѳеэтитомъ.
"Вольному воля, — говорятъ люди, объясняющіеся поговорками. Въ такомъ случаѣ, я опять къ нашему мудрому Ѳеэтиту. Скажи прежде всего, Ѳеэтитъ, по поводу изъясненнаго здѣсь, не поражаетъ ли тебя, что ты, при такомъ положеніи вещей, окажешься въ мудрости не только не ниже кого-нибудь изъ людей, но даже не ниже боговъ? Или ты думаешь, что Протагоровскій "судья" относится не столько къ богамъ, сколько лишь къ людямъ?"
— Не думаю, и то, что ты сейчасъ говоришь, на меня, дѣйствительно, наводитъ недоумѣніе. Когда мы разъясняли смыслъ ученія, что кажущееся тому или другому и существуетъ для того, кому оно кажется, то я находилъ это ученіе вполнѣ правильнымъ, а теперь какъ-то выходитъ совершенно не то.
"Молодъ ты, милое дитя; наговорятъ тебѣ разныхъ вещей, а ты все со вниманіемъ слушаешь и вѣришь этому. Вѣдь на то, что сейчасъ тутъ было сказано, Протагоръ или кто-нибудь другой за него отвѣтитъ: Благороднѣйшіе старики и дѣти! Ваше собраніе напоминаетъ мнѣ народныхъ ораторовъ съ ихъ наивными слушателями. Разсказываете даже о богахъ, о существованіи или несуществованіи которыхъ я самъ никогда не говорю и не пишу. Толпа, конечно, всегда будетъ готова слушать подобныя рѣчи, и вы этимъ и руководитесь когда напр. говорите, что страшно, если въ мудрости люди не будутъ отличаться отъ любаго животнаго. А между тѣмъ? чтобы подобная мысль вытекала изъ моего ученія какъ логическая необходимость, — вы нигдѣ не доказываете, а такъ только предполагаете ее у меня, какъ нѣчто вѣроятное. Если бы вѣроятностями руководились Ѳеодоръ или какой-нибудь другой геометръ въ своихъ занятіяхъ, то ихъ наука не имѣла бы ни малѣйшей цѣны. Подумайте, — ты, Ѳеэтитъ, и ты, Ѳеодоръ, — примете ли вы что-нибудь, рѣшаемое только на почвѣ вѣроятностей и правдоподобностей.
— Да, это было бы нехорошо, Сократъ, какъ и ты долженъ согласиться.
"Значитъ, не отсюда[44] надобно выходить при нашемъ изслѣдованіи, какъ требуете вы съ Ѳеодоромъ?"
— Понятно, не отсюда.
"Не разсмотрѣть ли намъ просто вопросъ: есть ли знаніе и ощущеніе на самомъ дѣлѣ нѣчто вполнѣ тождественное, или знаніе есть нѣчто особое отъ ощущенія, — такъ какъ около этого у насъ вращался весь разговоръ, и изъ-за этого мы подняли все то многосложное и мудреное, что здѣсь говорилось."
— Совершенно вѣрно.
"Итакъ, мы говорили, что ощущая что-нибудь зрѣніемъ или слухомъ, мы этимъ самымъ уже и знаемъ. Такимъ образомъ, напримѣръ, когда говорятъ передъ вами рѣчь на иностранномъ языкѣ, мы, не изучивъ самаго языка, какъ скажемъ? — что мы ее не слышимъ, или же скажемъ, что ее слышимъ, а слѣдовательно и знаемъ, что говорятъ? Вотъ и другой примѣръ. Когда мы смотримъ на письмена, которыхъ мы совершенно не понимаемъ, то скажемъ ли мы, что ихъ не видимъ, или же будемъ настаивать на томъ, что, видя ихъ, мы тѣмъ самымъ ихъ и знаемъ?и
— То, Сократъ, что мы въ указанныхъ случаяхъ видимъ и слышимъ, мы и знаемъ. Въ одномъ случаѣ мы видимъ и знаемъ цвѣтъ и форму, а въ другомъ слышимъ и знаемъ повышеніе и пониженіе голоса. А того, что объ этомъ учатъ грамматики и толкователи, мы и не слышимъ, и не видимъ, а соотвѣтственно этому и не знаемъ.
"Превосходно, Ѳеэтитъ. Противъ этого и спора возбуждать не слѣдуетъ, а то ты еще больше возмечтаешь о себѣ. Но тутъ и другое приходитъ на мысль; смотри, какъ бы это опровергнуть. “
— А что такое?
"Вотъ что. Тебя спросятъ: возможно ли, что бы я, узнавъ что-нибудь, а затѣмъ удерживая и сохраняя это въ памяти, во время памятованія пересталъ знать то, что я памятую. Я, видно, говорю слишкомъ сложно; я хочу спросить: памятовать что-нибудь, предварительно изученное, — значитъ ли не знать? “
— Какъ такъ, Сократъ? Это было бы странно.
"Не пустяки ли я говорю, — ты смотри. "Видѣть*, ты говоришь, значитъ "ощущать", а "ви́дѣніе" значитъ "ощущеніе", — такъ?"
— Такъ.
"Увидѣвшій что-нибудь, по твоимъ словамъ, тѣмъ самымъ и "узналъ" то, что "увидѣлъ", — такъ?"
— Такъ.
"Ну, и что же? — памятованіе ты признаешь?"
— Признаю.
"Памятованіе чего-нибудь, или просто памятованіе?"
— Памятованіе чего-нибудь.
"Не того ли, что кто узналъ, или — по твоему это одно и то-же — того, что кто ощущалъ?"
— Конечно.
"Итакъ, что кто видѣлъ, то онъ иногда и помнитъ?"
— Помнитъ.
"Даже, если зажмуритъ глаза? — Или же, когда зажмуритъ глаза, то и забудетъ?"
— Странно было бы, Сократъ, утверждать это.
"А между тѣмъ, нужно утверждать, если желательно, чтобы уцѣлѣла твоя прежняя мысль, иначе она разлетится."
— И я что-то такое чувствую, но еще немного смутно. Ты это разъясни. "Разъясню. Видящій, говоримъ мы, есть и знающій то, что онъ видитъ, такъ какъ вѣдѣніе (т. е. ощущеніе) и знаніе, по нашему предположенію, вполнѣ тождественны.
— Вѣрно.
"Видящій же, а слѣдовательно и знающій то, что видитъ, когда зажмуритъ глаза, помнитъ, но не видитъ больше, — такъ вѣдь?“
— Такъ.
"А не видѣть значитъ не знать, когда видѣть значитъ знать?“
— Правильно.
"Стало быть, того, что я уже успѣлъ узнать, приходится не знать въ то время, когда я это помню, — не знать потому, что я этого больше не вижу, а это и было бы странно, какъ мм раньше говорили."
— Совершенно вѣрно ты разсуждаешь.
"Другими словами, пришлось бы допустить невозможное, если предположить, что знаніе и ощущеніе — тождественны.
— Выходитъ такъ.
"Стало быть, ощущеніе есть нѣчто совершенно другое, чѣмъ знаніе?"
— Повидимому.
"Такимъ образомъ, приходится опредѣлять снова: что такое знаніе?... Однако, что же мы дѣлаемъ?"
— Относительно чего?
"Мы, точно глупые пѣтухи, не побѣдивши (а только ущипнувши), уже отскакиваемъ и поемъ."
— Какъ такъ?
"Изъ желанія просто поспорить, мы, вполнѣ отождествляя между собою взятыя для объясненія другъ друга слова (т. е. слова: знаніе и ощущеніе), до нѣкоторой стеаени почувствовали себя въ силѣ и уже довольны, и, хотя и утверждаемъ, что мы философы, а не спорщики, — не замѣчаемъ, что ведемъ себя совершенно такъ же, какъ эти послѣдніе мастера."
— Не понимаю, что ты хочешь сказать.
"Постараюсь разъяснить тебѣ свою мысль на счетъ этого. Мы спросили, изучившій что-нибудь и удерживающій это въ памяти, — есть ли знающій, и, указавъ на то, что видѣвшій и потомъ закрывшій глаза только помнитъ, но не видитъ, пришли въ Выводу, что, стало быть, одно и то же лицо и помнитъ, и не знаетъ, каковой выводъ мы признали невозможнымъ; такимъ образомъ, пропала бы, конечно, и Протагорова сказка, и твоя вмѣстѣ съ тѣмъ, о тождествѣ ощущенія и знанія."
— Выходитъ, что пропала бы.
"Не думаю, любезнѣйшій, если бы только былъ живъ родитель этой сказки. Да, онъ бы очень защищался. Теперь то мы его, не имѣющаго защитниковъ, топчемъ въ грязь, и опекуны его наслѣдства, — а въ числѣ ихъ и Ѳеодоръ, — и не думаютъ защищать его. Видно, намъ самимъ придется его защитить во имя справедливости."
— Не я[45], Сократъ, опекунъ его наслѣдства. Это скорѣе Каллій, сынъ Иппоника[46]; мы же постарались какъ можно раньше отъ чистыхъ теорій (отъ высшихъ философскихъ воззрѣній) перейти въ реальному дѣлу (въ геометріи и т. п.). Будемъ, однако, благодарны, если его защитишь ты.
"Хорошо, Ѳеодоръ. Ты посмотри, какъ я его буду защищать. Еще на большую странность сравнительно съ прежнею нужно будетъ согласиться, если мы не будемъ обращать вниманія на смыслъ такихъ фразъ[47], въ какихъ обыкновенно присуждается что-нибудь чему-нибудь въ положительномъ или отрицательномъ смыслѣ. Разъяснить ли это тебѣ, или Ѳеэтиту?"
— Намъ обоимъ; но отвѣчать предоставимъ младшему. По крайней мѣрѣ онъ, если ты его собъешь, не будетъ чувствовать себя такъ неловко. съумѣетъ закидать тебя вопросами и уликами,[48] не отставая до тѣхъ норъ, пока не приведетъ тебя въ тупикъ всею этою "многожеланноюмудростью и не увидитъ у своихъ ногъ; еще и свяжетъ тебя и потребуетъ выкупа, — такого, какого самому захочется. Въ чемъ, однако, скажешь ты, Протагоръ можетъ себѣ найти здѣсь обѣщанную мною защиту своему дѣлу? — Сказать тебѣ, въ чемъ?"
— Пожалуйста.
"Во всемъ положительно, чѣмъ мы здѣсь возражали ему, такъ какъ онъ, опровергая насъ, съ полнымъ презрѣніемъ къ намъ скажетъ: Этотъ простодушный Сократъ сначала озадачитъ ребенка такимъ вопросомъ, какъ вопросъ о возможности или невозможности для одного и того же лица въ одно и то же время и помнить что-нибудь, и не знать, а когда тотъ, озадаченный и ничего не подозрѣвая, даетъ отрицательный отвѣтъ, то онъ потомъ, въ своемъ дальнѣйшемъ разсужденіи, забавляется и смѣется, да еще надъ кѣмъ? — надо мною! А между тѣмъ, дѣло, легкомысленнѣйшій Сократъ, такое: Если ты при разборѣ какого-нибудь изъ моихъ положеній собьешь собесѣдника на такихъ отвѣтахъ, какіе я бы далъ на его мѣстѣ, то уличеннымъ, конечно, окажусь л; если же онъ даетъ другіе отвѣты, чѣмъ я, то уличеннымъ остается самъ спрашиваемый. Хотя бы сейчасъ вотъ это: развѣ ты думаешь, что кто-нибудь согласится съ тобою, что памятованіе ощущеннаго раньше и болѣе уже неощущаемаго есть состояніе, одинаковое съ самимъ ощущеніемъ? Далеко нѣтъ.[49] Или опять такое дѣло: развѣ побоится кто-нибудь сказать, что можно одному и тому же лицу одинъ и тотъ же предметъ и знать, и не знать?[50] Или, если ты и этимъ вопросомъ озадачишь, развѣ можно усумниться въ томъ, что, когда кто-нибудь сдѣлался непохожимъ на себя, то онъ уже есть не то, чѣмъ былъ прежде, или, вѣрнѣе, что онъ уже не есть онъ, а что ото собственно они, и притомъ въ безчисленномъ количествѣ, согласно количеству перемѣнъ, — да, именно они, а не онъ,[51] если ужъ такъ нужно оберегаться, что бы не приходилось ловить другъ друга на словахъ? Ты, почтеннѣйшій, прежде всего поблагороднѣе принимайся за мои положенія, и тогда, если можешь, доказывай, что не свои у каждаго ощущенія, или что, если они даже свои у каждаго, тѣмъ не менѣе кажущееся тому или другому не дѣлается — иначе говоря, если ужъ нужно употребить выраженіе "существовать",... не "существуетъ“ — исключительно для того, кому оно кажется. А что ты тамъ говоришь о кинокефалахъ или о свиньяхъ, то не свинствуешь ли ты въ данномъ случаѣ самъ, и не ведешь ли къ такому же отношенію къ моимъ сочиненіямъ тѣхъ, которые тебя слушаютъ? Это нехорошо. Я утверждаю, что все, что я написалъ, истина. Каждый изъ насъ есть судья существующему и несуществующему, причемъ, однако, мы безгранично различаемся другъ отъ друга именно тѣмъ, что для одного существуетъ (т. е. "кажется" ему) одно, а для другого — другое. А чтобы не признавать мудрости и мудрецовъ, — отъ этого я далекъ" Мудрецомъ я называю того человѣка, который, если мнѣ что-нибудь кажется (значитъ, и "существуетъ" для меня) нехорошимъ, умѣетъ подѣйствовать на меня такъ, что оно покажется мнѣ (т. е. "существуетъ" для меня) хорошимъ. За эту мысль опять-таки ты меня не лови на выраженіяхъ, а вотъ какъ уясни себѣ, что я хочу сказать. Вспомни, какъ уже и раньше говорилось, что больному то или другое кушанье кажется — и такъ и "существуетъ" для него — горькимъ, а здоровому — наоборотъ. "Мудрѣе" не приходится дѣлать ни того, ни другого, — это и невозможно, — и нечего говорить, что больной — "невѣжда", потому что ему кажется одно, а здоровый — "мудръ", потому что ему кажется другое. Задача въ томъ, 'чтобы подѣйствовать по направленію къ одному изъ этихъ состояній, а состояніе здороваго — лучше. Такъ и въ воспитаніи нужно подѣйствовать по направленію отъ худшаго состоянія къ лучшему; дѣйствовать же приходится — врачу лѣкарствами, а софисту — разсужденіями. Дѣло не въ томъ, что въ одномъ состояніи я "рѣшаю" ложно, и что на меня приходится дѣйствовать такъ, чтобы я "рѣшалъ" правильно. Нельзя "рѣшать" того, чего для меня нѣтъ, что для меня не существуетъ; нельзя рѣшать что-нибудь вопреки моему ощущенію; послѣднее, т. е. ощущеніе, есть всегда правильное. По моему дурное состояніе души заставляетъ "рѣшать" то, что вполнѣ соотвѣтствуетъ этому состоянію, а хорошее состояніе ея заставляетъ рѣшать другое. Это - то другое неопытные люди называютъ правильностью; я же одно называю лучгие другого, но не большею правильностью въ сравненіи съ другимъ. И не "головастиковъ", почтеннѣйшій Сократъ, я вижу въ мудрецахъ; по вопросамъ о тѣлѣ это — врачи, а по вопросамъ о растеніяхъ — земледѣльцы и т. д. Я утверждаю, что и земледѣльцы, когда растенія болѣютъ, вмѣсто дурныхъ ощущеній прививаютъ имъ хорошія, точь-въ-точь какъ мудрые и хорошіе ораторы доводятъ опять общины до того, что онѣ справедливое видятъ въ хорошемъ, а не въ дурномъ. Вѣдь въ самомъ дѣлѣ, въ чемъ та или другая община видитъ справедливое и прекрасное, то для нея и "существуетъ" такимъ все время, пока она этого держится; задача же мудреца заключается въ томъ, чтобы справедливымъ и прекраснымъ казалось общинѣ и "существовало" для нея не дурное, а хорошее. Точно также и софистъ, если именно такъ поведетъ своихъ воспитанниковъ, будетъ мудрецомъ и весьма цѣннымъ человѣкомъ для воспитываемыхъ. Такимъ образомъ приходится признать, съ одной стороны, что есть люди — одни мудрѣе другихъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ и, съ другой стороны, что "ложно" не "рѣшаетъ" никто; послѣднее положеніе не противорѣчитъ первому, и ты волей-не волей долженъ мириться съ тѣмъ, что ты есть судья всему. Если ты находишь нужнымъ оспаривать это ученіе непремѣнно, то оспаривай, противопоставивъ ему свое ученіе. А то и вопросы ставь, если угодно. Не нужно избѣгать и этого способа возраженій; напротивъ, умному человѣку нужно его искать. Но только прошу тебя объ одномъ: не обижай своими вопросами. Противорѣчитъ себѣ тотъ, кто самъ все говоритъ о доблести и добродѣтели, а между тѣмъ въ своихъ разсужденіяхъ то и дѣло наноситъ обиды другимъ. А обиды ты наносишь тѣмъ, что ве отличаешь спора отъ настоящей бесѣды. Въ спорѣ можно себѣ позволить и шутки, и сбивать, сколько угодно; но потомъ ужъ мы должны преслѣдовать одно серьезное и поправлять собесѣдника только въ тѣхъ дѣйствительныхъ погрѣшностяхъ, на которыя или мы сами натолкнулись, или другіе намъ указали. Если ты такъ будешь поступать, то твои ученики будутъ за свои недоумѣнія упрекать не тебя, а себя. Тебя будетъ потомъ всякій искать и любить, а недоволенъ будетъ только собою, прося защиты отъ самого себя въ твоей философіи, которая, дѣлая его другимъ, поможетъ ему, такъ сказать, скинуть съ себя того человѣка, которымъ онъ былъ раньше. Но если ты будешь, какъ обыкновенно дѣлается, поступать наоборотъ, то обратное съ тобою и выйдетъ, и учениковъ своихъ, вмѣсто того, чтобы сдѣлать философами, ты доведешь до того, что они впослѣдствіи будутъ питать отвращеніе къ этому дѣлу. Итакъ, послушайся меня и, какъ уже раньше сказано, — не задорно и враждебно, а спокойно и съ добрымъ намѣреніемъ, — по настоящему разбирай, что́ такое мы говоримъ, когда заявляемъ, что все движется, и что кажущееся кому-либо, — одинъ ли это будетъ человѣкъ, или вся община, — для него и "Существуетъ". Уяснивши себѣ все, ты потомъ на основаніи этого и строй себѣ теорію о тожествѣ или нетожествѣ ощущенія и знанія, а не на основаніи, какъ до сихъ поръ, словъ и выраженій, смыслъ которыхъ, обыкновенно, пригоняютъ, какъ попало, запутывая и себя, и собесѣдника. — Вотъ, Ѳеодоръ, въ какой защитѣ мы нашими разсужденіями подали поводъ твоему другу, — къ защитѣ, которую я представилъ, какъ только умѣлъ, — слабо, конечно, по моей слабости; а если бы онъ былъ живъ, то она, несомнѣнно, вышла бы великолѣпнѣе".
— Шутишь, Сократъ; напротивъ, твоя защита этого мужа была прекраснѣйшая.
"Очень пріятно, Ѳеодоръ. Но скажи; ты вѣдь замѣтилъ, какъ Протагоръ говорилъ и упрекалъ меня за то, что я веду бесѣды о его ученіи съ дѣтьми, выдвигая въ борьбу съ нимъ ихъ... замѣшательство (!), и какъ онъ, назвавъ такое мое поведеніе дѣтскою забавою, и въ то же время настаивая на своемъ "судьѣ всему", предложилъ заняться посеръезнѣе разборомъ его ученія?"
— Какъ не замѣтить, Сократъ.
"Что же? — прикажешь исполнить его предложеніе?"
— Непремѣнно.
"Въ такомъ случаѣ, не видишь ли, что кругомъ меня все дѣти, за исключеніемъ тебя? Поэтому, если ужъ исполнять предложеніе Протагора, то придется непремѣнно намъ съ тобою и вопросы ставить, и отвѣты давать, чтобы устранить этотъ упрекъ о дѣтской забавѣ при разборѣ его ученія".
— Чего ради? — развѣ Ѳеэтитъ, — даромъ что у него не такая борода, какъ у другихъ, — не съумѣетъ слѣдить за твоими разсужденіями?.
"А все же не такъ, какъ ты. Или ты думаешь, что только я долженъ напрягать всѣ свои силы за твоего умершаго друга, а ты нисколько? Нѣтъ, добрѣйшій, ты хоть немного прослѣди вмѣстѣ съ мною за этимъ дѣломъ, — настолько, но крайней мѣрѣ, пока не выяснится, ты ли долженъ быть судьею въ области разныхъ геометрическихъ начертаній[52], или всѣ мы — одинаковые и вполнѣ достаточные, каждый для себя, судьи и въ астрономіи, и во всемъ, въ чемъ есть основаніе тебя ставить выше?" — Нелегко, Сократъ, присѣвъ разъ къ тебѣ, не быть-вовлеченнымъ въ разсужденіе. Напрасно я говорилъ, что ты позволишь мнѣ не раздѣваться и не будешь, какъ Лакедемоняне, принуждать меня къ гимнастическимъ занятіямъ. Ты, видно, чистый Скиронъ[53]. Лакедемоняне, по крайней мѣрѣ, требуютъ одного изъ двухъ, — или раздѣться, или уйти, а ты, точно Антей[54], никого, кто въ тебѣ прійдетъ, не отпустишь, пока наконецъ не заставишь выйти на арену и состязаться.
"Это, Ѳеодоръ, моя болѣзнь, и ты ее прекрасно изобразилъ. Только я настойчивѣе Скирона и Антея. Отъ многихъ Иракловъ и Ѳисеевъ я уже потерпѣлъ полное пораженіе, а все-таки не отстаю; до того сильна у меня страсть въ подобнаго рода гимнастикѣ. Да, Ѳеодоръ, не жалѣй себя и попробуй свои силы на мнѣ, чтобы быть полезнымъ и себѣ, и мнѣ“.
— Я ужъ ничего не возражаю. Какъ угодно, такъ и поступай; все равно, судьбу, которую ты мнѣ устроишь, уличая меня, вынести надо. Только предупреждаю тебя, что дальше, чѣмъ по вопросу, который ты назначилъ для бесѣды со мною, я отказываюсь быть въ твоимъ услугамъ.
"Съ меня будетъ и этого. Только ты ужъ смотри, чтобы не вкралось въ нашу бесѣду что-нибудь дѣтское, и чтобы опять не пришлось выслушивать упреки".
