Глава XXXVII[править]
Рано утром Логина разбудил доносившийся откуда-то не издалека шум. Лежа в постели, прислушался. Слышалось нестройное галденье, в котором иногда можно было различить отдельные неистовые вскрики. Такие же вскрикивания слышались иногда совсем близко, в разных местах. Но у самого дома Логина было тихо, — только временами слышно было, как бежали под окнами люди, испуганно и негромко переговариваясь.
Логин почувствовал тоскливую и смутную тревогу, предчувствие душевного подъема, который овладевает людьми в минуты общего возбуждения. Нервно вздрагивая и торопясь, принялся одеваться. Внезапный дикий вопль под окнами заставил его задрожать от неожиданности. С гамом и свистом проходила толпа, и один кто-то неистово орал:
— Не отставай, ребята! Бить докторов! Логин подошел к окну и стал у косяка. Толпа состояла из мальчишек и совсем молоденьких городских парней. Впереди шел тот буян с оловянными глазами, лицо которого так хорошо запомнилось Логину. Он-то и горланил, нелепо махая руками и закатывая глаза как-то искоса вверх и в сторону. Когда они прошли, на пустынной улице стало опять тихо, только со двора доносились отголоски бестолковой суетни у Дылиных, да слышалось все то же галденье, которое разбудило Логина.
Логин сошел из спальни вниз и в передней столкнулся с Серпеницыным; он только что поднялся по лестнице из кухни и имел таинственный и озабоченный вид. Сказал:
— Простите, милостивый государь, что являюсь к вам без доклада, но ваша Дульцинея Тобосская дезертировала, как надо судить по тому, что двери внизу настежь, а ее нигде не обретается. Испрашиваю аудиенцию у вашего высокоблагородия.
Логин прошел в гостиную и предложил Серпеницыну сесть. Оборванец хмыкнул, осторожно уселся на мягкий стул и зашептал:
— Осмелюсь доложить, что дальнейшее пребывание ваше, милостивый государь, в этом городе может повлечь за собою весьма опасные последствия.
— Ну, ничего, — хмуро сказал Логин, — какие там последствия? Да что вы шепчете, — здесь некому подслушивать.
— А этот субъект? — спросил Серпеницын, указывая подбородком на кого-то сзади Логина.
Логин оглянулся-из столовой выглядывал Леня, только что вскочивший с постели.
— Ну, этот субъект не опасен, — сказал Логин с улыбкою.
Серпеницын заговорил громче:
— Дело в том, выражаясь литературным стилем, что мещане нашего города подняли восстание против холерных властей и собрались теперь, под предводительством бабы Василисы Горластой, с неприязненными намерениями у холерного барака. А так как ваше высокоблагородие изволили в глазах здешнего почтенного мещанства навлечь на себя подозрение в принадлежности к шайке злоумышленников, рассыпавших мор в колодцы, то и вашей мирной обители грозит разгром. А потому осмелюсь рекомендовать вам, милостивый государь, предпринять, пока не поздно, благородную ретираду, хотя бы, например, в имение достоуважаемого господина Ермолина, на которое народная ярость ни в коем случае не посягнет.
«А если посягнет?» — подумал Логин.
В его воображении мгновенно стал образ Анны, и перед нею разъяренная толпа. Мысль о том, что Анна может подвергнуться опасности, заставила его затрепетать: почти физическую боль почувствовал он, представляя себе, как на прекрасное тело Анны упадет тяжелый удар.
— Не так страшен черт, как его малюют, — сказал он Серпеницыну. — Я останусь, — бесполезно бегать: захотят, и там найдут.
— Удирайте-ка подобру-поздорову, — встревоженным голосом сказал Ленька.
Логин засмеялся, подошел к мальчику и обнял его.
— Удирай сам, коли хочешь, — сказал он, — за тобой не погонятся.
Логин остался один. Серпеницына выпроводил ни с чем, а куда и как скрылся Ленька, он как-то не заметил. Сел в гостиной у окна, — и новые, значительные мысли обступили его. Под наплывом этих мыслей постепенно рассеивалась тоска, и холодное спокойствие, ясное, как морозный воздух, осеняло душу.