— Хорошо; я постараюсь, насколько могу.
"Итакъ, мы прежде всего выйдемъ опять изъ того, что мы говорили раньше, и посмотримъ, правильно или неправильно мы возставали противъ положенія, что каждый въ дѣлѣ уразумѣнія вещей самъ себѣ хозяинъ, пока наконецъ Протагоръ намъ не сказалъ, что въ уразумѣвіи лучшаго и худшаго одни стоятъ выше другихъ, и что эти одни и есть мудрецы; — вѣдь такъ это было?".
— Такъ.
"Конечно, будь это его собственныя слова, и еслибъ не говорили этого мы съ цѣлью защитить его, то не пришлось бы намъ лишній разъ заботиться о болѣе твердой постановкѣ этого дѣла. Но при настоящихъ обстоятельствахъ намъ могутъ сказать, что мы не имѣли права говорить такъ отъ его имени; а потому гораздо лучше привести этотъ вопросъ въ полную ясность, тѣмъ болѣе, что отъ такого или иного положенія его зависитъ не мало".
Правильно ты разсуждаешь.
"И не иначе, какъ только на основаніи его же ученія, мы постараемся возможно кратчайшимъ путемъ дойти до этой ясности".
— Какъ?
"Такъ. Онъ говорилъ, что кажущееся тому или другому есть вмѣстѣ съ тѣмъ и "существующее" для того, кому оно кажется?"
— Говорилъ.
"И вотъ, Протагоръ, нѣчто такое, что "кажется" человѣку или, вѣрнѣе, всѣмъ людямъ, и что, стало быть, и "существуетъ" для нихъ, высказываемъ и мы, когда утверждаемъ, что всякій въ одномъ себя считаетъ мудрѣе другихъ, а въ иномъ — другихъ мудрѣе себя; а въ особенно важныхъ случаяхъ, когда приходится переносить опасности, — какъ напр. въ военныхъ походахъ, во время болѣзней, на морѣ, — люди какъ на боговъ смотрятъ на управителей дѣла и ждутъ отъ нихъ спасенія, отличая ихъ не изъ-за иного чего, какъ только изъ-за ихъ знанія. И вездѣ, куда ни посмотришь, только и ищутъ учителей и управителей, — себѣ ли, другимъ ли живымъ существамъ, тому ли, или другому предпріятію, — опять-таки полагая, что есть люди способные учить, способные управлять. Не указываетъ ли все это на признаніе самими людьми — какъ, съ одной стороны, мудрости[55], такъ а, съ другой стороны, невѣдѣнія у нихъ самихъ?"
— Совершенно вѣрно.
"Ну и, конечно, подъ мудростью всякій разумѣетъ правильное пониманіе дѣла, а подъ невѣдѣніемъ ложное представленіе о немъ?"
— Конечно.
"Какъ же намъ, Протагоръ, теперь быть? — Сказать намъ, что люди всегда "рѣшаютъ" правильно, или, что иногда — правильно, а иногда — ложно? Вѣдь если, дѣйствительно, рѣшенія признаются то правильными, то ложными, то людямъ приходится и "рѣшать" не одно правильное, а одинъ разъ — то, а другой — другое. Или какъ ты думаешь, Ѳеодоръ? — захочетъ ли кто-нибудь изъ Протагоровцевъ или ты самъ настаивать на томъ, что люди не считаютъ одинъ другого несвѣдущимъ и "рѣшающимъ" ложно?"
— На этомъ, Сократъ, настаивать было бы странно.
"Да, и всю странность такого настаиванія испытаетъ на себѣ тотъ, кто учитъ, что всякій есть судья вещамъ".
— Какъ такъ?
"Когда ты, рѣшивши что-нибудь у себя, сообщаешь мнѣ свое представленіе о дѣлѣ, то для тебя пусть оно будетъ по этому ученію и правильно, мы же остальные развѣ вовсе не должны судить о твоемъ рѣшеніи? — а если будемъ судить, то развѣ всегда будемъ говорить, что ты "рѣшаешь" правильно? Не случится ли скорѣе наоборотъ, что со всѣхъ сторонъ посыплются на тебя возраженія людей, которые противопоставятъ тебѣ свое рѣшеніе, полагая, что твое рѣшеніе и мнѣніе ложно?" — Клянусь Зевесомъ, Сократъ, "тьма темъ“, какъ выражается поэтъ, найдется такихъ, которые мнѣ при всякомъ случаѣ представятъ столько затрудненій, сколько силъ человѣческихъ хватитъ.
"Такъ что же? Сказать намъ, что ты на свой собственный взглядъ рѣшаешь правильно, а на взглядъ тысячи другихъ — ложно?"
— Такъ говорить требуетъ все теперешнее разсужденіе.
"А на взглядъ самого Протагора? — Вѣдь вотъ что выходитъ: если бы ни онъ не думалъ, что человѣкъ есть судья вещамъ, ни другіе этого не думали, — какъ на самомъ дѣлѣ и не думаютъ, — то, конечно, ни для кого не было бы истиною то, что мы отъ него слышимъ. Если же онъ самъ такъ думалъ, а другіе съ нимъ не соглашаются, то не правда ли, что, чѣмъ больше недумающихъ такъ въ сравненіи съ думающими, тѣмъ сильнѣе недѣйствительность этого положенія сравнительно съ дѣйствительностью?"
— Непремѣнно, такъ какъ по представленію каждаго въ отдѣльности это положеніе то "есть", то "нѣтъ его".
"Это разъ; а потомъ, что верхъ всего: Противъ мнѣнія, высказываемаго другими о его мнѣніи, что оно ложь, онъ самъ ничего не можетъ имѣть, такъ какъ онъ утверждаетъ, что всякій "рѣшаетъ" правильно".
— Вѣрно.
"Такимъ образомъ, онъ согласенъ съ тѣмъ, что его мнѣніе ложь, когда ничего не имѣетъ противъ считающихъ его за ложь?"
Да.
"А другіе не будутъ согласны, если имъ сказать, что ихъ мнѣніе о его мнѣніи ложь?"
— Не будутъ.
"Онъ же противъ этого ихъ несогласія тоже ничего не будетъ имѣть, если онъ хочетъ остаться вѣренъ своему ученію?"
— Выходитъ такъ.
"Стало быть, всѣ, начиная съ самаго Протагора, допускаютъ сомнѣніе, или вѣрнѣе, самъ Протагоръ ничего не имѣетъ противъ того (ибо соглашаясь, съ возражающими ему, относительно "правильности ихъ рѣшенія", онъ соглашается съ ними противъ самого себя), что мм собака, нм человѣкъ, первый попавшійся, не есть судья вещамъ, пока не научится[56] чему-нибудь; — такъ?"
— Такъ.
"Другими словами, если всѣ допускаютъ сомнѣніе, то нм для кою истина Протагора не истинна, — ни для иного кого-нибудь, ни для самого Протагора".
— Слишкомъ ужъ, Сократъ, мы доѣхали моего друга.
"Да, милѣйшій, неизвѣстно еще, не съѣхали ли мы сами съ правильнаго пути. Онъ все-таки старше насъ, а потому, надобно полагать, и мудрѣе. Вынырни онъ передъ нами теперь изъ своей пучины[57], онъ, вѣроятно, сильно упрекалъ бы меня за то, что я болтаю, а тебя за то, что ты соглашаешься со мною, и бѣжалъ бы отъ насъ, скрывшись опять въ свою могилу. Конечно, намъ приходится обращаться во всемъ только къ своимъ собственнымъ силамъ, каковы онѣ ни есть, и говорить откровенно то, что сами думаемъ. Такъ и теперь, вѣроятно, будемъ разсуждать слѣдующимъ образомъ: во-первыхъ, трудно не согласиться съ тѣмъ, что не всѣ одинаково знающи, и не всѣ одинаково невѣжественны".
— Конечно.
"Во-вторыхъ, не поколеблено[58] дѣло и въ той его постановкѣ, въ какой мы его намѣтили въ нашей защитѣ[59] Протагора, именно, что многое (не все!), какъ кому кажется, такимъ и "существуетъ" для каждаго, — напр., горячее, жесткое, сладкое и прочее тому подобное. На согласіе, со стороны Протагора, относительно преимущества однихъ передъ другими, можно разсчитывать прежде всего въ вопросѣ о здоровьи и болѣзни. Тутъ онъ, вѣроятно, не прочь сказать, что не всякая женщина, не всякое дитя или звѣрь можетъ себя вылѣчить и знать полезное для своего здоровья, а что если гдѣ, то именно здѣсь одинъ отличается отъ другого?"
— Я думаю.
"То же самое и въ сферѣ гражданской[60] жизни людей. О прекрасномъ и "некрасивомъ"[61], преступномъ и непреступномъ, грѣшномъ и негрѣшномъ можно, пожалуй, разсуждать,[62] что какимъ то или другое община представляетъ себѣ и постановляетъ у себя, такимъ оно для нея и "существуетъ", и что тутъ ни личность не мудрѣе личности, ни община — не мудрѣе общины. Но что касается вопроса о полезномъ и неполезномъ, то тутъ, если гдѣ, опять-таки Протагоръ согласится вѣроятно, что степень правильности не у всякаго совѣтника и не во всякомъ "рѣшеніи" общины одинакова; едвали онъ осмѣлится сказать, что все, "предста-вляющееся“ общинѣ полезнымъ и постановляемое ею за таковое, на дѣлѣ и есть полезно. Тамъ, въ вопросахъ о преступномъ и непреступномъ, грѣшномъ и негрѣшномъ, хочется дѣйствительно, какъ я уже сказалъ, всякому настаивать на томъ, что въ самой природѣ этихъ вещей ни одной изъ нихъ своей собственной дѣйствительности не дано: что тутъ община "рѣшаетъ", то для нея и "существуетъ", другими словами, то для нея и есть сама "дѣйствительность", — "дѣйствительность" въ то время, когда у нея это рѣшеніе состоялось, и дотолѣ, доколѣ оно продержится, — и кто не проникся ученіемъ Протагора, тотъ это, пожалуй, приметъ и за мудрость[63] — Однако, Ѳеодоръ, мысль цѣпляется за мысль, болѣе широкая за менѣе широкую[64]".
— Да развѣ у насъ досуга нѣтъ, Сократъ?
"Такъ то такъ; и часто я, милѣйшій, — и въ другое время, и теперь, — думаю о томъ, какъ, должно быть, люди, занимающіеся все время философіей, очутившись въ судилищахъ, оказались бы смѣшными ораторами".
— Что ты хочешь этимъ сказать, Сократъ?
"Мнится мнѣ, что человѣкъ, который смолоду толчется въ судилищахъ и подобныхъ мѣстахъ, въ сравненіи съ человѣкомъ, вскормившимъ себя философіею и подобными занятіями, есть какъ-бы рабъ въ сравненіи съ свободнымъ".
— Въ какомъ смыслѣ?
"Въ такомъ, что у философовъ всегда есть то, на что ты сейчасъ указывалъ, — именно досугъ, — и разсуждаютъ они себѣ спокойно, безъ суеты. Какъ у насъ теперь вотъ уже третій разъ одна мысль смѣнила другую, такъ бываетъ и у нихъ, если какая-нибудь новая мысль займетъ ихъ больше, чѣмъ прежняя. Они не обращаютъ вниманія на то, сколько времени имъ придется разсуждать, лишь бы добраться до сути. У судебныхъ ораторовъ, напротивъ, вѣчная суета. Вѣчно ихъ торопитъ клепсидра[65], не позволяя имъ распространяться, о чемъ бы хотѣлось поговорить, и спорящая съ ними сторона стоитъ у нихъ надъ душею со строго формулированными и прочитываемыми тутъ же пунктами пренія, внѣ которыхъ говорить нельзя. Вѣчно у нихъ рѣчи о такихъ же, какъ и они, рабахъ[66] къ сидящему передъ ними, съ правомъ въ рукахъ, господину[67], и борьба у нихъ съ противниками не какая-нибудь пустая, а всегда изъ-за него, т. е. изъ - за господина[68]. А дѣло идетъ часто ни больше, ни меньше, какъ о жизни. Все это ихъ пріучаетъ къ постоянному на' пряженію, изворотливости и изобрѣтательности, какъ бы польстить господину словомъ и угодить ему дѣломъ. И душа у нихъ маленькая, не прямая, такъ какъ ея росту, прямотѣ и свободѣ у нихъ смолоду мѣшаетъ рабское служеніе, заставляющее ихъ ходить окольными путями и повергающее ихъ души, еще когда они совершенно нѣжны, въ опасности и страхъ, котораго они не выносятъ, безъ того чтобы не сойти при этомъ съ почвы справедливости и правды, а потому и обращаются сейчасъ съ самаго начала своей дѣятельности во лжи и въ отыскиванію выгодъ для себя на счетъ противника и, такимъ образомъ, коверкаютъ и портятъ себя. И вотъ и выходитъ, что въ ихъ развитіи здравой почвы нѣтъ, и они внростаютъ при такомъ положеніи изъ юношей мужами, достигая "совершенства н мудрости", какъ они думаютъ. Да, Ѳеодоръ, таковы судебные ораторы. Что касается людей нашего хоровода, то поговорить ли и о нихъ, или же оставить это, чтобы, пожалуй, и не злоупотреблять слишкомъ тою свободою, о которой мы упоминали, и чтобы освободиться отъ этого постояннаго перехода отъ одной мысли въ другой".
— Нѣтъ, Сократъ, поговоримъ и объ этомъ. Ты хорошо сказалъ: не мы, участвующіе въ такого рода хороводахъ, слуги слова, а слово — какъ-бы нашъ рабъ, готовый ждать конца, какой когда заблагоразсудится намъ положить, и никакой судья, никакой даже зритель не стоитъ надъ нами съ упреками и требованіями.
"Итакъ, поговоримъ, какъ подобаетъ, разъ это твое желаніе, о философахъ — корифеяхъ; о мелкихъ людяхъ, зани мающихся философіею[69] " что говорить? Что же касается корифеевъ, то они, съ самыхъ раннихъ лѣтъ, прежде всего не знаютъ дороги на вѣче, равно какъ и не знаютъ, гдѣ судилище, дума или другое какое-нибудь присутственное мѣсто. Законовъ и рѣшеній, объявляемыхъ и писанныхъ, они не слышатъ и не видятъ. Погоня за политическими кружками, сходки, пиры, увеселительныя собранія съ флейтистками инъ и во снѣ не снятся. Высоко ли. низко ли чье-нибудь положеніе въ общинѣ, клеймо ли лежитъ на комъ по винѣ предка, — мужчины или женщины, — все это интересуетъ такого мужа меньше, чѣмъ сколько ведеръ воды въ морѣ. И онъ даже не знаетъ, что онъ всего этого не знаетъ, и не изъ желанія прославиться онъ сторонится отъ всего, но, дѣйствительно, у него только тѣло дома, а душа, считая все это пустымъ и ничтожнымъ, гдѣ-то, по словамъ Пиндара, витаетъ, измѣряя все, что надъ землею, все, что на землѣ, созерцая звѣзды небесныя и изучая всюду всю природу сущаго, какъ она представляетч я въ общемъ, и не спускаясь къ мелочамъ, окружающимъ насъ“.
— Это какъ надо понять, Сократъ?
"Да вотъ, напримѣръ, когда Ѳалесъ наблюдалъ звѣзды и смотрѣлъ вверхъ, то упалъ въ колодезъ, и какая-то Ѳра-кіянка, ловкая и бойкая служанка, говорятъ, посмѣялась надъ нимъ, что на небѣ ему нужно все знать, а того, что у него передъ глазами, онъ не видитъ. Такая насмѣшка подходитъ ко всякому, кто занимается философіею. Дѣйствительно, о ближайшемъ, о сосѣдѣ, онъ ничего не замѣчаетъ; — не замѣчаетъ не только того, что его сосѣдъ дѣлаетъ, но чуть ли не того даже, человѣкъ ли это или какое-нибудь животное. А что такое человѣкъ, и что по его природѣ — въ отличіе отъ прочаго — ему свойственно дѣлать и испытывать, — этого онъ ищетъ и на разысканіе употребляетъ всѣ свои силы. Теперь ты, Ѳеодоръ, понимаешь или нѣтъ?"
— Понимаю, и ты говоришь правду. "Поэтому, такой человѣкъ, сталкиваясь съ другими въ частной или общественной жизни, когда приходится напримѣръ въ судилищѣ или гдѣ въ другомъ мѣстѣ разсуждать о житейскихъ дѣлахъ, вызываетъ смѣхъ не только въ Ѳракіянкахъ, но и во всей окружающей его толпѣ, такъ какъ не трудно ему очутиться и въ колодцѣ, и во всякаго рода затрудненіяхъ вслѣдствіе неопытности. И неловкость его большая, придающая ему видъ какого-то ограниченнаго человѣка. Другіе напускаются на всѣхъ, а онъ ни на кого напуститься не можетъ, такъ какъ не знаетъ ни за кѣмъ ничего худаго, — ибо никогда не заботится объ этомъ, — и стѣснительность его положенія въ этомъ отношеніи доходитъ дѣйствительно до смѣтнаго. Другіе вдаются въ панегирики, а онъ хохочетъ, — не притворно, а отъ души, — и производитъ своимъ поведеніемъ впечатлѣніе пустѣйшаго человѣка. Услышитъ прославленіе "пастыря стадъ, — когда этимъ именемъ величаютъ властелина или царя, — и думаетъ[70], что слышитъ прославленіе какого-нибудь дѣйствительно богатаго иастуха, который — разсуждаетъ онъ — хотя, быть можетъ, и не имѣетъ такихъ неподатливыхъ стадъ, какія обыкновенно бываютъ у пастуховъ, тѣмъ не менѣе, долженъ быть ва-равнѣ съ ними суровъ и, вслѣдствіе постоянной суетни около стадъ, окруженный стойлами тамъ на горѣ (это онъ слышитъ, когда упоминаютъ о стѣнѣ кругомъ замка), долженъ быть такъ же, какъ и всѣ прочіе, непривыченъ къ чему-нибудь высшему. Говорятъ, что такой-то пріобрѣлъ десятокъ тысячъ или еще болѣе плееровъ земли, и указываютъ на это, какъ на что-то такое громадное, а на него, привыкшаго обнимать въ своей мысли всегда всю землю, такое пріобрѣтеніе производитъ впечатлѣніе чего-то ничтожнаго. Босхваляютъ родъ и указываютъ, какого благороднаго происхожденія такой-то, имѣющій семь богачей-предковъ, а онъ думаетъ, что это похвала людей близорукихъ, не видящихъ далеко и не поднявшихся на столько, чтобы умѣть обозрѣть все въ цѣломъ и сосчитать, что вѣдь предковъ у каждаго безчисленное множество, и между ними богатыхъ и нищихъ, царей и рабовъ, варваровъ и эллиновъ можно насчитать у каждаго цѣлые десятки тысячъ. А потому, если кто выставляетъ съ важностью двадцать пять предковъ по родословной, возводя ихъ къ Ираклу, сыну Амфитріона, то онъ это считаетъ какою-то странною мелочностью, а что двадцать пятый, считая отъ Амфитріона внизъ, вышелъ такимъ, какимъ выйти ему велѣла судьба, — все равно, какъ выйдетъ такимъ же и пятидесятый, — то онъ смѣется, какъ это люди не умѣютъ не только считать, но даже освободить себя отъ чванливости неразумной души. Да, во всѣхъ этихъ случаяхъ онъ смѣшитъ толпу, какъ своимъ высокомѣріемъ, — какъ ей кажется, — такъ и тѣмъ, что передъ глазами ничего не видитъ и во всемъ такомъ недоумѣваетъ".
— Все это такъ и бываетъ, Сократъ.
"Случается иногда, другъ, что онъ того или другого увлечетъ за собою въ свою высшую сферу, и что другой и выкажетъ охоту перейти вмѣстѣ съ нимъ отъ вопроса, чѣмъ я тебя или ты меня обидѣлъ, къ разсматриванію того, что такое преступность, и что такое непреступность, и чѣмъ то и другое отличается отъ всего прочаго, а также другъ отъ друга; случается, — я говорю, — что выкажутъ охоту перейти вмѣстѣ съ нимъ отъ фразы, какъ царь "счастливъ и златомъ обильна казна его", къ разсматриванію царскаго и вообще людскаго счастья и несчастья, къ разсматриванію того, что такое счастье, и что такое несчастье, и какймъ образомъ приходится человѣческой природѣ достигать одного и избѣгать другого. Обо всемъ этомъ, когда случается разсуждать тому маленькому душею и изворотливому сутягѣ, то съ нимъ бываетъ какъ разъ противоположное. Ежится онъ, пригвожденный къ высотѣ, говоритъ непонятнымъ языкомъ въ своемъ положеніи между небомъ и землею, чувствуетъ себя, вслѣдствіе непривычки, крайне непріятно, не зная, какъ вывернуться, и смѣшитъ не Ѳракіянокъ уже и не необразованную толпу, — потому что та ничего не замѣчаетъ, — а тѣхъ другихъ, которыхъ воспитала совершенно иная жизнь, чѣмъ рабская. Да, Ѳеодоръ, таковъ нравъ тѣхъ и другихъ: одинъ нравъ свойственъ людямъ, воспитавшимъ себя дѣйствительно въ свободѣ н въ досугѣ, которыхъ ты называешь философами, и которымъ простительно, если они оказываются неловкими и неспособными, когда попадутъ въ рабское услуженіе и не умѣютъ связать дорожнаго багажа, приправить кушанья или польстить словомъ; а другой нравъ свойственъ людямъ, умѣющимъ прислужиться во всемъ этомъ съ аккуратностью и быстротою, но за то неумѣющихъ въ кругу свободныхъ друзей[71] попасть въ тонъ пѣсней или гармонію рѣчей, прославляющихъ, какъ подобаетъ, истинную жизнь боговъ и осчастливленныхъ ими мужей".
— Если бы, Сократъ, твои слова дѣйствовали на всѣхъ такъ убѣдительно, какъ дѣйствуютъ на меня, то было бы больше мира и меньше зла на свѣтѣ.