Видел непоправимое зло жизни, чувствовал великую усталость и без печали и без радости ждал отдыха. Отрывочно вспоминалась жизнь, — пестрым, быстрым калейдоскопом мелькали мелкие и, казалось, забытые случаи, проходили живые и отошедшие в вечность люди, вставали знакомые и покинутые места. Беспристрастный судия, без гнева и без жалости к себе оценивал зло и ложь своих деяний, пробегавших теперь в памяти. Знал, что надлежит уничтожить форму, столь порочную, и смять глину, из которой вылеплено так много дурного. Не хотел думать, что это он сам — тот, кто вылеплен из этой глины, — спокойно отдавал себя вечно творящей и вечно разрушающей воле и безбоязненно ждал исполнения своего срока.
Образ Анны, белый и непорочный, царствовал над его мыслями. Радостно было думать, что она останется. Не раскаивался в том, что причинял ей страдания, — и не желал ей счастия. Она стояла перед ним в торжественной наготе своей, вечная, древняя, — и была совершенна, и нечего было для нее желать.
Детские, наивные мечты и планы о счастии и благополучии припомнил без горечи — и не посмеялся над ними. И боязнь прошлого предстала как далекое и чуждое страдание, — томление ненужное и тщетное.
Понял, что и торные дороги, и пути, никем еще не идейные, одинаково значительны и любопытны для беспокойного духа, жаждущего новизны и везде находящего ее. В бесконечном разнообразии возможностей представилось ему обетование будущей жизни, — но для него самого времена стали уже ненужны и невозможны.
Прошло около часу. На улице становилось шумно. Под окнами дома собиралась толпа. Над буйным гамом носились визгливые женские крики. Логин поднял голову и прислушался.
— Сама, сама своими глазами видела, — свирепо кричала баба.
Конец ее фразы затерялся для Логина в общем гвалте. В столовой послышался звон разбитых стекол: растрепанные мальчишки начали швырять в окна каменья. Заслыша звон стекол, толпа притихла. Логин перешел в столовую, открыл окно и, сурово хмуря брови, глядел на толпу. Мальчишки шарахнулись в сторону, толпа боязливо попятилась. На минуту стало тихо. Вдруг где-то в задних рядах послышался бабий неистовый крик:
— Да чего вы струсили, остолопы!
Плюгавая бабенка в рваном платьишке, простоволосая и корявая, протискивалась через толпу, выскочила вперед и закричала Логину:
— Выходи, выходи, ведьмедь, из своей берлоги, честью выходи. Понапаскудничал ты над нами, — будет!
Толпа нестройно и ожесточенно загалдела. В Логина полетели каменья, — швыряли пока осмелившиеся мальчишки.
— Здравствуй, смерть! — тихо сказал он и отошел от окна.
Неспешно прошел по комнате, по лестнице, что вела на улицу, и спокойно вышел на крыльцо. При его появлении крики усилились, толпа надвинулась к крыльцу, — Логин увидел раскрасневшиеся лица кричащих баб, — и то, что делается, показалось бесцельным и нелепым. Но эта мысль и мгновенно охвативший ужас быстро исчезли; чувствовал, что уже некогда, и, начиная куда-то торопиться, стал спускаться по лестнице. Еще успел увидеть, как тяжелый камень ударил его в плечо и вдоль тела упал вниз, — успел еще услышать где-то близкий знакомый голос, который отчаянно вскрикнул что-то, — и после короткого тягостного ощущения тупой боли в голове упал, обливаясь кровью, на ступени.
Толпа отхлынула от крыльца. Над Логиным, раненным камнем в голову, наклонилась Анна.
Ленька знал, куда следует удирать, и Анна поспела бы вовремя, если бы ее не задержала буйствующая на улицах толпа.
После того, как Логин был ранен, буйство продолжалось недолго: холерный барак был разрушен, фельдшера разбежались, доктор тоже убежал и спрятался в глубокой канавке чьего-то огорода, — толпе и делать больше нечего, и буйствовали так, уж заодно, гоняясь за полицейскими и ломая вещи в квартире врача и где-то в других домах. Но скоро после полудня пошел проливной дождь и рассеял буянов. К вечеру пришел в город вызванный по телеграфу эскадрон драгун, — но уже некого было усмирять, и судебный следователь беспрепятственно сажал в острог обвиняемых в буйстве.
Город принимал печальный вид. Патрули драгун разъезжали по опустелым улицам. Холера усилилась, и измышленные Юшкою траурные фуры сновали по городу с зловещим стуком колес, — но на них отвозили только покойников.