"Да, Ѳеодоръ, но не исчезнуть злу, такъ какъ долженъ быть противовѣсъ добру; и не у боговъ этому злу мѣсто, а только смертная природа и эта земля должна быть имъ окружена. А потому нужно отсюда какъ можно скорѣе стремиться туда! А стремиться туда значитъ — по возможности уподобиться богу; уподобиться же богу значитъ усвоить безгрѣшность и непреступность, стараясь уразумѣть то и другое. Только не легко, Ѳеодоръ, убѣдить людей, въ одномъ: дѣло не въ томъ, будто надобно однѣ вещи дѣлать, а другихъ не дѣлать въ виду какой-то цѣли, которою обыкновенно мотивируютъ необходимость стремиться къ доблести и избѣгать недоблести, именно въ виду того, чтобы заслужить у людей славу хорошаго, а не дурнаго человѣка; — такія разсужденія достойны старушекъ, какъ мнѣ кажется. А истина вотъ въ чемъ. Богъ никогда не грѣшенъ; онъ всегда святъ. И нельзя иначе уподобиться богу, какъ лишь сдѣлавшись возможно болѣе безгрѣшнымъ. Отъ этого зависитъ или сила мужа, настоящая сила, или его ничтожество и слабость. Дойти до познанія этою есть истинная мудрость и доблесть, равно какъ, съ другой стороны, не познать этого собственно и значитъ быть невѣжественнымъ и недоблестнымъ. Внѣ этой мудрости и силы всякая другая, мнимая, мудрость и сила является у управителей подлостью, а у другихъ людей — низостью. Если кто говоритъ и поступаетъ грѣшно и преступно, то лучше бы ему не желать имѣть славу сильнаго, такъ какъ его пути къ ней кривые. Ибо хвалиться онъ можетъ только позоромъ, а противъ самомнѣнія, что онъ не пустой человѣкъ — бремя земли, а такой, что община должна дорожить имъ, нужно сказать правду, что чѣмъ больше онъ не считаетъ себя такимъ, каковъ онъ есть, тѣмъ больше онъ именно есть таковъ. Неизвѣстно ему наказаніе за преступность, а это должно быть ему менѣе всего неизвѣстно. Не въ томъ оно заключается, въ чемъ его видятъ; не удары это и казни, отъ которыхъ преступные иногда и уходятъ; это есть нѣчто, чего не избѣгнешь[72].
— Именно, что, Сократъ?
"Дѣйствительность представляетъ намъ нѣчто двоякое, а именно — образецъ счастья въ томъ, что есть божеское, а образецъ несчастья въ томъ, что вдали отъ бога; но люди не видятъ этого и, по своей глупости и крайнему безумію, даже того не замѣчая, къ послѣднему своими преступными дѣйствіями приближаются, а отъ перваго удаляются. За это и платятся, живя жизнью, соотвѣтствующею тому, къ чему они приблизились. А если имъ скажешь, что они, не освободившись отъ такой своей "силы", послѣ смерти не будутъ приняты въ мѣсто, чистое отъ зла, а здѣшняя ихъ жизнь всегда будетъ такова, каковы они сами, такъ какъ зло только и уживается со зломъ, то они, "сильные" и умѣющіе достигнуть цѣли всѣми правдами и неправдами, сочтутъ твои слова за слова безумнаго".
— Это такъ, Сократъ.
"Знаю, Ѳеодоръ. Одно, впрочемъ, съ ними случается. Когда имъ приходится съ глазу на глазъ съ кѣмъ-нибудь" по настоящему разсуждать о томъ, что они такъ любятъ отвергать, и они рѣшаются быть передъ собою не малодушными, а какъ можно дольше мужественными, то они, въ концѣ концовъ, удивительное дѣло, становятся сами передъ собою недовольными тѣмъ, что они говорятъ, и эго ихъ пресловутое ораторское искусство блекнетъ до того і что они оказываются не выше неразумныхъ дѣтей. Это мы, впрочемъ, какъ сказанное мимоходомъ, теперь оставимъ. Много напрашивается здѣсь мыслей, которыя, однако, отвлекли бы насъ отъ первоначальной бесѣды. Возвратимся, если угодно, къ прежнему".
— Мнѣ, Сократъ, было весьма пріятно это слышать, да и легче старику внимать такимъ рѣчамъ. Но если прикажешь, вернемся опять къ тому, о чемъ начали бесѣдовать.
"Мы остановились въ нашей бесѣдѣ вотъ на чемъ. Дѣйствительность, говорятъ намъ, только "носится" между ощущающимъ и ощущаемымъ, и "кажущееся" тому или другому и есть "дѣйствительность" для того, кому оно кажется. На этомъ всѣ, учащіе такъ, готовы настаивать всюду, а также не въ меньшей степени и въ вопросахъ о преступномъ или непреступномъ, полагая, что если община облечетъ въ законъ то, что ей "кажется“ непреступнымъ, то это "кажущееся" и есть непреступность до тѣхъ поръ, пока она держится своего постановленія. Не такъ мы будемъ разсуждать о благомъ и полезномъ. Чтобы то, что "кажется" общинѣ полезнымъ, и было для нея полезно, пока она держится своего представленія, — этого никто не осмѣлится утверждать, развѣ кто говоритъ одни слова; но говорить нимъ одни слова значило бы несерьезно относиться къ предмету няшей бесѣды, — такъ вѣдь?
— Такъ.
"Не на слова же мы должны обращать вниманіе, а на то дѣло, названіемъ котораго должны служить слова.
— Непремѣнно.
"И, конечно, община, когда постановляетъ законы, видитъ въ самомъ этомъ дѣлѣ предметъ своихъ стремленій и прилагаетъ свое крайнее пониманіе и умѣніе къ тому, чтобы ея законы были какъ можно полезнѣе? Или она стремится въ своихъ постановленіяхъ въ чему-нибудь другому?".
— Ни къ чему другому.
"Но достигаетъ ли она своей цѣли всегда, или она часто и ошибается?"
— Надо полагать, что и ошибается.
"Еще больше будетъ всякій такъ полагать, если разсмотритъ болѣе широкую область, въ которой встрѣтится и съ "полезнымъ". Нѣтъ сомнѣнія, что вопросъ о полезномъ есть и вопросъ о будущемъ. Вѣдь когда мы постановляемъ законъ, то мы имѣемъ въ виду, чтобы законъ былъ тредъ полезенъ; а тредъ значитъ, конечно, на будущее время?".
— Непремѣнно.
— Теперь спросимъ Протагора или кого другого, кто учитъ одинаково съ нимъ, такъ: Судья всему, — говорите вы, — бѣлому, тяжелому, легкому и другому въ этомъ родѣ, — есть человѣкъ. Ибо, такъ какъ онъ имѣетъ критерій для всего этого въ самомъ себѣ и можетъ думать только то, что самъ чувствуетъ, то онъ долженъ принимать это для себя за "существующее" и за "дѣйствительное"; — не такъ ли?".
— Такъ.
"А для будущаго — спросимъ мы — онъ также имѣетъ критерій въ себѣ, и какимъ онъ то или другое ожидаетъ въ будущемъ, такимъ оно и будетъ для него? Начать напр. съ горячаго. Когда не-врачъ думаетъ, что онъ получитъ горячку, и что у него будетъ жаръ, а другой, врачъ, думаетъ объ этомъ иначе, то по чьему рѣшенію слѣдуетъ ожидать будущаго? Или ты скажешь, что его слѣдуетъ ожидать по "рѣшенію" обоихъ, и что для врача это не будетъ ни жаръ, ни горячка, а для того, кто самъ себгъ опредѣлилъ такое будущее, это будетъ то и другое?"
— Это было бы смѣшно.
"Затѣмъ, на счетъ сладости или горечи вина въ будущемъ, я думаю, что руководящимъ должно быть рѣшеніе земледѣльца, а не рѣшеніе киѳариста?"
— Конечно. "Или же, по вопросу о томъ, что имѣетъ еще только быть гармоничнымъ или негармоничнымъ, — вѣроятно, музыкантъ, а не гимнастъ можетъ рѣшить, что и на самаго гимнаста "будетъ" производить впечатлѣніе гармоничнаго?"
— Непремѣнно.
"А если мнѣ предстоитъ пировать, и я не понимаю повареннаго искусства, то во время приготовленія яствъ не я могу быть рѣшающимъ, что будетъ вкусно, а поваръ. Относительно того, что есть и было вкусно, мы не возстаемъ противъ ученія Протагора; но о томъ, что еще только имѣетъ казаться тому или другому и "быть" для него, можетъ ли каждый изъ насъ самъ для себя быть судьею, или же скорѣе ты, Протагоръ, на счетъ убѣдительности напр. предстоящей въ судилищѣ рѣчи способенъ болѣе правильно предрѣшить дѣло для насъ всѣхъ, чѣмъ кто-нибудь изъ не-ораторовъ?".
— Да, Сократъ, и на эту способность онъ особенно указываетъ, какъ на одно изъ своихъ преимуществъ передъ другими.
"Да и иначе, клянусь Зевсомъ, никто не сталъ бы учиться у него и не платилъ бы ему такихъ большихъ денегъ за ученье, если бы онъ не привлекалъ тѣмъ, что на счетъ будущаго, на счетъ того, какое что имѣетъ произвести впечатлѣніе, ни предсказатели, ни кто другой не въ состояніи правильнѣе судить, чѣмъ онъ".
— Это вѣрно.
"А законоположеніе и вопросъ о полезномъ, — не имѣетъ ли это также отношеніе въ будущему, и не скажетъ ли всякій, что общинѣ, постановляющей законы, часто не приходится достигать самаго полезнаго?"
— Конечно, не приходится.
"Стало быть, правильно будетъ, если мы скажемъ твоему учителю, что ему нужно признать за однимъ бо́льшую "мудрость", чѣмъ за другимъ, и что этому одному приходится быть "судьею", я же, незнающій, нисколько не могу являться этимъ судьею, какъ меня раньше "волей-неволей" заставляло имъ быть то разсужденіе, которое я велъ въ его защиту".
— Вотъ этимъ, Сократъ, по моему больше всего опро вергается ученіе Протагора, хотя немало оно опровергается и вышеразъясненнымъ, именно тѣмъ, что Протагоръ признаетъ "рѣшенія" другихъ правильными, а по этимъ "рѣшеніямъ" оказалось, что его ученіе именно ложь.
"Да мало ли чѣмъ можно его опровергнуть и доказать, что не всякій "рѣшаетъ" правильно все. Изъ того состоянія въ данную минуту, которымъ у каждаго опредѣляется въ одно и то же время и ощущеніе, и соотвѣтствующее ему "рѣшеніе", труднѣе черпать доказательство о возможной неправильности этого рѣшенія. Можетъ быть, я не такъ говорю; но, дѣйствительно, эти "рѣшенія", разъ они произошли, какъ-то не поддаются дальнѣйшей провѣркѣ, и утверждающій, что они неопровержимы, и что они — знаніе, пожалуй, говоритъ и дѣло. Въ этомъ смыслѣ высказанное Ѳеэтитомъ положеніе о тожествѣ ощущенія и знанія не лишено было бы основанія. Нужно, впрочемъ, какъ повелѣваетъ сказанная выше въ защиту Протагора рѣчь, подойти ближе къ дѣлу и разсмотрѣть "эту носящуюся дѣйствительность[73], постукавъ ее хорошенько, дастъ ли она чистый иди надтреснутый звонъ. Борьбы изъ-за нея было немало и не съ немногими."
— Да, далеко не мало. Въ Іоніи она принимаетъ громадные размѣры; школа Ираклита" энергично стоитъ за это ученіе.
"Тѣмъ скорѣе, другъ Ѳеодоръ, слѣдуетъ разсмотрѣть все дѣло, и притомъ съ самаго начала, такъ, какъ эта школа его представляетъ".
— Совершенно вѣрно. Но только, Сократъ, объ этомъ Ираклитовскомъ ученіи или, какъ ты говоришь, Омировскомъ, а можетъ быть, еще болѣе древнемъ, трудно говорить съ самими Эфесцами. Они ведутъ себя просто, какъ ужаленные. Мечутся они, какъ та вселенная, о которой говорится въ ихъ книгахъ. Остановиться на какой-нибудь мысли, такъ чтобы спокойно и по очереди давать отвѣты и задавать во просы, съ ними совсѣмъ нельзя. Да что я говорю; этого мало: у этихъ людей даже на-волосъ спокойствія нѣтъ. Спросишь ихъ о чемъ-нибудь, и они точно изъ колчана вытаскиваютъ одно за другимъ и спускаютъ съ тетивы какія-то загадочныя изреченьица, а если стараешься уловить смыслъ сказаннаго, то они озадачиваютъ тебя новою загадкою, и нельзя добиться никогда ничего ни у кого изъ нихъ. И то же самое они продѣлываютъ другъ съ другомъ и такъ и смотрятъ, чтобы ничего не оставить такого, что могло бы служить опорою для разсужденія и мысли; они полагаютъ, вѣроятно, что самое допущеніе этой опоры было бы допущеніемъ неподвижности, противъ которой они воюютъ, и которую, сколько могутъ, изгоняютъ отовсюду.
"Быть можетъ, Ѳеодоръ, ты видѣлъ этихъ людей только спорящими, а спокойнаго ихъ отношенія къ дѣлу ты на себѣ не испытывалъ, такъ какъ они тебѣ не друзья. Я думаю, все это они разъясняютъ, какъ слѣдуетъ, своимъ ученикамъ, которыхъ они хотятъ сдѣлать своими послѣдователями?"
— Какимъ тамъ, Сократъ, ученикамъ! У нихъ никто никого не учитъ; каждый выростаетъ самъ по себѣ, — смотря по тому, кого куда влечетъ фантазія, — а на другого смотритъ, какъ на совершеннаго невѣжду. По этому отъ нихъ, какъ я раньше на то указывалъ, ты не добьешься смысла ни по доброй волѣ, ни по принужденію, и мы сами должны все это принять, какъ проблему, разрѣшеніемъ[74] которой и придется намъ заняться.
"Ты правильно говоришь. Но вѣдь такую же проблему намъ задаютъ и древніе; тамъ она выражена, нѣсколько таинственно для массъ, въ такой поэтической формѣ, что все, происходя отъ Океана и Тиѳиды, течетъ, а не стоитъ. Затѣмъ мы ее получили отъ болѣе позднихъ, которые, какъ болѣе мудрые, ясно высказались, такъ чтобы и сапожникъ могъ понять ихъ мудрость, и чтобы онъ, отказавшись отъ своего глупаго взгляда, будто одно "существующее" стоитъ, а другое — движется, и, узнавши отъ нихъ, что все движется, оказывалъ имъ уваженіе. Да, Ѳеодоръ, чуть было не забылъ. Другіе вѣдь провозгласили совершенно обратное; они говорятъ, что то, чему мы даемъ названіе "все", неподвижно. А въ противоположность обоимъ этимъ ученіямъ, Мелиссы и Пармениды[75] настаиваютъ на томъ, что "все" есть одно, стоящее въ самомъ себѣ и не имѣющее простора, въ которомъ бы оно двигалось. — Какъ намъ теперь быть со всѣмъ этимъ? Ида шагъ за шагомъ, мы, незамѣтно для себя, очутились среди двухъ взглядовъ, и если мы какъ-нибудь не выйдемъ изъ этого положенія, то будетъ съ нами то же, что бываетъ въ палестрахъ при игрѣ въ горѣлки[76], когда пойманнаго обѣими сторонами каждая изъ нихъ перетаскиваетъ въ себѣ. По моему слѣдуетъ прежде разсмотрѣть ученіе однихъ, именно тѣхъ, за которыхъ мы сначала предполагали приняться, т. е. этихъ "текущихъ"[77]. Если найдемъ въ ихъ ученіи какой-нибудь смыслъ, то дадимъ себя поймать имъ, постаравшись увернуться отъ другихъ. А если больше правды окажется у охотниковъ до "застоя",[78] то побѣжимъ въ ихъ сторону, увернувшись отъ тѣхъ, которые движутъ, быть можетъ, даже то, чего и трогать не слѣдуетъ[79]. Если же у насъ въ результатѣ получится, что никто изъ нихъ не говоритъ правды, то смѣшонъ будетъ самый результатъ, такъ какъ онъ только докажетъ, что мы, недалекіе, отвергнувъ древнѣйшихъ и мудрѣйшихъ мужей, вообразили себя способными тоже что-нибудь сказать. Смотри, Ѳеодоръ, выгодно ли для насъ пускаться на такую опасность?". — Нельзя, Сократъ, допустить, чтобы осталось безъ разсмотрѣнія, что собственно говорятъ представители того и другого направленія.
"Ну, и разсмотримъ это, когда ты этого желаешь. По моему нужно начать съ самого слова "движеніе"; что разумѣютъ подъ этимъ словомъ, когда говорятъ, что "все находится въ движеніи". Я вотъ что хочу сказать: одинъ ли видъ движенія здѣсь слѣдуетъ подразѵмѣвать или, какъ мнѣ кажется, два? Впрочемъ, не одному мнѣ это должно казаться. Принимай участіе и ты, чтобы намъ сообща пожинать и плоды, какіе придется. Скажи: подъ движеніемъ ты, вѣроятно, разумѣешь то, что предметъ или съ мѣста на мѣсто переносится, или на одномъ мѣстѣ кружится, да?.
"Итакъ, это былъ бы одинъ видъ движенія. А когда предметъ вообще не трогается съ мѣста, а только или старѣется, или дѣлается чернымъ изъ бѣлаго, твердымъ изъ мягкаго, или подвергается какому-нибудь другому видоизмѣненію, то не слѣдуетъ ли это все назвать вторымъ видомъ движенія?
— Я думаю.
"И такъ и должно быть. Такимъ образомъ, я различаю два рода движенія: видоизмѣненіе и пространственное движеніе*.
— И это правильно.
"Различивъ это, мы теперь побесѣдуемъ съ тѣми, которые учатъ, что все движется, и спросимъ: все ли по вашему движется и тѣмъ, и другимъ способомъ, т. е. носится въ пространствѣ и вмѣстѣ съ тѣмъ видоизмѣняется и въ себѣ, или нѣкоторыя вещи движутся обоими способами, а другія — только однимъ изъ нихъ?".
— Клянусь Зевесомъ, на это трудно отвѣтить; думаю, что скажутъ: все движется обоими способами.
"Иначе, другъ, оно оказывалось бы въ одно и то же время и движущимся и недвижущимся, и столько же основанія было бы для положенія, что все движется, сколько для положенія, что все стоитъ".
— Это вѣрно. "Въ самомъ дѣлѣ, разъ нужно, чтобы все двигалось, и не двигаться ничему нельзя, то безпрестанно должно все двигаться всяческиа.
— Непремѣнно.
"Теперь разсмотри дѣло вотъ съ какой стороны: появленіе передъ нами теплоты, бѣлизны и т. д., говорили ми, объясняется такимъ образомъ, что жаръ, бѣлизна носятся вмѣстѣ съ ощущеніемъ среди "активнаго" и "пассивнаго", причемъ "пассивное" является тогда уже "ощущающимъ", а не "ощущеніемъ", равно какъ, съ другой стороны, "активное" является уже "такимъ-то", а не "такостью". Вѣроятно, послѣднее выраженіе показалось тебѣ дикимъ, и ты не понимаешь, что это — общее слово, отвлеченное отъ частныхъ явленій. Въ такомъ случаѣ я выражу то же, но на частныхъ явленіяхъ; я хотѣлъ сказать, что "активное" является уже не теплотою, бѣлизною и т. д., а теплымъ, бѣлымъ... Ты помнишь, вѣроятно, прежнее; мы же тамъ говорили такъ: ничто не есть что-нибудь одно, опредѣленное, само по себѣ, и ничто не есть непремѣнно активное или же непремѣнно пассивное, а только при встрѣчѣ одного съ другимъ "зарождаются" и ощущеніе, и ощущаемое, и тогда одно "дѣлается" такимъ-то, а другое "дѣлается" ощущающимъ".
— Помню; какъ не помнить.
"Теперь оставимъ все въ сторонѣ, такъ ли это или не такъ, и остановимся только на томъ, что имѣетъ ближайшее отношеніе къ нашему предмету разговора. Все движется — говорите вы — и "течетъ", — такъ?".
— Да.
"И движется именно обоими способами движенія, которые мы здѣсь различили, и видоизмѣняясь, и носясь въ пространствѣ, — такъ?
— Конечно такъ, разъ движеніе предполагается полное.
"Теперь, если бы оно только носилось въ пространствѣ,
а не видоизмѣнялось бы вмѣстѣ съ тѣмъ, то мы могли бы сказать, что поскольку оно только носится въ пространствѣ, оно только какъ-бы дѣйствительно "течетъ"? — или какъ мы скажемъ?". — Бакъ онъ прикажетъ; хотя... я съ большимъ удовольствіемъ послушалъ бы разсужденіе о неподвижности.
— Всадниковъ на равнину вызываешь,[82] вызывая Сократа на разсужденіе. Спроси его и услышишь.
"Оставь его, Ѳеодоръ; я вовсе не намѣренъ исполнять его просьбу".
— Почему?
"Передъ Мелиссомъ и другими, которые говорятъ, что подъ "всѣмъ“ нужно разумѣть одно, неподвижное, не было бы такъ совѣстно за неудовлетворительное, быть можетъ, разъясненіе ихъ ученія, какъ было бы совѣстно передъ "единични-комъ“[83] Парменидомъ. Парменидъ, дѣйствительно, представляется мнѣ, какъ говоритъ Омиръ, "мужемъ могучимъ и чтимымъ". Я его знавалъ, когда самъ былъ еще молодъ, а онъ уже былъ старикомъ, и замѣчалъ въ его разсужденіяхъ какую-то благороднѣйшую глубину. Я боюсь, что и слова его намъ трудно будетъ понять, а дальнѣйшую мысль, которая за ними скрывается, еще труднѣе; самое же главное, — это то, что предметъ, изъ-за котораго мы устроили настоящую бесѣду, именно опредѣленіе знанія, останется неразсмотрѣннымъ, если поддадимся обаянію его торжественныхъ рѣчей. Вообще, мы поднимаемъ слишкомъ сложные вопросы. Поговорить о нихъ такъ, между прочимъ, недостойно, а настоящее ихъ разсмотрѣніе требуетъ много времени, и мы могли бы изъ-за нихъ забыть о нашемъ вопросѣ[84]. Намъ ни того, ни другого дѣлать не нужно, а нужно постараться нашимъ повивальнымъ искусствомъ помочь Ѳеэтиту разрѣшиться отъ бремени, которое онъ носитъ по вопросу о знаніи". — Такъ и слѣдуетъ поступить, если тебѣ угодно.
"Итакъ, Ѳеэтитъ, ты обсуди еще вотъ что относительно сказаннаго раньше. Знаніе — говоришь ты — есть ощущеніе, — такъ?"
— Такъ.
"Теперь, если тебя спросятъ, кто видитъ бѣлое и черное, и кто слышитъ высокое и низкое въ голосѣ, то ты отвѣтишь, вѣроятно, что глаза видятъ, и уши слышатъ?"
— Конечно.
"Нѣкоторое свободное отношеніе къ словамъ и выраженіямъ, а не щепетильность въ требованіи точности, въ большинствѣ случаевъ — вещь вполнѣ благородная, и противоположное этому имѣетъ характеръ чего-то рабскаго. Но иногда это противоположное дѣлается необходимымъ. Такъ и теперь, необходимо строже отнестись къ твоему отвѣту тамъ, гдѣ онъ неправиленъ. Ты подумай, — что правильнѣе: "глаза видятъ", или "мы видимъ посредствомъ глазъ"? И точно также, — что правильнѣе: "угигі слышатъ", или "мы слышимъ посредствомъ ушей?".
— По моему, Сократъ, правильно послѣднее, а не первое.
"Да и странно было бы, если бы въ насъ, точно въ деревянномъ конѣ[85], сидѣло рядомъ нѣсколько ощущеній (то въ глазахъ, то въ ушахъ н т. д.), и если бы они не сосредоточивались всѣ въ одномъ чемъ-нибудь, — сама душа ди это окажется или что, — такъ чтобы это одно само и должно было воспринимать все, подлежащее воспринятію, и притомъ только посредствомъ глазъ, ушей и т. д., какъ своихъ органовъ".
— Я думаю именно такъ, а не такъ, какъ говорилось выше.
"Изъ-за чего я настоялъ здѣсь на такой точности? Я хочу выяснить, найдемъ ли мы у себя это одно и то же, что уловляегъ и воспринимаетъ посредствомъ глазъ бѣлое и черное, а посредствомъ другого органа что-нибудь другое, и найдешь ли ты возможнымъ, отвѣчая на всѣ эти вопросы, отнести это одно къ тѣлу. Впрочемъ, быть можетъ, лучше, если ты будешь говорить; мнѣ зачѣмъ за тебя хлопотать. Ты скажи: то, посредствомъ чего ты воспринимаешь горячее, жесткое, легкое, сладкое, по твоему принадлежитъ къ тѣлу или къ чему-нибудь другому?"
— Ни къ чему другому, какъ только къ тѣлу.
"А захочешь ли ты согласиться съ тѣмъ, что воспринимаемое посредствомъ одного не можетъ быть воспринято посредствомъ другого? — Захочешь ли ты согласиться, что вещь} воспринимаемая посредствомъ слуха, не можетъ быть воспринята посредствомъ зрѣнія, и наоборотъ?"
— Бакъ не захотѣть!
"Стало быть, если ты "мыслить“ обѣ эти вещи за-одно, то это не значитъ, что ты воспринимаешь обѣ черезъ одинъ только — или такой, или другой — органъ".
— Конечно, не значитъ.
"Теперь, звукъ и цвѣтъ, — обѣ эти вещи, — ты прежде всего и "мыслишь", какъ "обѣ“?
— Да
"Затѣмъ ты мыслишь, что каждая изъ этихъ вещей стоитъ особо отъ другой, и тожественна только сама <;ъ собой?11
Да.
"И что обѣ эти вещи суть двѣ, а каждая изъ нихъ — одпаТ'.
Да.
"И тоже умѣешь сказать, похожи ли эти вещи одна на другую или непохожи?“
— Да.
"Вотъ это-то все ты посредствомъ чего мыслишь? Посредствомъ зрѣнія или посредствомъ слуха это общее вѣдь не постигается. Вотъ еще вопросъ, по которому ты можешь уразумѣть, что я здѣсь имѣю въ виду. Если бы и это цвѣтное, и это звучащее приходилось узнавать, горько ли оно или нѣтъ, то вѣдь ты укажешь, черезъ какой органъ оно узнается, и этотъ органъ будетъ не зрѣніе, и не слухъ, а нѣчто совершенно особое?"
— Конечно, особое; на это способенъ языкъ.
"Прекрасно. А кто же способенъ передать тебѣ то общее
обо всемъ и о самомъ этомъ горькомъ, — то общее, которое ты выражаешь словами "то-то есть", "того-то нѣтъ", и все прочее, о чемъ мы говорили раньше. На какой органъ ты укажешь, чтобы посредствомъ нею воспринято было все это тѣмъ, кто въ насъ вообще "воспринимаетъ?"
— Ты разумѣешь здѣсь подъ "общимъ" бытіе (=сознаніе, что то-то есть) и небытіе, сходство и различіе, тожество и особость, число одинъ и другія числа, очевидно и четное, и нечетное, и все, что связано съ послѣднимъ[86]. Ты спрашиваешь, существуетъ ли что-нибудь, принадлежащее къ тѣлу, посредствомъ чего душа воспринимала бы все это?
"Превосходно, Ѳеэтитъ; объ этомъ я именно и спрашиваю".
— Клянусь Зевесомъ, Сократъ, я только могу отвѣтить, что я совсѣмъ даже не нахожу для всего этого особаго органа, какъ я нахожу его для цвѣтнаго, звучащаго, горькаго и т. д.; мнѣ кажется, что это общее душа замѣчаетъ сама собою.
"Милъ ты, Ѳеэтитъ, и вовсе не некрасивъ, какъ говорилъ Ѳеодоръ. Кто такъ мило отвѣчаетъ, тотъ и прекрасенъ. А кромѣ того, что ты прекрасенъ, ты меня еще освободилъ отъ сложнаго разсужденія своимъ заявленіемъ, что одно душа замѣчаетъ сама собою, а другое — посредствомъ тѣлесныхъ органовъ. Это былъ и мой взглядъ, и я хотѣлъ, чтобы онъ былъ и твоимъ".
— Да, это и есть мой взглядъ.
"Итакъ, куда ты относишь "бытіе" (=сознаніе, что то-то есть), съ которымъ прежде всею связано все?
— Это я отношу къ тѣмъ вещамъ, которыя душа постигаетъ черезъ себя самоё. "Она же постигаетъ черезъ самоё себя и сходство и несходство, тожество и особость?"
— Да.
"А какъ же на счетъ прекраснаго и некрасиваго, на счетъ хорошаго и нехорошаго?"
— И этого бытіе и взаимное отношеніе душа прежде всего созерцаетъ сама, соображая по прошлому и настоящему о будущемъ.
"Постой[87]. Жесткость жесткаго и мягкость мягкаго она чувствуетъ черезъ осязаніе, — такъ?"
— Такъ.
"О бытіи же того н другого, именно о томъ, что то и другое есть, и о противоположности одного по отношенію къ другому, и о бытіи самой противоположности, — обо всемъ этомъ душа, постигая это сама собою, "соображаетъ“ у себя (=не есть такъ пассивна, какъ при воспріятіи ощущеній), чтобы въ результатѣ дать намъ свое рѣшеніе?“.
— Непремѣнно.
"А не скажемъ ли мы тогда, что однѣ вещи чувствуются — людьми и звѣрями одинаково — сразу, послѣ рожденія, и что способность чувствовать эти вещи прирождена, — а это именно тѣ вещи, которыя, какъ ощущенія, идутъ къ душѣ черезъ тѣло, — между тѣмъ какъ соображенія о бытіи ихъ, о пользѣ и т. п. прививаются тому, кому они прививаются, только понемногу и требуютъ времени, труда и воспитанія?“.
— Несомнѣнно.
"И возможно ли постигать правду тому, кто не постигъ еще "бытія"?.
— Невозможно.
"А кто не можетъ постигать правды, можно ли его считать "знающимъ“’і"
— Какъ же такъ, Сократъ? "Стало быть, не въ ощущеніяхъ заключается знаніе, а въ соображеніяхъ о нихъ, такъ какъ бытіе, а слѣдовательно, и правда, постигается не этими ощущеніями, а соображеніями о нихъ?"
— Да.
"И назовешь ли ты первое тождественнымъ со вторымъ при такой громадной разницѣ?"
— Нѣтъ.
"А какое общее выраженіе мы поставимъ вмѣсто видѣть, слышать, обонять, зябнутъ, и т. д.?".
— "Ощущать"; нѣтъ другого выраженія.
"Стало быть, все это ты называешь ощущеніями?".
— Да.
"И всему этому неприсуще постигать правду, такъ какъ неприсуще постигать и "бытіе"?
— Нѣтъ, неприсуще.
"Стало быть, не одно и то же — ощущеніе и знаніе?.
— Нѣтъ. И теперь болѣе, чѣмъ когда-либо, стало яснымъ, что знаніе не есть ощущеніе.
"Но не изъ-за этого мы вели разговоръ, чтобы узнать, что не есть знаніе, а чтобы узнать, что оно есть. Все-же, однако, мы настолько подвинулись, что знаніе будемъ искать не въ ощущеніяхъ, а въ томъ словѣ, которое приложимо къ душѣ, когда она сама занята вопросомъ о "существующемъ"[88].
— Это слово, Сократъ, по моему — именно слово "рѣшать".
"И это правильное слово, любезнѣйшій. Теперь ты, кинувъ все, что говорилось раньше, подумай опять сначала, не виднѣе ли тебѣ будетъ дѣло, послѣ того какъ ты подвинулся такъ далеко. Итакъ, скажи опять, что такое знаніе?".
— Сказать, что всякое рѣшеніе есть знаніе, нельзя, такъ какъ бываютъ и ложныя рѣшенія. Повидимому, знаніе есть пр вилъное рѣшеніе, и это ты теперь прими за мой отвѣтъ. Если, по ходу бесѣды, знаніе окажется не тѣмъ, чѣмъ оно кажется мнѣ теперь, тогда постараемся дать другой отвѣтъ. "Вотъ какъ, Ѳеэтитъ, нужно всегда отвѣчать: смѣло, а не такъ боязливо, какъ тн отвѣчалъ сначала. Если мы такъ будемъ поступать, то выйдетъ одно изъ двухъ: или мы дѣйствительно найдемъ, что желаемъ, или, по крайней мѣрѣ, перестанемъ мнить себя знающими то, что намъ вовсе неизвѣстно; и такимъ результатомъ пренебрегать нечего. Итакъ, теперь ты что утверждаешь? При наличности двухъ видовъ рѣшенія, — одного правильнаго, а другого ложнаго, — ты опредѣляешь знаніе, какъ правильное рѣшеніе?"
— Да; такъ, по крайней мѣрѣ, мнѣ теперь кажется.
"Приняться ли намъ, въ такомъ случаѣ, опять за вопросъ о рѣшеніяхъ?"[89].
— Ты почему такъ говоришь?
"Смущенъ я какъ-то теперь, да и прежде смущался часто и находился въ большомъ затрудненіи и передъ собою, и передъ другими, недоумѣвая, что это у насъ за состояніе, и откуда оно берется".
— Какое состояніе, Сократъ?
"То, что мы рѣшаемъ "ложно". Я и теперь думаю и не рѣшаюсь, оставить ли это совсѣмъ или разобрать — уже другимъ, конечно, путемъ, чѣмъ приходилось прежде".
— Отчего, Сократъ, не разобрать, если это почему-нибудь нужно. Вы же съ Ѳеодоромъ недавно совершенно вѣрно замѣтили на счетъ досуга, что въ подобныхъ занятіяхъ ничто не торопитъ насъ.
"Хорошо ты напомнилъ. И. вѣроятно, придется намъ идти какъ-бы по слѣдамъ того, что говорилось объ этомъ предметѣ раньше[90], такъ какъ лучше окончить одно хорошо, чѣмъ раскидываться на всѣ стороны и ничего не кончать.
— Конечно.
"Такъ какъ же теперь? Что же мы собственно говоримъ? Мы утверждаемъ, что въ каждомъ отдѣльномъ случаѣ бываютъ или ложныя рѣшенія, т. е. что одни рѣшаютъ "ложно", а другіе "правильно". И это такъ ужъ дѣло вполнѣ естественное? ~ Да. "Но вѣдь всѣмъ вещамъ и каждой въ отдѣльности приходится быть или извѣстными намъ, или неизвѣстными. Само узнаваніе (^изученіе) и забываніе ихъ, какъ нѣчто промежуточное между извѣстностью и неизвѣстностью, я теперь оставляю въ сторонѣ, такъ какъ оно въ разбираемому нами вопросу не имѣетъ никакого отношенія".
— Да, Сократъ, въ такомъ случаѣ, дѣйствительно, для каждой вещи въ отдѣльности ничего больше не остается, какъ только быть извѣстною или неизвѣстною.
"Такимъ образомъ, выходитъ, что "рѣшающій" можетъ "рѣшать" только въ предѣлахъ ему извѣстнаго или неизвѣстнаго^
Да.
"Однако, извѣстное не будетъ же въ одно и то же время неизвѣстнымъ, равно какъ и, съ другой стороны, неизвѣстное не будетъ въ одно и то же время извѣстнымъ?"
— Понятно.
"Теперь: рѣшающій ложно — или думаетъ, что извѣстное ему не есть это извѣстное, а другое что-нибудь, также ему извѣстное? Въ такомъ случаѣ, при "извѣстности" ему того и другого, онъ не былъ бы знакомъ ни съ тѣмъ, ни съ другимъ?"
— Это, Сократъ, невозможно.
"Или, быть можетъ, онъ неизвѣстное ему принимаетъ не за это неизвѣстное, а за другое что-нибудь, также ему неизвѣстное? Это значило бы, что ему, незнакомому ни съ Ѳеэтитомъ, ни съ Сократомъ, придетъ въ голову, что Сократъ есть Ѳеэтитъ, или, что Ѳеэтитъ есть Сократъ?"
— Какъ же это вообще можетъ придти въ голову, когда онъ ни про Сократа, ни про Ѳеэтита никогда и не слыхалъ?.
"Однако, не бываетъ же и того, что-бы онъ твгьстное ему принималъ за что-нибудь, о чемъ "онъ и не слыхалъ“, или подумывалъ о вещи, совершенно ему даже неизвѣстной, что это одна изъ тѣхъ, которыя ему извѣстны".
— И это было бы чудо.
"Какъ же въ такомъ случаѣ состоится у насъ ложное рѣшеніе? Вѣдь за предѣлами четырехъ разобранныхъ случаевъ нельзя вообще "рѣшать", такъ какъ все только и можетъ быть или извѣстно, или неизвѣстно, а въ предѣлахъ разобранныхъ случаевъ[91] ложное рѣшеніе оказывается невозможнымъ.
— Вѣрно.
"Быть можетъ, не этимъ путемъ слѣдуетъ разсматривать искомое, т. е. не на почвѣ различія извѣстнаго и неизвѣстнаго, а на почвѣ различія "существующаго" и "несуществующаго"?[92]
— Какъ это понять?
"Не просто ли, быть можетъ, объясняется это дѣло тѣмъ, что ложно рѣшающій, ужъ какъ бы тамъ его мысль ни работала, однако въ свое рѣшеніе[93] принимаетъ "несуществующее"?.
— Опять и это, Сократъ, кажется, вѣрно.
"Какъ же однако? Что мы отвѣтимъ, если насъ спросятъ: Возможно ли вообще — скажутъ — для кого бы то ни было то, что вы говорите? — Можетъ ли вообще человѣкъ въ рѣшеніе принять "несуществующее" или само по себѣ, или какъ качество чего-нибудь другого? Мы, повидимому, будемъ отвѣчать, что это бываетъ, когда человѣкъ, думая, чего на дѣлѣ нѣтъ, думаетъ, что это на дѣлѣ есть; — или мы не этотъ отвѣтъ дадимъ?".
— Этотъ.
"Быть можетъ, мы еще гдѣ-нибудь найдемъ похожее выраженіе?"
— Гдѣ же? "А вотъ напримѣръ: когда человѣкъ, на дѣлѣ ничего не видя, всетаки видитъ что-то.
— Какъ это возможно?
"То-то и есть, что если онъ видитъ что-то, то онъ видитъ и "существующее“? — или ты думаешь, что это что-то не есть уже тѣмъ самымъ и "существующее"?.
— Конечно, не думаю
"Значитъ, видящій что-то видитъ и "существующее“?.
— Да.
"И слышащій что-нибудь, слышитъ что-то, а слѣдовательно и существующее?
— Да.
"Н осязающій что-то осязаетъ и существующее, разъ это есть что-то?".
— И это вѣрно.
"А "рѣшающій", — не принимаетъ ли и онъ въ свое рѣшеніе что-то?".
— Конечно.
"А если что-то, то и существующее"?.
— Согласенъ.
"Стало быть, принимающій въ рѣшеніе несуществующее принимаетъ въ него... ничто?"
— Да*
"А тотъ, кто принимаетъ въ рѣшеніе ничто, "рѣшаетъ" ли вообще?"
— Очевидно, нѣтъ.
"Стало быть, невозможно принимать въ рѣшеніе "несуществующее" ни само по себѣ, ни какъ качество чего-нибудь?"
— Выходитъ такъ.
"Такимъ образомъ, подъ ложнымъ рѣшеніемъ мы должны разумѣть другое, чѣмъ принятіе въ рѣшеніе несуществующаго".
— Другое.
"Значитъ, ни въ этомъ смыслѣ, ни въ вышеразобранномъ нельзя говорить о ложныхъ рѣшеніяхъ?"
— Нѣтъ. "Не назовемъ ли мы ложнымъ рѣшеніемъ слѣдующее явленіе?"
— Какое?
"Можетъ быть, мы скажемъ, что ложное рѣшеніе есть какое-то подложное рѣшеніе, т. е. что кто-нибудь замѣнитъ одно "существующее" другимъ "существующимъ", и такъ и навяжетъ это своей мысли? Такой человѣкъ, дѣйствительно, будетъ принимать въ свое рѣшеніе всегда ужъ "существующее", но только одно вмѣсто другого и, черезъ это ошибаясь въ своемъ "соображеніи", по справедливости можетъ быть названъ "рѣшающимъ ложно".
— Вотъ это теперь, кажется мнѣ, самое правильное опредѣленіе. Когда кто приметъ въ свое рѣшеніе прекрасное вмѣсто некрасиваго или некрасивое вмѣсто прекраснаго, тогда его рѣшеніе — истинно ложное.
"Слишкомъ самоувѣренный отвѣтъ, Ѳеэтитъ; видно, ты меня не боишься".
— Чего-ради?
"Вѣроятно, ты надѣешься, что я не ухвачусь за твое выраженіе "истинно-ложное", и что не спрошу, можетъ ли быть что-нибудь медленно-быстрое или тяжело-легкое или, вообще, можетъ ли такое-то быть не такимъ-то, т. е. не соотвѣтствующимъ своей собственной природѣ, а другимъ, т. е. соотвѣтствующимъ природѣ того, что ему противоположно. Это мы, впрочемъ, оставимъ, что-бы ужъ не сбивать твою самоувѣренность. Итакъ, тебѣ угодно, какъ ты говоришь, ложное рѣшеніе принимать въ смыслѣ подложнаго рѣшенія?"
— Да.
"По твоему это значитъ выдавать передъ мыслью что-нибудь не за то, что оно есть, а за другое?.
~ Да.
"Когда это происходитъ въ мысли, то не необходимо ли, чтобы она и умѣла мыслить или то и другое, или одно что-нибудь изъ этого?".
— Необходимо. "И притомъ то и другое или вмѣстѣ, или по очереди"?
— Непремѣнно.
"Понимаешь ли ты подъ словомъ "мыслитъ*, подъ "мышленіемъ", то же, что и я?“
— А ты какъ понимаешь?
"Мышленіе — это рѣчь, которую душа ведетъ сама съ собою о тѣхъ вещахъ, которыя она разсматриваетъ. Такъ я сказалъ бы, не какъ вполнѣ увѣренный въ этомъ, но мнѣ такъ представляется, что душа, когда она мыслитъ, ни болѣе, ни менѣе какъ разговариваетъ съ собою, ставя себѣ вопросы и давая на нихъ отвѣты то положительные, то отрицательные. А когда она, послѣ болѣе или менѣе быстраго обозрѣнія вопроса, остановилась на чемъ-нибудь, пришла въ согласіе съ собою и больше не колеблется, то это уже есть ея рѣшеніе. Такимъ образомъ, "рѣшать* есть какъ-бы объявлять, а "рѣшеніе" есть какъ-бы объявленіе, только объявленіе не другому и не въ слухъ, а объявленіе безъ звуковъ и самому себѣ".
— И я такъ понимаю.
"Итакъ, если кто принимаетъ въ рѣшеніе одно вмѣсто другого, то онъ такъ и объявляетъ себѣ, что это одно есть собственно другое?
Да.
"Припомни, говорилъ ли ты когда-нибудь себѣ, что прекрасное есть собственно некрасивое, или что преступное есть собственно непреступное? Бообще, принимался ты когда-нибудь убѣждать себя, что что-нибудь одно есть собственно совершенно другое? — Не наоборотъ ли было, что ты даже во снѣ не осмѣлился сказать себѣ, что четное есть собственно нечетное, или что-нибудь другое въ этомъ родѣ?"
— Правду ты говоришь.
"А другой, — здоровый ли это человѣкъ или даже психически больной, — осмѣлится ли по твоему вастойчиво внушать себѣ и убѣждать себя, что быкъ есть лошадь, или что два есть одинъ?"
— Нѣтъ "Итакъ, если "рѣшать“ значитъ объявлять себѣ, то никто, постигающій двѣ вещи рядомъ и дѣлающій себѣ "объявленіе" и "рѣшающій" въ предѣлахъ той и другой, не "рѣшитъ" же, что одна изъ нихъ есть собственно другая. Нужно, значитъ, и тебѣ отказаться говорить объ этой другой вещи; я хочу вотъ что сказать: никто не станетъ "рѣшать", чтобы то, что мы подразумѣваемъ подъ словомъ "некрасивое"[94], было нѣчто прекрасное, или что-нибудь другое въ этомъ родѣ".
— Да, Сократъ, я отказываюсь и нахожу, что ты разсуждаешь правильно.
"Такимъ образомъ, тому, кто "рѣшаетъ" въ предѣлахъ двухъ вещей, не приходится принимать одиу въ смыслѣ другой?"
— Нѣтъ.
"А тотъ, кто "рѣшаетъ" въ предѣлахъ одной только вещи, можетъ ли "рѣшать" эту одну въ смыслѣ другой?"
— Конечно, не можетъ, иначе онъ долженъ былъ бы прежде всего и постигать[95] душею ту другую вещь, о которой мы говоримъ, что она "въ предѣлы" его рѣшенія не входитъ.
"Итакъ, ни тотъ, кто "рѣшаетъ" въ предѣлахъ двухъ вещей рядомъ, ни тотъ, кто "рѣшаетъ" въ предѣлахъ одной только вещи, не можетъ составить "подложнаго" (--подставнаго) рѣшенія, и кто утверждаетъ, что ложное рѣшеніе есть "подложное“ ( — подставное) рѣшеніе, тотъ говоритъ пустяки. Оказывается, что ни этотъ, ни вышеразобранные пути не объясняютъ намъ ложнаго рѣшенія".