Логин лежал, погруженный в тяжелую бессознательность. И долго лежал он, неподвижный, наполняя тишину комнаты хриплым, затрудненным дыханием тяжело больного человека. Анна не отходила от его постели. Она не думала о его смерти. В самые трудные дни ее не покидала уверенность в том, что он встанет, и еще большая уверенность в том, что встанет новый человек, свободный и безбоязненный, для новой свободной жизни, человек, с которым она пойдет вперед и выше, в новую землю, под новые небеса. И смерть отошла от постели Логина, и уступила свое дело жизни.
Отрывочные, неясные впечатления стали доходить до сознания Логина, — знакомые запахи и голоса. Видел иногда, как сквозь молочно-белый туман, лицо Анны и смутно припоминал что-то. По временам вспыхивали коротенькие мысли, — но мозг быстро утомлялся и терял их.
Первое возвращение связного сознания было мучительно. К вечеру четвертого дня, после того, как первый раз смутные тени пробежали перед его глазами и Анна увидела его полусознательный, еще ни на чем не останавливавшийся взгляд, — Логин вдруг увидел себя в своей комнате, и цветы на обоях запрыгали и засмеялись. Гулкое жужжание стояло в воздухе, и сизо-багровые волны тумана порою пробегали из угла в угол. Что-то бесформенное заклубилось у стены, стало собираться и вытягиваться, отделяя от себя члены, подобные членам человеческого тела, — и вот уродливая, скользкая мара отделилась от стены и, медленно кружа в воздухе, приближалась к Логину. Он все яснее различал обнаженное тело призрака, — синее, мертвое, полуистлевшее, с торчавшими кое-где черными костями. Обрывок полуистлевшей веревки болтался на его шее, — и в страшном лице мертвеца Логин узнал лицо повесившегося Спиридона. Это лицо было мертвенно-неподвижно, но черты его как-то странно менялись, как бы от переливов тусклого освещения. И в мертвом лице приближавшейся мары Логин увидел, как в зеркале, свои черты, — и вдруг почувствовал, что это он сам клубится и кружит по комнате, — его ветхий человек, томясь каинскою злобою, бессильною, мертвою. Ужас стеснил грудь Логина, и слабый, еле слышный голос его позвал кого-то.
Заслоняя Логина от мертвеца, откуда-то подошла и стала перед Логиным Анна. И пестрые цветы, и багровые туманы исчезли из глаз, и мертвец, отброшенный чем-то, скрылся, когда Анна наклонилась к больному и, встретив узнающие глаза, радостно улыбнулась.
— Ушел? — тихо спросил Логин.
— Ушел, и не вернется, — так же тихо сказала Анна, чутко угадывая его мысли.
Логин помолчал, медлительно вдумываясь во что-то.
— А ты все здесь? — опять спросил он Анну.
— Теперь мы вместе, — радостно сказала она, опуская голову на его подушку. — Я не уйду, но ты не говори, тебе пока вредно, закрой глаза и усни.
Логин покорно закрыл глаза и забылся.
Прошла своим чередом болезнь, — для Логина и Анны началась новая жизнь, обновленные небеса засинели над ними, но что будет с ними и куда придут они?
Нета совсем уж было собралась идти за Андозерского, но вдруг передумала и неожиданно для всех, и для Пожарского, и для себя самой, вышла-таки за обворожительного актера. Она открыла в себе сценические таланты и намерена выступить в нашем городском театре в роли Офелии.
Едва Клавдия стала оправляться от болезни, она и Палтусов внезапно уехали. Вскоре пришла весть, что Палтусов утонул в Женевском озере. В городе не верят этому. Говорят, что он преспокойно живет под чужим именем, повенчался с Клавдиею и что их видели в каком-то модном и людном заграничном местечке. Зинаида Романовна скоро утешилась. Ее часто посещает генерал Дубицкий.
Дело Молина было прекращено, и, к великому сожалению собутыльников, он уехал пьянствовать в другой город, где ему дали такое же место. Город, куда его назначили, лежит далеко от нашего, и по дороге останавливался Молин в больших и малых городах, где товарищи по учебному заведению встречали его как невинно пострадавшего. Он плакал спьяна и везде повторял клеветы про Шестова. В одном городе, ощутив нужду в деньгах, он украл часы у товарища, но попался. Однако его отпустили с миром, решив, что это с горя и что виноват в этом Шестов.
Итак, всё идёт по-старому, как заведено, и только Логин и Анна думают, что для них началась новая жизнь.