— Видно, нѣтъ.
"А между тѣмъ, Ѳеэтитъ, если нѣтъ ложнаго рѣшенія, то мы должны будемъ допустить много страннаго".
— Что именно? "Не скажу, пока не попытаюсь разсмотрѣть дѣло со всѣхъ сторонъ. Стыдно было бы мнѣ за насъ, при настоящемъ затрудненіи, быть поставленными въ необходимость согласиться съ тѣми нелѣпостями, которыя я имѣлъ здѣсь въ виду. Если найдемъ искомое и выйдемъ на свободу, тогда уже, сами не опасаясь возбудить смѣхъ, будемъ говорить объ этихъ нелѣпостяхъ у другихъ. Если же мы до конца такъ и будемъ оставаться въ недоумѣніи, тогда мы, чувствуя себя, вѣроятно, униженными, предоставимъ себя всѣмъ послѣдствіямъ нашего разсужденія, чтобы они топтали насъ и вообще дѣлали съ нами что угодно, какъ поступаютъ на кораблѣ со страдающими отъ качки. А какой еще остается путь къ разрѣшенію нашего вопроса, -ты послушай".
— Говори.
"По моему это было неправильно, когда мы находили невозможнымъ въ рѣшеніи принимать неизвѣстное за извѣстное и рѣшать ложно. Въ нѣкоторомъ смыслѣ это возможно".
— Ты, вѣроятно, имѣешь въ виду то, о чемъ я еще тогда подумывалъ, когда мы разсуждали объ этихъ вещахъ. Случается, что я, познакомившись съ Сократомъ, когда-нибудь впослѣдствіи[96] вижу издали кого-нибудь другого, мнѣ совершенно неизвѣстнаго, и воображаю, что это — извѣстный мнѣ Сократъ. Тутъ и выходитъ то, на что ты указываешь.
"То есть, мы стали отъ самого предмета на далекомъ разстояніи, почему и пришлось быть тому, что намъ извѣстно, въ одно и то же время и извѣстнымъ, и неизвѣстнымъ?“
— Да.
"Тогда ужъ мы будемъ разсуждать не такъ, а немного иначе. Можетъ быть, у насъ что-нибудь и выйдетъ, а можетъ — А теперь какъ мы будемъ разсуждать?
"Надобно вотъ какъ разсуждать, перебирая все отъ начала до конца по пунктамъ:
1) Извѣстное мнѣ (т. е. узнанное въ прежнее время и памятуемое съ того времени душею, но не сталкивающееся вновь съ ощущеніями) невозможно смѣшивать съ другимъ извѣстнымъ (т. е, узнаннымъ въ прежнее время и имѣющимъ въ душѣ соотвѣтствующее отображеніе), также не сталкивающимся вновь съ ощущеніями.
Также нельзя говорить о смѣшиваніи:
2) Извѣстнаго — съ тѣмъ, что вовсе даже неизвѣстно, и отпечатка чего въ душѣ вовсе не имѣется.
В) Неизвѣстнаго — съ неизвѣстнымъ.
4) Неизвѣстнаго — съ извѣстнымъ.
Дальше нѣтъ мѣста смѣшиванію:
5) Воспринимаемаго только еще въ первый разъ — съ другимъ, также только еще воспринимаемымъ черезъ ощущеніе.
6) Воспринимаемаго черезъ ощущеніе — съ другимъ чѣмъ-нибудь, чего я даже черезъ ощущеніе не воспринимаю.
7) Невоспринимаемаго черезъ ощущеніе съ невоспринимаемымъ черезъ ощущеніе.
8) Невоспринимаемаго черезъ ощущеніе съ воспринимаемымъ черезъ ощущеніе.
Еще труднѣе допустить возможность смѣшиванія:
9) Извѣстнаго съ прежняго времени и сталкивающагося вновь съ ощущеніями — съ другимъ извѣстнымъ съ прежняго времени и также сталкивающимся вновь съ ощущеніями; предполагается, конечно, что въ томъ и другомъ случаѣ уловляемые черезъ ощущеніе признаки ирямо подводятся (какъ вполнѣ соотвѣтствующіе) подъ хранящіеся въ душѣ отпечатки.
10) Извѣстнаго съ прежняго времени и сталкивающагося вновь съ ощущеніемъ, вполнѣ "соотвѣтствующимъ" отпечатку, — съ другимъ извѣстнымъ мнѣ, хотя и не сталкиваю^-щимся вновь съ ощущеніемъ. 11) Извѣстнаго съ прежняго времени и сталкивающагося и т. д. — съ другимъ еще только въ первый разъ воспринимаемымъ черезъ ощущеніе.
Или:
12) Неизвѣстнаго и несталкивающагося и т. д. — съ другимъ неизвѣстнымъ и несталкивающимся и т. д.
13) Неизвѣстнаго и несталкивающагося и т. д. — съ неизвѣстнымъ.
14) Неизвѣстнаго и несталкивающагося и т. д. — съ невоспринимаемымъ черезъ ощущеніе.
Все это находится за предѣлами всякой возможности составить ложное рѣшеніе. Остается осуществиться ему въ слѣдующихъ случаяхъ, если оно вообще осуществимо".
— Въ какихъ? Можетъ быть, я тутъ что-нибудь пойму; до сихъ поръ я не могъ услѣдить за тобою.
"Остается возможность принимать:
15) Извѣстное только съ прежняго времени — за другое что-нибудь, что также извѣстно съ прежняго времени и вновь сталкивается съ ощущеніемъ.
16) Извѣстное только съ прежняго времени — за другое что-нибудь, что съ прежняго времени неизвѣстно и теперь только ощущается.
17) Извѣстное съ прежняго времени и вновь сталкивающееся съ ощущеніемъ — за другое такое же“[97].
— Теперь я еще меньше понимаю, чѣмъ прежде.
"Въ такомъ случаѣ я это тебѣ вотъ какъ разъясню. Мнѣ извѣстенъ Ѳеодоръ, и я помню, каковъ онъ вообще. Тоже самое я могу сказать и про Ѳеэтита. Какъ того, такъ и другого я то вижу, то нѣтъ; то слышу ихъ, то нѣтъ; то прикасаюсь къ нимъ, то нѣтъ; вообще, то воспринимаю какоенибудь ощущеніе, то не имѣю ощущенія отъ васъ, но тѣмъ не менѣе я "помню" и "знаю" васъ".
— Хорошо.
"Такъ это ты прежде всею пойми, что отъ извѣстнаго уже съ прежняго времени я могу получать вновь ощущенія, но могу ихъ и не получать".
— Вѣрно.
"Также и отъ неизвѣстнаго мнѣ съ прежняго времени я могу вовсе даже не получить никакого ощущенія, а то могу и получить таковое".
— Такъ.
"Вотъ и смотри, поймешь ли меня теперь. Сократъ узналъ Ѳеодора и Ѳеэтита; но затѣмъ онъ не видитъ ни того, ни другого и, вообще, не получаетъ отъ нихъ никакого ощущенія. Вѣдь онъ въ такомъ случаѣ никогда не будетъ "объявлять" самому себѣ, что Ѳеэтитъ есть Ѳеодоръ? — такъ ли я разсуждаю или нѣтъ?"
Такъ[98].
"Вотъ это было первое изъ того, что я раньше перечислялъ".
"Второе, — это было то, что я, узнавъ одного изъ васъ, а другого нѣтъ, а затѣмъ уже не получая никакого ощущенія ни отъ перваго, ни отъ втораго, не подумаю никогда, что тотъ, который мнѣ извѣстенъ, есть тотъ, который мнѣ же вовсе неизвѣстенъ11.
— Правильно.
"Затѣмъ слѣдовало третье, что я, не узнавъ ни того, ни другого изъ васъ прежде, равно какъ и не получая отъ васъ никакихъ ощущеній теперь, не подумаю, что одинъ, изъ совершенно мнѣ неизвѣстныхъ есть собственно другой изъ нихъ. Такъ ты себѣ еще разъ перебери всѣ тѣ случаи, въ которыхъ не составляется у меня ложное рѣшеніе на счетъ тебя и Ѳеодора, — тѣ случаи, въ которыхъ мнѣ или оба извѣстны, или оба неизвѣстны, или одинъ извѣстенъ, а другой нѣтъ[99]. И то же самое ты сдѣлай на счетъ случаевъ полученія ощущенія въ первый разъ[100]; можетъ быть, теперь это тебѣ будетъ понятно".
— Да, теперь понятно.
"Остается мѣсто для ложнаго рѣшенія вотъ въ какомъ случаѣ. Я познакомился съ тобою и Ѳеодоромъ и имѣю на моемъ пластѣ воска отпечатки отъ васъ обоихъ, какъ отъ перстней. Черезъ продолжительное время я вижу васъ вновь[101], но не приходится достаточно всмотрѣться въ васъ. Чтобы "признать1" васъ, я долженъ замѣченное при новой встрѣчѣ отнести къ моимъ внутреннимъ отпечаткамъ отъ каждаго изъ васъ и начинаю прилаживать первое къ слѣдамъ послѣднихъ. При этомъ-то дѣйствіи я и могу не попасть. Какъ иногда перепутываютъ башмаки и надѣваютъ лѣвый башмакъ на правую ногу и наоборотъ, такъ и я схваченное о каждомъ изъ васъ черезъ внѣшнее ощущеніе прикину не къ надлежащему отпечатку. Можно также сказать, что при моей ошибкѣ происходитъ со мною то же, что съ отображеніями въ зеркалѣ, въ которомъ переходитъ — лѣвая сторона дѣйствительности на правую сторону, а правая — на лѣвую. Вотъ какъ приходится перепутывать рѣшеніе и рѣшать ложно".
— Удивительно какъ похоже, Сократъ, то, что происходитъ при составленіи рѣшенія,.на то. о чемъ ты говоришь.
"То же самое бываетъ, когда я, познакомившись съ обоими вами, потомъ объ одномъ изъ васъ вдругъ получаю новое ощущеніе, а о другомъ пѣтъ, причемъ, однако, перваго мнѣ не удается "признать" по этому ощущенію[102]. Объ этомъ а также говорилъ раньше, но ты меня тогда не понялъ".
— Да, не понялъ".
"Я тогда вообще разсуждалъ такъ, что, познакомившись съ однимъ изъ васъ, а затѣмъ получая вновь отъ него ощущеніе и "признавая" его по этому ощущенію, я не могу принять его за другого, съ которымъ тоже познакомился раньше, и котораго тоже "признаю" по этому ощущенію[103]. — Такъ вѣдь это было?"
— Такъ.
"Вотъ рядомъ съ этимъ остается еще и такой случай, на который я теперь и указываю, какъ на случай осуществимости ложнаго рѣшенія, что познакомившись съ вами обоими, я вдругъ или вижу васъ обоихъ, или получаю отъ васъ какое-нибудь другое ощущеніе, но твердой опоры для того, чтобы васъ "признать", я при этомъ новомъ "столкновеніи" съ ощущеніемъ не схватываю и, какъ плохой стрѣлокъ, пускаю стрѣлу не въ ту мишень и дѣлаю ошибку, которая и названа нами ложью"[104].
— Это, повидимому, такъ.
"И когда отъ одного имѣется ощущеніе признаковъ, а отъ другого нѣтъ, то это второе, не возобновляемое ощущеніемъ, тоже можетъ быть подведено подъ ощущеніе перваго, и тоже можетъ выйти ложное рѣшеніе[105]. Однимъ словомъ, что неизвѣстно, и отъ чего не получалось никогда ощущеній, р, какъ Омиръ называетъ душу не безъ намека на х>]рбс[106], выходитъ отпечаткомъ чистымъ, достаточно глубокимъ, сохраняется на немъ долгое время, и обладающіе такимъ воскомъ, во-первыхъ, легко "изучаютъ" все, затѣмъ, все хорошо помнятъ, и, наконецъ, не перепутываютъ уловляемаго черезъ ощущеніе и "рѣшаютъ" правильно. Вообще, такъ какъ отображенія ясны и имѣютъ для себя въ душѣ широкій просторъ, то взаимодѣйствіе между отображеніемъ и отображающимся, — а послѣднее называютъ "существующимъ"[107] — бываетъ быстрое. Н такимъ людямъ даютъ имя мудрыхъ;--или ты съ этимъ не согласенъ?".
— Нѣтъ, я вполнѣ согласенъ. "А когда этотъ хі)р — "косматый", какъ его, съ похвалою (!), иногда и называетъ всемудрый поэтъ, когда этотъ х>)рос — загрязненъ и нечистъ, или когда онъ слишкомъ мягокъ или слишкомъ твердъ, то мягкій даетъ возможность легко "изучать", но изученное легко и забывается, а твердый производитъ обратное. У кого воскъ неровный, съ примѣсью твердыхъ веществъ, полонъ земли и сору, у того отображенія неясны. Неясными должны быть отображенія и въ твердомъ воскѣ, такъ какъ они не вдавливаются глубоко. Неясны они и въ слишкомъ мягкомъ, такъ какъ сразу сливаются и теряютъ раздѣльность. А если ко всему этому отображенія тѣснятся одно около другого, — вслѣдствіе того, что имъ негдѣ размѣститься, — если у кого душонка маленькая, то они еще болѣе неясны, чѣмъ прежде. И такіе люди рѣшаютъ ложно. Что бы они ни видѣли, слышали или сами мыслили, взаимодѣйствіе между отображеніемъ и отображаемымъ должно быть медленное, невпопадъ, и они тогда и не "досмотрятъ", и не "дослышатъ", и не "домыслятъ", а потому и называются заблуждающимися на счетъ "существующаго" и невѣжественными".
— Трудно, Сократъ, обсудить дѣло правильнѣе, чѣмъ ты обсудилъ.
"Итакъ, говорить ли намъ, что есть ложныя рѣшенія?"
— Конечно.
"И правильныя?((
— И правильныя.
"И нечего, по нашему, больше колебаться на счетъ существованія правильныхъ и ложныхъ рѣшеній?"
— Нечего.
"Страшно, право, Ѳеэтитъ, и непріятно для мужа говорить такъ только, лишь бы говорить".
— Что такое? — Зачѣмъ эти слова?
"Безпокоитъ меня моя непроницательность и мое неумѣнье разсуждать. Или какъ это, въ самомъ дѣлѣ, еще назвать, [108] когда человѣкъ до того неподвиженъ, что вертитъ мысль и туда, и сюда, а все таки не можетъ привести ее въ надлежащую ясность и отдѣлаться отъ нея окончательно».
— Тебя собственно что безпокоитъ?
«Не только безпокоитъ, но я боюсь, какъ я отвѣчу, если скажутъ: Сократъ, ты открылъ, что корень ложнаго рѣшенія заключается не во взаимномъ отношеніи ощущеній, и не во взаимномъ отношеніи всего того, что сама душа мыслитъ, а въ соприкосновеніи ощущенія съ мышленіемъ[109], да? — Я скажу: да, съ нѣкоторымъ, можетъ быть, самодовольствомъ, какъ будто мы въ самомъ дѣлѣ открыли нѣчто хорошее».
— Я и думаю, Сократъ, что разъясненное теперь не дурно.
«Итакъ, — скажутъ мнѣ, — ты утверждаешь, что человѣка, котораго мы только мыслимъ[110], но не видимъ, никто изъ насъ не приметъ за лошадь, которую также не видимъ, не осязаемъ, а только мыслимъ и затѣмъ дальше какихъ-нибудь ощущеній не получаемъ. — Я отвѣчу, вѣроятно, что именно это я утверждаю».
— И совершенно правильно ты отвѣтишь.
«А какъ же — скажутъ мнѣ — на счетъ числа одинадцать напр., которое всякій ужъ непремѣнно только мыслитъ? — Согласно твоему разсужденію его никто не приметъ за число двѣнадцать, которое вѣдь тоже только можно мыслить? — Вотъ и отвѣчай на такой вопросъ».
— Да я и отвѣчу, что, воспринимая что-нибудь зрѣніемъ или осязаніемъ, можно принять одинадцать чего-нибудь и за двѣнадцать; но поскольку одинадцать и двѣнадцать только «мыслятся», то никто ихъ не будетъ перепутывать.
«А какъ же на счетъ слѣдующаго? Пять и семь, — я не говорю о разсматриваніи пяти и семи наличныхъ какихъ-нибудь предметовъ (напр. людей), а просто о тѣхъ пяти и семи, которыя, по нашему, находятся отпечатками на пластѣ воска и, слѣдовательно, — опять таки по нашему, — не могутъ дать повода къ ложному рѣшенію; — вотъ эти то пять и семь, если кто-нибудь будетъ подвергать разсматриванію и спроситъ, какую они составляютъ сумму, то укажутъ ли здѣсь всѣ на двѣнадцать, или же кто укажетъ на двѣнадцать, а кто и на одинадцать?"
— Клянусь Зевесомъ, многіе ихъ примутъ за одинадцать. А если кто станетъ разсматривать еще болѣе сложныя числа, то будетъ ошибаться еще больше; вѣдь ты, я думаю, при этомъ вопросѣ имѣлъ въ виду и разныя другія числа?[111].
"И правильно думаешь. Но подумай и о томъ, не значитъ ли это, что въ данномъ случаѣ число двѣнадцать самого пласта воска принимается за число одинадцать, находящееся тамъ жеи.
— Это такъ.
"Стало быть, мы опять очутились тамъ же, гдѣ были прежде. Въ самомъ дѣлѣ, принимающій двѣнадцать за одинадцать принимаетъ одно извѣстное за другое извѣстное, а это мы провозгласили за невозможное[112], и именно это обстоятельство и заставило насъ тогда не признавать ложнаго рѣшенія, — т. е. то обстоятельство, что при допущеніи ложнаго рѣшенія пришлось бы одному и тому же быть и извѣстнымъ мнѣ, и неизвѣстнымъ".
— Вѣрно.
"Стало быть, ложное рѣшеніе нужно искать въ чемъ-нибудь другомъ, помимо "перепутыванія" при соприкосновеніи мышленія съ ощущеніемъ, потому что если бы въ послѣднемъ заключалось все дѣло, то не было бы ложнаго рѣшенія и въ тѣхъ вещахъ, которыя мы только мыслимъ. А теперь, или въ вещахъ, которыя мы только мыслимъ, нѣтъ ложнаго рѣшенія, или приходится извѣстному быть вмѣстѣ съ тѣмъ и неизвѣстнымъ. Что изъ этого выберешь?" — Труденъ выборъ, Сократъ.
"Повидимому, ни того, ни другого не допускаетъ здравый смыслъ. А все-таки, — ужъ надобно испробовать все, — не рѣшиться ли намъ на нѣкоторое смѣлое дѣло?".
— На какое?
"На такое, кто позволимъ себѣ опредѣлить, что такое знать".
— Чѣмъ это будетъ смѣлое дѣло?
" Видно, ты и не думаешь о томъ, что вѣдь все наше разсужденіе, съ самого начала, было и есть исканіе знанія, такъ какъ о немъ именно неизвѣстно, что оно такое".
— Да, это я имѣю постоянно въ виду.
"Въ такомъ случаѣ, не смѣло ли это будетъ, когда при неизвѣстности того, что такое знаніе, мы захочемъ опредѣлить, что такое знать. А между тѣмъ, Ѳеэтитъ, наша бесѣда давно уже полна неправильностей. Тысячу разъ мы употребляли выраженія: "познакомились", "не познакомились", "знаемъ", "не знаемъ", какъ будто мы понимаемъ дрз'гъ друга, когда самого-то знанія еще не знаемъ. Если угодно, то даже въ нослѣдвей фразѣ опять у насъ появились слова: "понимаемъ", "не знаемъ", какъ будто мы на это имѣемъ право, когда не открыто еще само знаніе“.
— Такъ гдѣ же мы, Сократъ, найдемъ способъ для собесѣдованія, если придется воздерживаться отъ этихъ словъ?
"Нигдѣ, Ѳеэтитъ, пока я буду такимъ, каковъ я есть. Будь я мастеръ спорить, и будь такой человѣкъ здѣсь, то онъ совсѣмъ запретилъ бы употреблять такія слова и сильно бы теперь нападалъ на меня за мое разсужденіе. Но такъ какъ мы люди неумѣлые, то не хочешь ли, я рѣшусь на то смѣлое дѣло, о которомъ выше упомянулъ, и разъясню, что такое знать. Казалось бы, что это будетъ для насъ полезно “.
— Объясняй; хотя... употреблять это слово безъ дальнѣйшаго разъясненія для насъ съ тобою весьма простительно. "Ты слыхалъ, какъ опредѣляютъ слово знать?“
— Должно быть, слыхалъ; но въ настоящую минуту не помню.
"Говорятъ, что знать значитъ распоряжаться знаніемъ".
— Это вѣрно.
"Мы это немного перемѣнимъ и скажемъ, что знать значитъ пріобрѣсть знаніеи.
— Какая тутъ по твоему разница?
"Не особенная, должно быть; а все-таки выслушай, что я думаю, и провѣрь мою мысль вмѣстѣ со мною".
— Если только буду въ состояніи.
"Можно сказать, что не одно и то же "распоряжаться знаніемъ" н "пріобрѣсть званіе". Положимъ, напримѣръ, кто-нибудь купилъ себѣ платье и сдѣлался его хозяиномъ, но не носилъ бы его. Тогда мы можемъ сказать, что онъ его "пріобрѣлъ", но не скажемъ, что онъ имъ "распоряжается".
— Правильно.
"Смотри, нельзя ли такимъ же образомъ разсуждать и на счетъ знанія: его можно пріобрѣсть, но въ то же самое время можно имъ и не распоряжаться, поймавъ его только на случаи, какъ ловятъ полевыхъ птицъ — голубей или какую-нибудь другую птицу, — кормя ихъ на случай въ клѣткѣ. Въ нѣкоторомъ смыслѣ, конечно, можно говорить про этихъ птицъ, что мы ими распоряжаемся, потому что онѣ нами пріобрѣтены; — не такъ ли?"
— Такъ.
"А съ другой стороны слѣдуетъ говорить, что мы ими не распоряжаемся, а что у насъ есть только возможность, разъ онѣ у насъ въ клѣткѣ, ту или другую, какую захочемъ, взять и подержать въ рукахъ, т. е. распоряжаться ею, чтобы ее затѣмъ отпустить опять въ клѣтку. И это выниманіе и отпусканіе назадъ птицъ можно продѣлать столько разъ, сколько разъ вздумается".
— Это такъ.
"Такимъ образомъ, какъ мы прежде построили въ душѣ изъ воску что-то, — не скажу ужъ, что собственно, — такъ и
~ Да.
"И такой человѣкъ всетаки потомъ (еще особо) занимается тѣмъ, что производитъ разнаго рода "вычисленія" или надъ самими числами, какъ они въ немъ самомъ даны, или надъ предметами, являющимися въ числахъ, — да?
— Да.
"А "вычислять" значитъ "разсматривать", какое гдѣ число?"
— Да.
"А если онъ "разсматриваетъ" еще, то какъ-будто ему неизвѣстно то, что онъ знаетъ,[113] — онъ, о которомъ мы говорили, что ему всякое число извѣстно. Ты чувствуешь, въ чемъ тутъ заключается вопросъ? ( — ты чувствуешь, какое тутъ недоумѣніе?)"
— Чувствую.
"Не скажемъ ли мы, держась уподобленія о пріобрѣтеніи и ловлѣ птицъ, что эта ловля у насъ двойная, — одна до пріобрѣтенія, пріобрѣтенія ради, а другая послѣ пріобрѣтенія, для распоряженія тѣмъ, что раньше пріобрѣтено. Не выходитъ ли, что я, владѣвшій уже раньше знаніемъ того или другого дѣла, изучившій и знавшій самое это дѣло, послѣ долженъ какъ-то доучивать опять это же дѣло, долженъ еще особо "распоряжаться" знаніемъ его, — знаніемъ, которое издавна мною пріобрѣтено, но которое въ данную минуту оказалось въ моей мысли далеко не "готовымъ".
— Вѣрно.
"Вотъ я и спрашиваю, какія выраженія существуютъ для тѣхъ случаевъ, когда ариѳметикъ принимается за "вычисленіе" — или грамматикъ — за "прочтеніе" чего-нибудь. "Зная", онъ опять въ подобныхъ случаяхъ "учится", что ли, тому, что онъ "знаетъ", или какъ ты думаешь?"
— Такъ говорить не приходится, Сократъ. "Или лы должны говорить, что опъ совсѣмъ не знаетъ того, за "вычисленіе" или "прочтеніе" чего онъ берется, — онъ, о которомъ мы предположили, что онъ всякое письменное начертаніе, всякое число знаетъ?"
— И это было бы неосновательно.
"Хочешь, мы скажемъ, что намъ дѣла нѣтъ до выраженій. Пусть всякій употребляетъ выраженія: "знать", "учиться", какъ ему заблагоразсудится. Мы уже опредѣлили, что одно дѣло — пріобрѣсть знаніе, а другое — распоряжаться имъ, или держать его, такъ сказать, въ рукахъ, и хотя пріобрѣтенному нельзя быть непріобрѣтеннымъ, и извѣстному нельзя быть неизвѣстнымъ[114], тѣмъ не менѣе ложное рѣшеніе можно составить, такъ какъ "взять въ руки" можно не всегда то знаніе, какое слѣдовало, а иногда и одно вмѣсто другого. "Ловя (изъ клѣтки) какое-нибудь изъ летающихъ тутъ же одно черезъ другое знаній, по ошибкѣ и выхватишь одно вмѣсто другого. Такъ, когда двѣнадцать принимаютъ за одинадцать, выхватываютъ вмѣсто знанія двѣнадцати знаніе одинадцати, поймавъ такимъ образомъ сороку вмѣсто вороны".
— Это имѣетъ смыслъ.
"А когда мы выхватимъ то знаніе, которое дѣйствительно думали выхватить, тогда мы говоримъ правду и составляемъ правильное рѣшеніе. Ботъ какимъ образомъ составляются правильныя и ложныя рѣшенія. Вѣроятно, ты со мною согласишься? — или какъ ты поступишь?"
— Соглашусь.
"Теперь, значитъ, наше недоумѣніе на счетъ извѣстности н не-извѣстности одного и того же въ одно и то же время вполнѣ устранено, такъ какъ по теперешнему нашему разсужденію, дѣйствительно, "пріобрѣтенному" не приходится быть "непріобрѣтеннымъ", и нѣтъ здѣсь вопроса о лжи или не-лжи. Но тутъ выступаетъ другое недоумѣніе, болѣе странное, какъ мнѣ кажется, чѣмъ прежнее".
— Какое? "Можетъ ли вообще ложяое рѣшеніе возникать изъ пеуепутыванія знаній".
— А что?
"Странно, во-первыхъ, то. что у меня пріобрѣтено знаніе какого-нибудь дѣла, а между тѣмъ я этого же самаго дѣла не утаю, — не узнаю его, стало быть, не отъ невѣдѣнія, а отъ знаніи[115]. А потомъ, если я въ своемъ рѣшеніи буду принимать одну вещь за другую, а. слѣдовательно, — и эту другую вещь не за то, что она есть, то какъ же это душа, при наличности всевозможныхъ знаній, не будетъ "узнавать" ничего, а все только будетъ неузнавать[116]? Если такъ, если присутствіе знанія можетъ доводить до неузнаванія, то что же мѣшаетъ, чтобы и присутствіе незнанія доводило душу до узнаваніи, присутствіе слѣпоты до увидѣнія и т. д.“?
— Быть можетъ, Сократъ, мы нехорошо сдѣлали, что предположили однѣхъ птицъ знанія. Намъ слѣдовало предположить, что вмѣстѣ съ этими птицами летаютъ и птицы незнанія. Въ такомъ случаѣ "ловящій" бралъ бы въ руки разъ знаніе извѣстнаго дѣла, а другой разъ незнаніе его, и тогда ложныя рѣшенія составлялись бы у него отъ незнанія, а правильныя — отъ знанія".
"Трудно, Ѳеэтитъ, не похвалить тебя за это, но ты всетаки разсмотри еще разъ, что ты сказалъ. Допустимъ, что это такъ. Взявшій незнаніе — говоришь ты — составитъ ложное рѣшеніе, — такъ"?
— Такъ.
"Конечно, онъ составитъ ложное рѣшеніе, не думая вовсе, что оно ложное"? — Да.
Онъ будетъ думать, что оно правильное, и будетъ въ полной увѣренности, что онъ знаетъ то, относительно чего онъ ошибся"?
— Да.
"И будетъ думать, что онъ выхватилъ знаніе, а не незнаніе"?
— Вѣрно.
"Не очутились ли мы по этому длинному пути опять на старомъ мѣстѣ? Уличающій насъ посмѣется и скажетъ: Какъ же, почтеннѣйшіе? — извѣстны[117] ему, что ли, эти знаніе и незнаніе, и онъ извѣстное принимаетъ за другое, также ему извѣстное? Или ему неизвѣстно пи то, ни другое, и онъ неизвѣстное принимаетъ за другое неизвѣстное? Или же ему одно извѣстно, а другое неизвѣстно, и овъ — то принимаетъ извѣстное за неизвѣстное, то опять — неизвѣстное за извѣстное? Или вы опять скажете, что есть еще другія знанія, именно знанія самихъ знаній и незнаній, и что эти другія знанія "пріобрѣтаются" и хранятся въ новыхъ опять вашихъ смѣшныхъ клѣткахъ и на новыхъ восковыхъ пластахъ, при существованіи которыхъ мы бываемъ "знающими" лишь въ томъ смыслѣ, что знанія нами "пріобрѣтены", а въ данную минуту они должны оказаться въ нашей мысли опять "не вполнѣ готовыми". Это вамъ придется строить клѣтки безъ конца, и въ концѣ концовъ все-таки у васъ ничего не выйдетъ. — Что мы на это отвѣтимъ, Ѳеэтитъ"?
— Ужъ и не знаю, Сократъ, что сказать.
"Самый ходъ нашей бесѣды, дитя, насъ побиваетъ, указывая намъ прямо на то, что мы напрасно ищемъ ложное рѣшеніе, бросивъ отыскивать знаніе. Нельзя ничего понять относительно ложнаго рѣшенія, пока не поймемъ, что такое знаніе11. — Приходится, Сократъ, въ настоящую минуту думать именно такъ, какъ ты говоришь.
"Что, въ такомъ случаѣ, — чтобы онять начать сначала —, слѣдуетъ разумѣть подъ знаніемъ? Все же мы падать духомъ не будемъ"?
— Нисколько, если только ты этого не пожелаешь.
"Итакъ, говори, какъ бы намъ дать такой отвѣтъ на нашъ вопросъ, чтобы какъ можно меньше наталкиваться на противорѣчія съ самими собою".
— Я, Сократъ, даю такой отвѣтъ, какой давалъ раньше: больше я ничего сказать не умѣю.
"А это былъ какой отвѣтъ"?
— Что знаніе есть правильное рѣшеніе. Правильное рѣшеніе есть нѣчто безошибочное, и все, происходящее отъ такого рѣшенія, является прекраснымъ и хорошимъ.
"Водившій черезъ рѣку сказалъ: само дѣло укажетъ путь[118] . Такъ и твой отвѣтъ, когда пойдемъ дальше и будемъ все пробовать подъ собою почву, если самъ, быть можетъ, и окажется для насъ неудобнымъ, то за то, чего добраго, наведетъ насъ на искомое; а если будемъ стоять все на одномъ мѣстѣ, то ничего не выяснится"
— Правильно ты разсуждаешь; пойдемъ впередъ, осматриваясь кругомъ себя.
"Тутъ осматриваться не долго. Цѣлое искусство доказываетъ тебѣ, что не это, т. е. не то, что ты сказалъ, есть знаніе".
— Какъ такъ? — какое это искусство?
"Искусство людей, наиболѣе выдающихся мудростью, — людей, которыхъ называютъ народными и судебными ораторами. Они своимъ искусствомъ дѣйствуютъ на другихъ не въ томъ смыслѣ, что ихъ "учатъ" (--^передаютъ знанія), а въ томъ смыслѣ, что добиваются у нихъ рѣшеній, какихъ сами захотятъ. Или ты думаешь, что есть между вами такіе искусные "учители", что они неприсутствовавпшхъ при самомъ совершеніи грабежа или, вообще, какого-нибудь насилія (т. е. судей) "научатъ" правдѣ въ столь короткое время, назначенное клепсидрою"?
— Да, я думаю, что они искусны не "научить", а "подѣйствовать" на слушателей.
"А "подѣйствовать" не значитъ ли по твоему "добиться извѣстнаго рѣшенія"?
— Конечно.
"А если они добились у судей правильнаго рѣшенія въ вещахъ, знать которыя можно не иначе, какъ только видѣвъ ихъ собственными глазами, то судьи, которымъ приходится судить только подъ вліяніемъ того, что они слышатъ, составляютъ это правильное рѣшеніе помимо знанія и выносятъ справедливый приговоръ лишь благодаря тому, что на нихъ хорошо "подѣйствовали"?
— Совершенно вѣрно.
"А вѣдь, будь правильное рѣшеніе и знаніе одно и то же, судья не составитъ правильнаго рѣшенія безъ знанія. Повидимому, знаніе есть нѣчто другое, чѣмъ правильное рѣшеніе.
— Теперь я только вспомнилъ, Сократъ, какъ кто-то опредѣлялъ "знаніе"; прежде никакъ не могъ припомнить. Говорили мнѣ, что знаніе есть "правильное рѣшеніе, вполнѣ
раскрытое" предъ рѣшающимъ, а правильное рѣшеніе, "не-раскрытое11 предъ рѣшающимъ, находится внѣ знанія". Дальше: "есть вещи, которыя дальнѣйшему раскрытію не поддаются, и такія вещи суть "незнаемы", — такое именно выраженіе употребилъ тотъ, кто это говорилъ, — другія же, которыя раскрыть можно, суть "знаемы".
"Хорошо. Разскажи, какъ это на дѣлѣ выдѣляли "знаемое" отъ "незнаемаго"; можетъ быть, мы слышали съ тобою одинаковое".
— За другими, Сократъ, когда они это излагаютъ, я усдѣднть могу, по самому возстановить это трудно. "Такъ вотъ тебѣ сонъ за сонъ. Какъ-будто я слышалъ отъ нѣкоторыхъ такое разсужденіе. Есть нѣчто первое, нѣчто въ родѣ нашихъ элементовъ рѣчи[119]; это-то первое входитъ въ составъ мысли о человѣкѣ и всемъ остальномъ, но само дальнѣйшему "раскрытію" не поддается. Каждый такой "элементъ" произносится у насъ только посредствомъ слова, но сказать о немъ что-нибудь другое нельзя. Нельзя даже сказать о немъ того, что онъ есть, или что его пѣтъ. Ибо тогда мы уже присуждали бы ему или бытіе, или небытіе, между тѣмъ какъ ему присуждать не приходится ничего; не скажешь больше ничего, кромѣ того, что произнесегиь самый этотъ элементъ. Даже слова: "самое", "это“, "каждое въ отдѣльности", "единственное" и тому подобныя неотносимы къ нему, такъ какъ и эти слова выражаютъ собою нѣчто прибавляющееся къ другому и окружающее это другое, стало быть, представляющее собою что-то отдѣльное отъ того, къ чему оно прибавляется, между тѣмъ какъ нужно было бы, — если бы это вообще было возможно, и если бы такой элементъ поддавался раскрытію путемъ сложной мысли, — "раскрыть" его безъ всего этого. Но это невозможно, чтобы "элементъ" былъ "раскрытъ" путемъ сложной мысли; его только и можно произнести посредствомъ слова, и въ этомъ произнесеніи слова все и заключается. Не то выходитъ, когда что-нибудь составлено изъ этихъ элементовъ. Какъ самые элементы въ послѣднемъ случаѣ сочетаются въ нѣчто одно, такъ и соотвѣтствующія имъ слова "сочетаются" въ одну цѣлую мысль. Ибо осуществленіе мысли обусловлено "сочетаніемъ" отдѣльныхъ словъ. Такимъ образомъ, элементы являются чѣмъ-то "нераскрываемымъ", чѣмъ-то не познаваемымъ, а только чувствуемымъ, между тѣмъ какъ сочетанія ихъ, эти какъ-бы "слоги" рѣчи[120], поддаются и раскрытію, и познаванію, и составленію черезъ нихъ правильнаго рѣшенія. Поэтому, если кто рѣшаетъ что-нибудь правильно, не "раскрывая" вполнѣ этого рѣшенія передъ собою, то душа его, хотя и говоритъ правду, но не познаетъ ея, и такой человѣкъ, не думающій ни самъ внолнѣ "раскрыть" передъ собою то или другое дѣло, ни отъ другихъ потребовать его раскрытія, не есть "знаю-щій".Только вполнѣ "раскрывшій" передъ собою это дѣло можетъ быть всѣмъ тѣмъ, чѣмъ овъ прежде не былъ, только по отношеніе къ знанію представляетъ собою совершенство. Такъ ли ты слышалъ этотъ сонъ или нѣтъ"?
— Именно такъ.
"Итакъ, тебѣ угодно такъ опредѣлить знаніе, что это есть правильное рѣшеніе, вполнѣ раскрытое передъ рѣшающимъ".
— Непремѣнно такъ.
"Такимъ образомъ, Ѳеэтитъ, мы въ нынѣшній день поняли то, надъ чѣмъ многіе мудрецы состарились, не разъяснивъ ничего".
— По моему, Сократъ, теперешнее опредѣленіе правильно.
"Да и должно быть такъ. Ибо какое еще можетъ быть знаніе внѣ "раскрытія" и внѣ правильнаго рѣшенія. Одно лишь во всемъ этомъ мнѣ не нравится".
— Что именно?
"То, въ чемъ тутъ, повидимому, самая суть и скрывается, — именно, что элементы непознаваемы, а ихъ сочетаніи познаваемы".
— Развѣ это неправильно?
"Это мы еще разсмотримъ, тѣмъ болѣе, что опору для нашего разсужденія мы имѣемъ въ самомъ образцѣ, по которому все это сказано".
— Въ какомъ образцѣ?
"Образцомъ всему этому послужили элементы (иначе говоря — буквы) и слоги въ письменныхъ начертаніяхъ. Или ты думаешь, что не по примѣру письменныхъ начертаній опредѣлялъ все вышесказанное тотъ, кто это опредѣлялъ"?
— Да, именно по ихъ примѣру. "Провѣримъ все ото или, лучше сказать, себя самихъ, такъ или не такъ это было, когда мы учились грамотѣ* Прежде всего вотъ что: слоги поддаются раскрытію, а отдѣльные "элементы" нѣтъ, — не такъ ли"?
— Такъ.
"И мнѣ такъ кажется. По крайней мѣрѣ, если спросятъ о первомъ слогѣ слова "Сократъ": Ѳеэтитъ, скажи, что такое СО? — что ты отвѣтишь"?
— Я скажу, что это есть С и О[121].
"Итакъ, это было бы раскрытіе слога"?
— Да.
"Ну, а теперь раскрой такимъ же образомъ 6’".
— Какъ же можно элементы разлагать еще па элементы? Вѣдь С, Сократъ, даже не есть собственно звукъ, а только свистъ, какъ будто языкъ шипитъ. А въ В даже звука іі свиста нѣтъ, какъ и въ большинствѣ элементовъ.
"Такимъ образомъ было бы совершенно правильно разсуждать о нихъ, что они не подлежатъ дальнѣйшему раскрытію, — они, изъ коихъ только семь, самые выразительные[122], имѣютъ дѣйствительный звукъ, однако все же нисколько не "раскрывающійся". Бъ этомъ отношеніи, стало быть, мы пожалуй и правы на счетъ вопроса о знаніи".
— Я думаю.
"А то, что элементъ не поддается познанію, а только слогъ, также у насъ правильно"?
— Повидимому.
"Вотъ что: слогъ, — это есть что? — наличность ли "обоихъ" — а если ихъ больше, чѣмъ два, то — наличность "всѣхъ" его элементовъ, или это нѣчто одно по своей идеѣ, происшедшее только изъ соединенія элементовъ"?
— По моему слогъ есть наличность "обоихъ" или "всѣхъ" его элементовъ.
"Разсмотримъ дѣло на двухъ элементахъ: на С и О. Оба эти элемента вмѣстѣ составляютъ первый слогъ моего имени. Познающій этотъ слогъ познаетъ, значитъ, наличность обоихъ его элементовъ"?
— Да.
"Стало быть, С и О вмѣстѣ онъ познаетъ"?
— Да.
"А каждаго изъ этихъ элементовъ въ отдѣльности онъ пе познаетъ? Неужели онъ, не "зная" ни того, ни другого изъ нихъ въ отдѣльности, въ то же самое время "познаетъ" ихъ въ совмѣстности“?
— Такъ разсуждать, Сократъ, было бы странно и неосновательно.
"А если необходимо познать отдѣльные предметы, чтобы можно было позвать ихъ въ совмѣстности, то для того, чтобы познать слогъ, приходится познать его элементы. Такимъ образомъ, все это прекрасное разсужденіе о непознаваемости элементовъ у насъ разлетѣлось".
— Да, и такъ вдругъ.
"Разлетѣлось, быть можетъ, потому, что мы его не берегли хорошо. Слѣдовало намъ, вѣроятно, опредѣлять слогъ не какъ наличность "обоихъ" или "всѣхъ" элементовъ, а какъ нѣчто одно, только происшедшее изъ элементовъ и имѣющее свою собственную идею, отличную отъ идеи элементовъ".
— Да, я согласенъ скорѣе съ послѣднимъ, чѣмъ съ первымъ.
"Итакъ, придется еще разъ разсмотрѣть и не бросать такъ малодушно столь великую и важную мысль".
— Конечно:
"Пусть въ такомъ случаѣ будетъ по теперешнему: пусть будетъ слогъ нѣчто новое по идеѣ, нѣчто одно, какъ но начертанію[123], такъ и по всему прочему, только происшедшее изъ "обоихъ" или "всѣхъ", слившихся другъ съ другомъ, элементовъ". — Пусть.
"Значитъ, частей онъ уже не имѣетъ"?
— То есть, какъ?
"Потому что, усматривая въ чемъ нибудь части, мы понятіе цѣлое дѣлаемъ равносильнымъ понятію всѣ части; или ты и цѣлое понимаешь какъ рядъ частей, хотя оио — нѣчто одно по идеѣ, отличное отъ суммы частей“?
— Конечно.
"Скажи: "полное" и "цѣлое" по твоему одно и то же, или первое есть нѣчто отличное отъ послѣдняго"?
— Ясно я себѣ этого дѣла не представляю, но такъ какъ ты все приказываешь отвѣчать смѣло, то я рѣшаюсь сказать, что первое есть нѣчто отличное отъ послѣдняго.
"Смѣлость твоя, Ѳеэтитъ, правильна, но правиленъ ли и отвѣтъ, — это мы разсмотримъ".
— Да, это нужно.
"Итакъ, "цѣлое" отличается отъ "полнаго" по теперешнимъ нашимъ словамъ"?
— Да.
"А что же на счетъ вопроса о разницѣ выраженій "всѣ" и "цѣлое"? Мы, напримѣтъ, считаемъ: разъ, два, три, четыре, пять, шесть. Или же говоримъ: дважды три, трижды два. Или же: четыре да два, три да два да одинъ. Вездѣ ли мы здѣсь говоримъ одно и то же, или мы говоримъ разное"?
— Вездѣ — одно и то же.
"Вездѣ — шесть"?
— Да.
"И вездѣ сказано то же, что въ выраженіи "всѣ шесть"?
— Да.
"А съ другой стороны, будетъ ли это какая-нибудь неправильность, если мы здѣсь вмѣсто выраженія "всѣ“ упо требимъ выраженіе "полное[124]?
— Не будетъ.
"Опять таки.... шесть""? — Да.
"Значитъ, о числахъ "самихъ по себѣа все равно, что сказать: "всѣ", что — "иолное"?
— Выходитъ такъ.
"А теперь мы будемъ разсуждать объ этомъ дѣлѣ вотъ съ какой стороны. Плееръ, какъ число "всѣхъ" заключающихся въ немъ единицъ, и плееръ, какъ единица сама по себѣ, вѣдь это — одной то же"?
— Да.
"И стадій — то же самое"?
— Да.
"И "полкъ" и другое въ этомъ родѣ точно также? Вообще, число "всѣхъ" низшихъ единицъ есть то же, что "полная" высшая единица"?
— Да.
"И это число не указываетъ ли на чисти каждой изъ этихъ высшихъ единицъ"?
— Да.
"А все то, что заключаетъ въ себѣ части, и само состоитъ изъ частей* ?
— Очевидно.
"Н наличность "всѣхъ" частей признана нами за нѣчто тожественное "полнотѣ", разъ число "всѣхъ" низшихъ единицъ есть то же, что "полная" высшая единица"?
— Такъ.
"Стало быть, про "цѣлое" нельзя сказать, что оно состоитъ изъ частей, такъ какъ наличность "всѣхъ" частей есть именно "полнота", а не "цѣлость"?
— Да.
"А сама "часть" къ чему имѣетъ отношеніе? То, чего она есть часть, будетъ, значитъ, нѣчто отличное отъ "цѣлаго"?
— Да, она есть часть именно "полнаго".
"Храбро ты, Ѳеэтитъ, воюешь. А "полное" не есть ли то, въ чемъ ничто не отсутствуетъ"?
— Непремѣнно. "А "цѣлое" — не есть ли точно также то, въ чемъ нѣтъ недостачи? А гдѣ есть недостача, тамъ нѣтъ ни "полноты", ни "цѣлости". Такимъ образомъ, цѣлость и полнота опять оказываются чѣмъ-то однимъ и тѣмъ же, такъ какъ ихъ осуществленіе обусловлено однимъ и тѣмъ же"?
— Да; теперь мнѣ кажется, что "цѣлое" и "полное" ничѣмъ не отличаются другъ отъ друга.
"И не говорили ли мы, что, усматривая гдѣ нибудь части, мы выраженіе "цѣлое" и "полное" (теперь это одно и то же) дѣлаемъ равносильнымъ выраженію "всѣ части".
— Да.
"А съ другой стороны, я уже и раньше началъ разсуждать о томъ, что если слогъ не есть простая наличность элементовъ, то въ послѣднихъ не слѣдуетъ усматривать и частей его, иначе эти элементы будутъ нѣчто однородное съ слогомъ т. е. будутъ наравнѣ съ слогомъ и "познаваемы".
— Да.
"А чтобы этого не пришлось признавать, мы подъ "слогомъ" хотѣли понимать что-то совершенно отличное отъ элементовъ"?
— Да.
"А между тѣмъ, если не элементы — части слога, то съумѣемъ ли мы на что-нибудь указать, что было бы частями[125] слога и въ то же самое время не было бы элементами"?
— Нѣтъ. Если вообще приходится признавать въ слогѣ "части", то смѣшно было бы искать эти части, минуя элементы, въ чемъ-нибудь другомъ.
"Судя по теперешнему разсужденію, Ѳеэтитъ, слогъ можетъ быть развѣ еще какая-то одна, недѣлимая идея".
— Да, это могло бы быть такъ.
"А помнишь, другъ, какъ мы немного раньше прислушивались къ убѣдительному, казалось, ученію, по которому нѣчто "первое", изъ чего составляется остальное, нс поддается, какъ неразложимое само себѣ, раскрытію. Говорилось тогда, что нѣтъ даже возможности отнести къ этому "первому" слова; "есть“, "это", какъ слова особыя и отдѣльно мыслимыя, и на это и указывалось,какъ на помѣху "раскрыть" и "познать" это первое".
— Помню.
"И кроется ли въ этомъ обстоятельствѣ что-нибудь другое, кромѣ той же "единости" и "недѣлимости"? — Я, по крайней мѣрѣ, другого ничего въ немъ не вижу".
— Да и трудно видѣть.
"Такимъ образомъ, тѣмъ же "первымъ чѣмъ-то" будетъ и слогъ, разъ онъ не будетъ имѣть частей, а будетъ представлять собою нѣчто одно".
— Совершенно вѣрно.
.,Итакъ: или слогъ есть нѣчто "цѣлое" и состоитъ изъ элементовъ, которые, въ свою очередь, составляютъ его части; и тогда и слогъ, и элементы въ одинаковой мѣрѣ и "раскрываемыми "познаваемы", такъ какъ "цѣлое" и наличность "всѣхъ" частей — одно и то же".
— Да, это непремѣнно такъ.
"Или слогъ есть нѣчто одно недѣлимое, и тогда чѣмъ же онъ больше подлежитъ раскрытію и "познаваемости" въ сравненіи съ элементомъ, если условіе для этого въ томъ и другомъ случаѣ одинаково"?
— Ничего противъ этого сказать не могу.
"Стало быть, мы не согласимся съ тѣми, которые будутъ указывать на слогъ, какъ на нѣчто подлежащее раскрытію и познаванію, а на элементъ, какъ на нѣчто противоположное"?
— Не согласимся, если будемъ держаться теперешняго разсужденія.
"Но, съ другой стороны, мы не будемъ соглашаться и съ тѣми, которые будутъ утверждать на-оборотъ, — не будемъ соглашаться съ ними, если будемъ держаться своего собственнаго опыта, который мы имѣемъ еще съ того времени, когда мы сами учились грамотѣ".
— Что ты имѣешь въ виду?
- ,Не это ли только ты тогда и дѣлалъ, что "изучалъ" элементы, упражняясь и глазомъ различать ихъ, и слухомъ уловлять самый звукъ каждаго элемента въ отдѣльности, чтобы не затрудняло тебя устанавливаніе ихъ какъ въ письмѣ, такъ и въ ироизношеніи"?
— Это ты правильно говоришь.
"А у киѳариста, — развѣ главное ученіе не въ томъ заключалось, чтобы умѣть услѣдить за каждымъ тономъ, на какой струнѣ онъ помѣщается? — а это — каждый тебѣ скажетъ — тѣ же "элементы" въ музыкѣ".
— Конечно.
"Такимъ образомъ, по нашему опыту объ "элементахъ" и "слогахъ", — если ужъ по этимъ элементамъ и слогамъ приходится судить и о другихъ, — гораздо больше приходится имѣть дѣло съ познаваніемъ именно элементовъ, и гораздо важнѣе для усвоенія цѣлой науки именно элементъ, а не слогъ, и кто говоритъ, что слогъ познаваемъ, а элементъ непознаваемъ, тотъ, — намѣренно ли, или ненамѣренно, — говоритъ несерьезно".
— Совершенно вѣрно.
"Это, впрочемъ, можно выяснить еще другими, думаю, способами. Но не будемъ изъ-за этого упускать изъ виду разсмотрѣніе нашего вопроса, — вопроса о знаніи, какъ "правильномъ рѣшеніи, вполнѣ "раскрытомъ" передъ рѣшающимъ".
— Да, это нужно разсмотрѣть.
"Какое значеніе имѣетъ слово "раскрытіе"? Но моему одно изъ трехъ".
— А именно...?
"Во-первыхъ, "раскрытіе" есть "выраженіе мысли звукомъ, посредствомъ словъ и фразъ, и, такъ сказать, отображеніе того, что душа "рѣшаетъ", въ струѣ, идущей изъ устъ, точно въ зеркалѣ ттли въ водѣ". — Какъ ты думаешь? — не такой ли смыслъ имѣетъ слово "раскрытіе"? — Да, ибо дѣлающій это "раскрываетъ" свою мысль.
"Но это — быстрѣе ли, медленнѣе ли, — всякій можетъ дѣлать; всякій можетъ выражать словами то, что онъ въ душѣ "рѣшаетъ", за исключеніемъ развѣ нѣмаго. Въ этомъ смыслѣ всякій, рѣшающій правильно, будетъ способенъ "раскрыть" свое рѣшеніе, и нигдѣ не будетъ правильнаго рѣшенія внѣ знанія".
— Вѣрно.
"Конечно, это не даетъ намъ повода сейчасъ уличать во лжи того, кто о знаніи далъ разбираемое теперь опредѣленіе. Вѣроятно, давшій такое опредѣленіе знанія имѣлъ въ виду не этотъ смыслъ слова "раскрытіе", а тотъ, что спрашиваемый о чемъ-нибудь способенъ отвѣтить разборомъ по элементамъ того, о чемъ его спрашиваютъ".
— Напримѣръ?
"Напримѣръ, какъ Исіодъ, упоминая о телѣгѣ, говоритъ: "сто частей въ телѣгѣ"Ошибка цитирования Неправильный тег <ref>;
элемент без имени должен иметь содержание. Я не могъ бы перечислить эти сто частей; да и ты, думаю, не перечислилъ бы ихъ. Мы съ тобою были бы довольны, если бы мы въ отвѣтѣ па вопросъ, что такое телѣга, могли назвать колеса, оси, кузовъ, парапеты и дышло съ ярмомъ".
— Это такъ.
"А Исіодъ что подумалъ бы о насъ? Смѣшно будетъ, если меня спросятъ о твоемъ имени, и я, перечисляя только слоги его и, въ сущности, правильно "рѣшая" то, что взялся рѣшать, воображу себя грамматикомъ и свое "раскрытіе" слова "Ѳеэтитъ" (т. е. разборъ его по слогамъ) буду считать вполнѣ грамматическимъ; — смѣшно это будетъ потому, что по второму смыслу слова "раскрытіе", за моимъ отвѣтомъ нельзя признать "знанія" до тѣхъ поръ " пока я съ моимъ "правильнымъ" рѣшеніемъ не проникну въ элементы той или другой вещи, — не такъ ли"?
— Да, такъ именно говорилось. "Такъ и на счетъ телѣги скажутъ, что наше "рѣшеніе* о ней правильно, но только лишь при умѣніи указать въ ней сто составныхъ частей и обставить этимъ указаніемъ свое рѣшеніе можно насъ считать вполнѣ раскрывшими свое "правильное" рѣшеніе и, вмѣстѣ съ тѣмъ, уже не просто "рѣшающими", а дѣйствительно "знающими" телѣгу, такъ какъ въ этомъ случаѣ цѣлое нами доведено до элементовъ".
— И ты съ этимъ согласенъ, Сократъ?
"Ты лучше скажи, согласенъ ли ты съ этимъ, и признаешь ли ты, что "раскрытіе" заключается въ умѣньи разбирать вещи по элементамъ, въ то время какъ разборъ ихъ по слогамъ или болѣе крупнымъ единицамъ есть отсутствіе "раскрытія". — Вотъ на что ты мнѣ отвѣть, чтобы можно бі. ло продолжать изслѣдованіе"
— Да, я съ этимъ согласенъ.
"А если я одно что-нибудь присуждаю разъ одному, а другой разъ другому, или если я одному чему-нибудь разъ присуждаю одно, а другой разъ — другое, то ты меня тоже признаешь знающимъ"?
— Нѣтъ.
"Въ такомъ случаѣ, не помнишь ли, что съ тобою и другими въ самомъ, началѣ, когда вы учились грамотѣ, именно такъ и случалось"?
— Ты имѣешь въ виду, что въ одному и тому же слогу мы разъ относили одну букву, а другой разъ другую, или что одну и ту же букву разъ мы относили къ тому слогу, къ которому ее слѣдовало отнести, а другой разъ — и въ слогу, къ ней никакого отношенія не имѣющему?
"Именно это я имѣю въ виду".
— Да, это случалось, и такіе изъ насъ, конечно, считались "незнающими".
"Итакъ, что же? Если бы писавшій въ то время слово Ѳеэтитъ думалъ, что его нужно писать черезъ Ѳ и е, и такъ и написалъ бы, а принимаясь писать слово Ѳеодоръ, думалъ, что его нужно писать черезъ Ф и е, и такъ и написалъ бы, то сказали ли бы мы о такомъ ученикѣ, что онъ "знаетъ" первый слогъ нашихъ именъ?" — Да вѣдь мы только что говорили, что при такихъ явленіяхъ нельзя говорить о "знаніи".
"И что мѣшаетъ предположить, что этотъ ученикъ могъ бы отнестись точно такъ же и ко второму и третьему слогамъ?"[126]
— Конечно, это возможно.
"Однако, начертаніе слова Ѳеэтитъ онъ "рѣшилъ", какъ оказалось, правильно и притопъ, пиша букву за буквой, съ разборомъ по элементамъ?“
— Да.
"И правильно онъ это рѣшилъ при незнаніи, какъ мы утверждаемъ?"
— Да.
"Не смотря на то, что его правильное рѣшеніе вполнѣ "раскрыто" предъ нимъ? — вѣдь онъ написалъ это слово съ разборомъ по элементамъ, а въ этомъ мы усматривали "раскрытіе"?"
— Вѣрно.
"Стало быть, есть и такія вполнѣ "раскрытыя" рѣшенія, которыхъ нельзя назвать "знаніемъ"?"
— Выходитъ такъ.
"Значитъ, это было только воображаемое богатство, когда мы думали, что обладаемъ вѣрнѣйшею формулою для опредѣленія знанія? Быть можетъ, впрочемъ, жаловаться еще рано. Быть можетъ, слово "раскрытіе" понимаютъ иначе. Мы вѣдь еще не разобрали всѣхъ трехъ смысловъ этого слова, изъ коихъ одинъ по нашему и долженъ быть приложимъ къ опредѣленію знанія, какъ "правильнаго рѣшенія, вполнѣ раскрытаго предъ рѣшающимъ".
— Хорошо ты напомнилъ. Остается еще одно значеніе слова "раскрытіе". Первое его значеніе было "выраженіе мысли словомъ, какъ ея отображеніемъ"; второе, разобранное только что, — "разборъ цѣлаго по элементамъ", а третье по твоему какое? "То, на которое указываютъ чаще всего; это — "умѣнье указать на признакъ, по которому данный предметъ отличается отъ другихъ".
— Какое, напримѣръ, и чего раскрытіе ты можешь представить?
"Напримѣръ, если угодно, о солнцѣ я считаю достаточнымъ указать на то, что это — самое ясное изъ всѣхъ свѣтилъ, движущихся по небу кругомъ земли".
Это такъ.
"Ты пойми, что я хочу этимъ примѣромъ выяснить. Я хочу выяснить, что только тамъ, і'дѣ я указалъ на отличіе какого-нибудь предмета отъ прочихъ. — только тамъ я, какъ говорятъ, "раскрылъ" передъ собою этотъ предметъ; а пока я указываю на что-нибудь общее[127], до тѣхъ поръ я разсуждаю не о самомъ этомъ предметѣ, а обо всемъ, чего это общее касается".
— Понимаю; и по моему это — прекрасное разъясненіе слова "раскрытіе".
"Стало быть, кто къ правильному рѣшенію чего-нибудь можетъ присоединить указаніе на разницу между рѣшаемымъ и всѣмъ остальнымъ, тотъ изъ "рѣшающаго" дѣлается "знающимъ"?
— Да, такъ мы утверждаемъ.
"Теперь, однако, Ѳеэтитъ, я ровно ничего не понимаю, послѣ того какъ подошелъ такъ близко къ разбираемому предмету. Точно я подошелъ къ сценической живописи. Пока я стоялъ вдали, то казалось мнѣ, какъ будто и выходитъ что-то".
— Какъ такъ?
"Ская;у тебѣ, если буду въ состояніи, Я имѣю правильное рѣшеніе о тебѣ. "Раскрывши" передъ собою это рѣшеніе, я тѣмъ самымъ становлюсь и "знающимъ", въ то время какъ безъ этого я есть просто "рѣшающій" — не такъ ли?"
— Такъ.
"А самое "раскрытіе" есть уясненіе разницы между тобою и другими?"
— Да.
"Итакъ, когда я былъ просто "рѣшающимъ", тогда я не уловлялъ мыслью ничего ивъ того, чѣмъ ты отличаешься отт другихъ?"
— Не уловлялъ.
"Я только "мыслилъ" то общее, которое ты имѣешь наравнѣ съ другими?"
— Да.
"Скажи, ради Зевеса, какъ это я могъ "рѣшать“ больше о тебѣ, чѣмъ о комъ-нибудь другомъ? Представь: я мыслю, что Ѳеэтитъ есть — человѣкъ, съ носомъ, съ глазами, со ртомъ, и такъ переименую одну часть тѣла за другою. Вотъ и спрашивается, можетъ ли такое "мышленіе" заставить меня мыслить больше Ѳеэтита, чѣмъ Ѳеодора или даже, что называется, послѣдняго Мисійца"[128].
— Такъ то такъ.
,.А если я буду мыслить человѣка не вообще съ носомъ и глазами, а со вздернутымъ носомъ и выкатившимися глазами, то опять таки не "рѣшаю" ли я столько же о тебѣ, сколько и о себѣ и другихъ всѣхъ, у кого такіе же носъ и глаза?"
— Конечно.
"По моему во мнѣ рѣшеніе о Ѳеэтитѣ не возникнетъ до тѣхъ норъ, пока не уложится во мнѣ этотъ вздернутый носъ и все другое, принадлежащее тебѣ, какъ нѣчто отличное отъ другихъ вздернутыхъ носовъ и пр., которые мнѣ приходилось видѣть, — не возникнетъ это рѣшеніе до тѣхъ поръ, пока не уложится все это въ моей памяти въ видѣ отпечатка, который бы, если я тебя завтра встрѣчу, напомнилъ мнѣ и заставилъ меня правильно рѣшать о тебѣ".
— Вѣрно. "Такимъ образомъ, въ усвоеніи отличія заключается само "правильное рѣшеніе“ о томъ или другомъ предметѣ".
— Выходитъ такъ.
"Что же тогда еще хотятъ сказать этимъ "раскрытіемъ" при правильномъ "рѣшеніи"? Или этимъ словомъ требуютъ какого-то дополнительнаго "рѣшенія" объ отличіи одного предмета отъ ряда другихъ, а тогда это смѣшное требованіе".
— Какъ?
"Да; тогда вышло бы такъ, что къ правильному рѣшенію[129] объ отличіи одного предмета отъ ряда другихъ они требуютъ присоединенія чего? — опять таки правильнаго ртие-ніп объ отличіи одною предмета отъ ряда другихъ. Въ такомъ случаѣ, то, что называется верченіемъ палочки или пестика или чего тамъ еще[130], было бы ничто въ сравненіи съ этимъ требованіемъ: это просто требованіе слѣпаго. Въ самомъ дѣлѣ, указывать вамъ, будто бы для "познанія" рѣшаемаго, чтобы мы "присоединили" то, что уже безъ того имѣемъ, — указывать на это можетъ быть нестѣснительно только для слѣпаго".
— А если бы... — ты Сократъ, что другое еще имѣлъ при твоемъ вопросѣ въ виду?
"Забавно вышло бы, дитя, съ этимъ знаменитымъ разъясненіемъ "знанія", если бы намъ стали толковать, что слово "раскрыть" обозначаетъ не "присоединить, какъ я сказалъ, новое опять, и опять простое рѣшеніе отличія", а "познать это отличіе". Вѣдь "познать" значитъ "пріобрѣсть знаніе"[131], — не такъ ли?"
— Такъ.
"Тогда бы на вопросъ, что такое знаніе, пришлось отвѣчать, что знаніе есть правильное рѣшеніе съ присоединеніемъ "знанія" отличіи; вѣдь "раскрытіе" было бы "знаніе отличія" по этому разсужденію, — такъ?"
— Да.
"И, конечно, нельзя не назвать наивными тѣхъ, которые хотятъ опредѣлить знаніе и говорятъ, что это есть правильное рѣшеніе съ присоединеніемъ знанія — чего знанія, — отличія ли, или чего другого, — это ужъ все равно. Такимъ образомъ, Ѳеэтитъ, знаніе не есть ни ощущеніе, ни правильное рѣшеніе, ни правильное рѣшеніе вполнѣ раскрытое передъ рѣшающимъ".
— Да, выходитъ такъ.
"Что же теперь? Все ли мы еще беременны, все еще у пасъ родильныя потуги, или мы родили уже все?“
— Клянусь Зевесомъ, я, благодаря тебѣ, сказалъ больше, чѣмъ по себѣ могъ сказать.
"И все это моимъ повивальнымъ искусствомъ обнаружено ложнымъ и негоднымъ къ жизни?"
— Совершенно вѣрно.
"Если ты, Ѳеэтитъ, послѣ этого захочешь забеременѣть и дѣйствительно забеременѣешь опять чѣмъ-нибудь такимъ, то плодъ твой, благодаря теперешнему изслѣдованію, будетъ лучше. А если на будущее время останешься неплоднымъ, то по крайней мѣрѣ не будешь тягостенъ для людей твоего общества, проникнешься скромностью и, какъ того требуетъ благоразуміе, не будешь воображать, что извѣстно тебѣ что-то, на дѣлѣ тебѣ неизвѣстное. Только до этого простирается мое повивальное искусство и пе дальше. И не знаніями я могу хвалиться, какъ это могутъ другіе, теперешніе и бывшіе великіе и удивительные мужи. Повивальное же искусство я и мать моя получили отъ Бога, — мать для женщинъ, а я для юношей, благородныхъ и прекрасныхъ. — Теперь мнѣ нужно идти въ портикъ архонта-царя, по жалобѣ, которую на меня подалъ Милитъ, а завтра поутру[132], Ѳеэтитъ, опять увидимся па этомъ мѣстѣ".
Примечания
- ↑ Намекъ на Коринѳскую войну, продолжавшуюся отъ 394 по 387 г.
- ↑ Теріісіонъ жилъ въ деревнѣ недалеко отъ Мегаръ и только иногда хаживалъ въ городъ.
- ↑ на "священной" дорогѣ между Елевсиномъ и Аѳинами.
- ↑ Поступаетъ, стало быть, иначе, чѣмъ мы видѣли въ "Протагорѣ", гдѣ самъ Сократъ передаетъ всю свою бесѣду съ Протагоромъ въ видѣ разсказа о ней.
- ↑ Логистика, наука объ отношеніи чиселъ, есть, должно быть, то же, что наша алгебра. Полагаю, что въ VIII и IX книгахъ Евклидовыхъ "элементовъ" трактуется именно логистика.
- ↑ то есть, съ Ѳеодоромъ и съ пришедшими вмѣстѣ съ Ѳеэтитомъ его товарищами.
- ↑ Сократъ спрашиваетъ, будетъ ли понятно слово "глина", если мы не будемъ знать, что такое сама глина, и будетъ ли понятно смво "знаніе", если мы не понимаемъ, что такое само знаніе.
- ↑ Т. е. не пойметъ и того сложнаго выраженія, въ которое вошло "непонятое" слово "знаніе, "
- ↑ "Не поймемъ этого", — говоритъ Сократъ ",такъ какъ выраженіе "сапожное мастерство" мы только и переводимъ на выраженіе "знаніе выдѣлывані обуви."
- ↑ съ однимъ изъ тѣхъ юношей, которые пришли сюда вмѣстѣ съ Ѳеэтитомъ изъ палестры.
- ↑ Въ какомъ смыслѣ нужно понимать терминъ "потенціальные показатели длины" — это выяснится ниже. Въ подлинникѣ стоитъ слово "86ѵа|Пі;." До СИХЪ ПОрЪ КОММеНТЯТОрЫ принимали СЛОВО Зііѵаціг, въ общемъ смыслѣ нашихъ математическихъ степеней (а, V и т. д.), вслѣдствіе чего вся эта математическая вставка въ нашемъ діалогѣ оставалась внѣ смысла. Мы слово &>ѵаці-. іюнимаемъ иначе, опираясь при этомъ на 3-с правило Х-ой книги учебника Евклида.
- ↑ Какъ это можно "чертить" планиметрическія "числа, " — это для насъ понятно. Мы тоже "чертимъ" алгебраическое выраженіе a², подразумѣвая подъ нимъ, въ общемъ, конечно, "число, " въ частности же aу насъ въ подобныхъ случаяхъ разсматривается такъ, что буква а есть показатель количества линейныхъ единицъ (футовъ, саженей и т. д.) въ сторонѣ квадрата, показаннаго въ цифрѣ 2, поставленной надъ этой буквою.
- ↑ Указаніе здѣсь на "несоизмѣримость" вполнѣ правильно. А,--|В Если у насъ въ квадратѣ | | заключается, напр., 5 квадратныхъ с — о футовъ (^пятифутовикъ), то линія его АВ, въ которой количество линейныхъ футовъ опредѣляется такъ называемымъ корнемъ 5-ти, дѣйствительно не поддается точному измѣренію но футамъ (^несоизмѣрима съ линейнымъ футомъ), такъ какъ корня изъ 5-и съ точностью извлечь нельзя. Въ нашихъ алгебраическихъ выраженіяхъ остается всегда у’Г безъ дальнѣйшаго вычисленія, развѣ что иногда логариѳмируемъ алгебраическое выраженіе. — Что здѣсь сказано о 5-и, то нужно повторить и о 2, 3, — 6, 7, 8, — 10, 11, 12, 13, 14,15, — 17 и т. д. На всѣхъ этихъ числахъ, какъ говоритъ Ѳеэтитъ, Ѳеодоръ демонстрировалъ потенціальные показатели длины.
- ↑ т. ѳ., всякое число вообще, разсматриваемое, конечно, въ данномъ случаѣ, какъ показатель квадратныхъ единицъ (потому и "планиметрическое"). Стало быть, Ѳеэтиту приходилось имѣть здѣсь дѣло не только съ упомянутыми выше 2, 3, 5, 6, 7, 8, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 17 и т. д., но и съ 4, 9, 16 и т. д. Послѣднія (т. е. 4, 9, 16 и т. д.) поддаются извлеченію "корней" (у^Г=2; |/9≈3; ^/Тб = 4…), и стороны квадратовъ, представляющихъ собою 4, 9, 16 и т. д. квадратныхъ единицъ, соизмѣримы, конечно, съ соотвѣтствующими линейными единицами.
- ↑ т. е. тѣ же 4, 9, 16 и т. д., равняющіяся: 2X2, 3X3,4X4 и т. д.
- ↑ Напр.: 2 — 1X 2; 3=1 X 3; 5=1 X 5; 6=2 X 3 или 1X 6 и т. д.
- ↑ т. е. неравносторонняго прямоугольника: имѣющаго, напримѣръ " въ сторонѣ АБ шесть, а въ сторонѣ АС одну линейную единицу.
- ↑ Т. е. дѣлали то же самое, что дѣлаемъ мы, когда вмѣсто 4-хъ пишемъ 2‘, вмѣсто 9-и — Звмѣсто 16-и — 4* и т. д.
- ↑ т. е. опредѣленіе не самой длины, а того, изъ нею эту длину придется еще только извлекать.
- ↑ ОЫоп§ит АВСБ (смотри ниже рисунокъ) выводится въ квадратъ, между прочимъ, и линіею ВЕ, составляющею касательную круга К, въ коемъ разница между АВ и ВБ (т. е. АН) служитъ діаметромъ. Квадратъ ВЕГО равняется тогда своею площадью оЫоп^’ѵ АВСБ. Эту теорему Ѳеэтитъ и его товарищъ, надо полагать, знали. По крайней мѣрѣ, у Евклида, составителя математическихъ "элементовъ," мы ее встрѣчаемъ въ концѣ III книги названнаго учебника.
- ↑ Значитъ, дѣлали то же, что дѣлаемъ мы, когда говоримъ: сторона такого-то квадрата =2, а сторона такого-то квадрата =^ъ \
- ↑ т. е. съ показателями кубическихъ единицъ, гдѣ, наир., ребро восьмифутовика равняется двумъ линейнымъ футамъ, а ребро пяти-з_ футовика = |/5.
- ↑ Намекъ на 6-ю стр., 20-ю строку.
- ↑ т. е. похожи въ отношеніи неплодности.
- ↑ внукъ того Аристида, который такъ прославился въ эпоху персидскихъ войнъ.
- ↑ Намекъ на стр. 13 строку 20.
- ↑ Иліада XIV. 201 и 302.
- ↑ Намекается на мѣсто Иліады УIII. 23 и слѣд., гдѣ Зевесъ, хвалясь своимъ превосходствомъ надъ остальными богами, говоритъ: Еелижъ я потяну за канатъ золотой, прицѣпивъ его къ небу, Вырву все и съ землею и съ небомъ', къ вершинамъ Олимпа Цѣпъ золотую затѣмъ привяжу, и вселенная рухнетъ.
- ↑ Какъ на "странную" и "смѣшную" сторону, послѣ разсужденія о перемѣнахъ или неперемѣнахъ въ ощущающемъ и ощущаемомъ, Сократъ въ шести костяхъ, очевидно, указываетъ на то. что хотя ихъ количество остается одно и то же, тѣмъ не менѣе наблюдающій провозглашаетъ ихъ разъ за нѣчто большее, а другой разъ за нѣчто меньшее, и что такъ разсуждаютъ всѣ наблюдающіе, не расходясь въ своемъ разсужденіи такъ, какъ могутъ расходиться по вопросу о цвѣтѣ.
- ↑ т. е" на общій вопросъ, выраженный въ строкахъ 14 — 1 С. Читатель, конечно, сопоставитъ его съ тѣмъ, что изъяснено на стр 21, строки 20 — 36.
- ↑ Намекъ на стихъ трагедіи Еврипида "Ипполитъ" (612), гдѣ говорится: языкъ присягалъ, а душа не присягала.
- ↑ Крупный вопросъ задастъ себѣ Сократъ, къ положительному отвѣту на который онъ переходитъ только послѣ критики сенсуалистическаго ученія Протагора, занимающей больше половины нашвіо діалога.
- ↑ Если мнѣ сначала было 40, а другому 20 лѣтъ, то черезъ 20 лѣтъ будетъ — мнѣ 60, а другому 40, т. е. я буду старше только на одну треть, между тѣмъ какъ сначала я былъ старше противъ другого на цѣлую половину.
- ↑ т. с. пассивному, если первое было активное, и активному, если первое было пассивное.
- ↑ Нѣтъ, стало быть, на дѣлѣ того, что хотятъ обозначить родовыми названіями человѣкъ, камень и т. п
- ↑ Упоминая, на ряду съ "горячимъ" и "бѣлымъ," о благѣ и злѣ^ неимѣющихъ никакого отношенія къ ощущеніямъ, Сократъ сразу сдвинулъ свое разсужденіе съ почвы узкаю сенсуализма на почву болѣе широкаго ученія, но которому для каждаго существуетъ не только то, что имъ самимъ "ощущается,“ но вообще то, что ему самому "представляетояи.
- ↑ Во всемъ діалогѣ встрѣчаются слова: 8о$а — 8о$"Сееѵ, какъ техническіе термины, выясняющіеся но ходу бесѣды то въ томъ, то въ другомъ значеніи. Мы держимся въ русскомъ переводѣ словъ: рѣшеніе, рѣшать. Въ той части діалога, въ которой разбирается сенсуалистическая теорія, подъ этими терминами нужно разумѣть представленія о внѣшнемъ мірѣ по ощущеніямъ.
- ↑ т. е. не составляетъ вмѣстѣ съ здоровымъ состояніемъ такія двѣ ночти равныя половины, какъ время сна и бодрствованія.
- ↑ Сильно вовлекъ Сократъ Ѳеэтита во всю фразеологію, выработавшуюся въ продолженіе всей бесѣды о бѣломъ цвѣтѣ и т. п, такъ что Ѳеэтитъ и не замѣчаетъ той ироніи, которая скрывается подъ примѣненіемъ этой фразеологіи къ самому "существованію" человѣка.
- ↑ На родинахъ, праздновавшихся обыкновенно на пятый день послѣ рожденія младенца, главный обрядъ заключался въ ношеніи повивальною бабкою младенца кругомъ очага.
- ↑ ' Слово "рѣшеніе" нужно, конечно, понимать опять-таки въ смыслѣ "представленія о внѣшнемъ мірѣ но ощущеніямъ".
- ↑ Рѣчь идетъ опять объ ощущеніяхъ.
- ↑ Въ Спартѣ всякій, присутствовавшій въ палестрахъ, долженъ былъ принимать участіе въ гимнастическихъ упражненіяхъ, иначе онъ долженъ былъ удалиться.
- ↑ т. е. не отъ сопоставленія съ человѣкомъ боговъ и звѣрей по вопросу объ отношеніи между ощущеніемъ и знаніемъ.
- ↑ Въ разговоръ вмѣшивается Ѳеодоръ.
- ↑ Какой былъ Каллій поклонникъ Протагора ари его жизни, — иы видѣли въ діалогѣ "Протагоръ".
- ↑ Сократъ, повидимому, хочетъ сказать, что если говорятъ: "знаніе есть ощущеніе“, то это еще не значитъ, что знаніе и ощущеніе тождественны.
- ↑ Т. е. спроситъ тебя, бываетъ ли знапіе гакъ же сладкое или горькое, какъ "вкусовое" ощущеніе и т. д.
- ↑ ,.Этимъ положеніемъ озадачивать нечего; изъ него только слѣдуетъ, что и знанія "ощущающаго" не одинаковы со званіями "помнящаго". — Эта мысль, повидимому, имѣлась въ виду въ данномъ мѣстѣ.
- ↑ т. е. одну сторону его знать, а другую не знать.
- ↑ "и не нужно изъ-за этого насмѣхаться надъ моимъ ученіемъ указываніемъ на собакъ и боговъ." Такія слова Протагора слышатся здѣсь между строкъ.
- ↑ Ужъ въ геометрическихъ начертаніяхъ не можетъ быть, конечно, и рѣчи о тонъ исправленіи "худшаго состоянія на лучшее", съ которымъ, по словамъ Протагора, имѣютъ дѣло "мудрецы", и за предѣлами котораго всѣ люди есть "судьи всѣмъ вещамъ".
- ↑ ' извѣстный разбойникъ миѳическаго времени, обитавшій на приморской скалѣ между Аттикою и Мегаридою. Онъ нападалъ на путешественниковъ и заставлялъ ихъ мыть ему ноги, причемъ сталкивалъ ихъ со скалы въ море. Былъ убитъ Ѳисеемъ.
- ↑ Ливійскій великанъ, также не дававшій проходу путешественникамъ; побѣжденныхъ онъ задушалъ. Былъ убитъ Иракломъ.
- ↑ Итакъ, Сократъ (это мы замѣтили въ началѣ нашею діалога и встрѣчаемъ во всѣхъ вообще діалогахъ Платона) понимаетъ слово мудрость въ смыслѣ знанія; знаній — такая мысль проводится въ настоящемъ мѣстѣ нашего діалога — на свѣтѣ столько же, сколько и дѣлъ, съ которыми люди сталкиваются, и не то мы считаемъ за "существующее “ въ каждомъ отдѣльномъ дѣлѣ, что намъ самимъ по этому дѣлу "кажется", а то, на что намъ указываетъ знающій это дѣло.
- ↑ т. е. пока не пріобрѣтетъ знаній.
- ↑ ' Говорятъ, что Протагоръ погибъ въ морскихъ волнахъ на пути въ Сицилію.
- ↑ т. е. не поколеблено пока; ниже и это будетъ подвергнуто Сократомъ основательной критикѣ.
- ↑ т. е. на стр. 42 и слѣд.
- ↑ въ противоположность соматической жизни, которой касалась предыдущая замѣтка.
- ↑ Разумѣй прекрасные и "некрасивые" поступки людей.
- ↑ опять-таки только пока.
- ↑ Намекъ на стр. 44 строки 1 и слѣд.
- ↑ Сократъ собирается присмотрѣться ближе къ тѣиъ мудрецамъ, умѣющимъ подѣйствовать на людей по направленію къ лучшему, о которыхъ говорилось на стр. 44 строки 3 и слѣд.
- ↑ т. е. водяные часы, опредѣлявшіе время, сверхъ котораго судебному оратору не позволялось говорить.
- ↑ т. е. о спорящей съ ними передъ судьею сторонѣ.
- ↑ т. е. къ судьѣ, распоряжающемуся ихъ дѣломъ, какъ господинъ дѣломъ своихъ рабовъ.
- ↑ чтобы привлечь его на свою сторону.
- ↑ Чувствуется здѣсь добавленіе: каковы мы съ тобою, Ѳеодоръ. Вся эта рѣчь, впрочемъ, имѣетъ ироническій оттѣнокъ. Въ настоящій серьезный тонъ Сократъ перейдетъ ниже, когда начнетъ говорить о богѣ.
- ↑ т. е. думаетъ такъ, совершенно не понимая этого фигуральнаго выраженія и его отношенія къ властелину или царю.
- ↑ Образчикъ такого товарищескаго собранія "свободныхъ" друзей представляетъ намъ Платонъ въ своемъ діалогѣ "Пиръ".
- ↑ Напр. съ самимъ Сократомъ.
- ↑ Онъ происходилъ изъ Эфеса, весьма важнаго торговаго города въ малой Азіи.
- ↑ Толкователи справедливо замѣчаютъ, что Ѳеодоръ въ данномъ выраженіи имѣлъ въ виду свои математическія задачи съ ихъ отсо&гоеі?, ооХХоуіоріоі и такими или иными Обоеі?.
- ↑ т. е. Мелиссъ и Парменидъ съ приверженцами.
- ↑ Игра &а ура|Х(і^і; есть, повидимому, особый видъ нашихъ "горѣлокъ".
- ↑ Ироническое вазваніе вмѣсто "учащихъ, что все течетъ".
- ↑ Сказано тоже въ шутку объ учащихъ, что все неподвижно.
- ↑ По схоліи къ данному мѣсту, Сократъ, толкуя иронически о "текущихъ" и "движущихъ", вспомнилъ о святыняхъ, которыя неприкосновенны.
- ↑ Смотри стран. 63 строки 11 и слѣд.
- ↑ Смотри стран. 63 строки 11 и след.
- ↑ "Предстанетъ Сократъ во всей силѣ своей діалектики и развернетъ ее такъ, что тебѣ придется только удивляться". Такую мысль, вѣроятно, хочетъ здѣсь выразить Ѳеодоръ, самъ только что испытавшій на себѣ зту силу.
- ↑ "Единичникомъ" по преимуществу названъ Парменидъ — въ шутку, конечно, — потому, что онъ глубже всѣхъ проникся идеею, что "все" есть одно.
- ↑ Есть особый діалогъ, подъ заглавіемъ "Иарменидъ", носящій также имя Платона.
- ↑ Намекъ на троянскаго коня, въ которомъ сидѣли вооруженные Ахеяне, втащенные потомъ съ конемъ въ Трою.
- ↑ т. е. всевозможныя ариѳметическія комбинаціи.
- ↑ Указавъ на соображеніе (=сопоставленіе), Ѳеэтитъ, самъ того не подозрѣвая, сдѣлалъ весьма важный шагъ въ ходѣ бесѣды, каковой шагъ очень обрадовалъ Сократа.
- ↑ т. е, когда она "соображаетъ“.
- ↑ Сравни стр. 49 и слѣд.
- ↑ т. е. на тѣхъ же стр. 49 и слѣд.
- ↑ Всѣ зти четыре случая представляютъ собою полную логическую дисъюнкцію.
- ↑ До силъ лоръ "существующее" было, по ученію Протагора, то, что человѣкъ "ощущаетъ", а послѣ разбора Протагоровскаго ученія, — въ данномъ, стало быть,мѣетѣ — то, что вообще входитъ въ мысль "рѣшающаго", какъ части ея содержанія.
- ↑ Ходъ бесѣды выясняетъ теперь слово "рѣшеніе“ въ смыслѣ вышеупомянутыхъ "соображеній", при которыхъ душа имѣетъ дѣло собственно не съ внѣшнимъ міромъ, а съ своими представленіями, съ своими понятіями; ниже мы услышимъ отъ Сократа о словѣ "рѣшеніе" больше.
- ↑ Опять таки Сократъ указываетъ здѣсь на невозможность смѣшиванія отдѣльныхъ понятій, этихъ "частей" содержанія мысли (сравни стр. 78, 2-ю сноску).
- ↑ А ея онъ не постигаетъ или не "мыслитъ", какъ и самъ Ѳеэтитъ предположилъ выше (смотри стр. 80 строку 2 снизу).
- ↑ До сихъ норъ Сократъ имѣлъ дѣло съ представленіями и по-нятіями души, составленными по ощущеніямъ отъ внѣшняго міра и по "соображеніямъ" ея. Теперь онъ переходитъ къ обратному процессу душевной дѣятельности, именно къ наблюденіямъ, по ѳтимь представленіямъ и понятіямъ, надъ внѣшнимъ міромъ.
- ↑ Этотъ пунктъ похожъ на первый (си. выше); нѣтъ въ йенъ только прибавки о подведеніи уловляемыхъ черезъ ощущеніе признаковъ подъ хранящіеся въ душѣ отпечатки.
- ↑ Конечно, такъ; развѣ тогда только случается, что я запечатлѣваю у себя два (однородныхъ) предмета одновременно; тогда я, не запечатлѣвъ ихъ хорошо (выражаясь по Сократу — "не втиснувъ ясныхъ отпечатковъ въ пластъ воска"), постоянно потомъ "путаю" одинъ предметъ съ другимъ.
- ↑ Имѣются въ виду перечисленные выше пункты 1 — 4.
- ↑ Имѣются въ виду перечисленные выше пункты 5 — 8.
- ↑ разумѣется, одновременно. Какъ прежде мы находили одновременность первыхъ впечатлѣній отъ однородныхъ предметовъ помѣхою правильному запечатлѣнію предметовъ въ памяти, такъ теперь Сократъ находитъ одвовремевность возобновленія впечатлѣній отъ предметовъ помѣхою вызвать надлежаще то, что я о нихъ, — быть можетъ, уже слабо (послѣ продолжительнаго времени), — помню.
- ↑ Т. е. ни ощущеніе не такъ рѣзко, ни отпечатокъ предмета въ моей памяти не такъ ясенъ, чтобы первое пряно подводилось подъ послѣдній.
- ↑ ' Имѣется въ виду 9-й изъ перечисленныхъ выше пунктовъ; объясненіе пунктовъ 10 — 14, какъ приведенныхъ только для большей полноты логическихъ комбинацій, но пе дающихъ никакого новаго матеріала для дѣла, здѣсь нс повторяется.
- ↑ Имѣется въ виду пунктъ 17-й.
- ↑ "") Зд<ьсь сводятся перечисленные выше пункты 15-й и 16-й въ одно.
- ↑ Конечно, рѣчь идетъ не о какой-нибудь этимологической одинаковости словъ хт}р и хт]рсс, а о простомъ созвучіи.
- ↑ Смыслъ слова "существующее" остается такимъ, какъ онъ истолкованъ въ нашемъ примѣчаніи на стр. 78.
- ↑ И Омировскій эпитетъ Хааюѵ (^косматое, зеііісеі сердце=хт]р; Омиръ имѣетъ въ виду мужественное сердце) даетъ Сократу матеріалъ для остроты.
- ↑ т. е. частнѣе, въ соприкосновеніи ощущаемаго съ памятуемымъ.
- ↑ т. е. не извѣстный какой-нибудь индивидуумъ.
- ↑ Не идетъ ли тутъ рѣчь скорѣе о разныхъ ариѳметическихъ дѣйствіяхъ ( — вычисленіяхъ)?
- ↑ На это приходилось указывать и на стр. 77, когда "извѣстное" не было еще разъяснено въ смыслѣ "памятуемаго", а затѣмъ и на стр. 85 пунктъ 1.
- ↑ Вотъ фраза, напоминающая намъ фразу, отъ которой Сократъ вышелъ при настоящемъ разсужденіи (сравни стр. 93 строку 30).
- ↑ Вотъ какъ Сократъ разрѣшаетъ недоумѣніе, поставленное предыд. стр. строка!3.
- ↑ Сократъ любитъ проводить такія положенія, какъ "мудрый мудръ оть мудрости" (си. стр. 6 строку 26 ) и т. д. (другіе примѣры мы читали и въ Протагорѣ); въ данномъ мѣстѣ онъ указываетъ на не-нриложимость такого вполнѣ вѣрнаго положенія, а потому и недоумѣваетъ.
- ↑ Сократъ и не думаетъ развивать здѣсь мысль и разсѣянности, какъ патолотческ.....состояніи, принимающемъ иногда большіе размѣры.
- ↑ ' Т. е. сознаетъ онъ, что ли, что у него такія то незнанія и такія то знанія....? или: сознаетъ онъ, что ли, что у него незнаніе того-то и знаніе того-то?
- ↑ Т. е. при самомъ прохожденіи рѣки увидимъ, гдѣ можно пройти, и гдѣ можно бы потонуть.
- ↑ Т. е. звуковъ, получающихъ начертаніе въ буквахъ.
- ↑ Какъ то "первое" сравнивалось выше со звуками, соотвѣтствующими буквамъ, такъ теперь сложное изъ этого "перваго" сравнивается съ слогами словъ.
- ↑ Читай по "звуковой методѣ".
- ↑ т. е. гласные.
- ↑ Такъ, начертаніе ( — [леѵ) представляетъ собою нѣчто со вершенно новое въ сравненіи съ тѣми частями, изъ которыхъ оно происходитъ
- ↑ то есть: "полное шесть".
- ↑ Части, во всякомъ случаѣ, отыскать придется; слогъ, представляющій нѣчто, хотя бы и не "полное", но все-таки "цѣлое", не можетъ быть, какъ оказалось въ послѣднемъ разсужденіи, безъ частей.
- ↑ если бы, разумѣется, эти второй и третій слоги были такъ же однозвучны, какъ первый слогъ словъ "Ѳеэтитъ" и "Ѳеодоръ".
- ↑ Въ данномъ примѣрѣ оЧщеч будетъ: свѣтила, движущіяся по небу кругомъ земли.
- ↑ Выраженіе, обозначающее самаго ничтожнаго человѣка
- ↑ т. е. къ правильному рѣшенію, весь смыслъ котораго и заключается въ томъ, чтобы усмотрѣть отличіе одного предмета отъ другого.
- ↑ т. е все кругомъ да кругомъ.
- ↑ Смотри стр. 95 строку 7.
- ↑ Такъ готовится Сократъ къ судебному дѣлу, усгроенному ему нежелавшими его понять и невѣжественными людьми.