Убийство в улице Морг (По; Живописное обозрение)/ДО
| ← Приключенія Гордона Пима. | Убійство въ улицѣ Моргъ. | Случай въ дикихъ горахъ. → |
| Оригинал: англ. The Murders in the Rue Morgue, 1841. — Перевод созд.: 1895, опубл: 1895. Источникъ: Избранныя сочиненія Эдгара Поэ съ біографическимъ очеркомъ и портретомъ автора. №7 - (іюль) - 1895. Ежемѣсячное приложеніе къ журналу "Живописное обозрѣніе". С.-Петербургъ. Контора журнала: Спб., Невскій просп., № 63-40. С. 89-109. |
- Википроекты
УБІЙСТВО ВЪ УЛИЦѢ МОРГЪ.[править]
Проживая одно лѣто въ Парижѣ, я познакомился тамъ случайно съ однимъ молодымъ человѣкомъ, Августомъ Дюпенъ. Онъ происходилъ изъ очень извѣстной фамиліи, но разорился, вслѣдствіе разныхъ несчастныхъ обстоятельствъ и это такъ подѣйствовало на него, что онъ сталъ чуждаться всякаго общества. Но со мною онъ сошелся, и мы даже поселились вмѣстѣ, занявъ квартиру въ старомъ, запущенномъ домѣ на одной изъ самыхъ глухихъ улицъ Сенъ-Жерменскаго предмѣстья.
Насъ свела наша общая страсть къ рѣдкимъ, стариннымъ книгамъ и нѣкоторая фантастичность нашихъ характеровъ. По правдѣ говоря, насъ можно было принять со стороны за помѣшанныхъ, — хотя и безобиднаго свойства. Мы просиживали днемъ взаперти, даже съ закрытыми ставнями, а по ночамъ предпринимали большія прогулки, наблюдая печальныя и ясныя черты многолюднаго города и набираясь тѣхъ впечатлѣній, которыми такія изслѣдованія обогащаютъ человѣческій умъ.
Меня поражала, при этомъ, какая-то удивительная, почти сверхъестественная прозорливость Дюпена, доставлявшая ему самому большое удовольствіе, повидимому. Онъ говаривалъ, шутя, что у большинства людей есть окошко въ груди, черезъ которое онъ, по крайней мѣрѣ, можетъ видѣть все, что происходитъ въ самомъ ихъ «нутрѣ». И онъ подтверждалъ свои слова дѣйствительно изумительными догадками! Случалось, что онъ отвѣчалъ, мнѣ неожиданно на то, что я думалъ, и потомъ, въ объясненіе этого, приводилъ мнѣ цѣлый рядъ мыслей, промелькнувшихъ у меня въ головѣ до возникновенія послѣдняго моего размышленія или недоумѣнія. И потомъ, когда я просилъ его открыть мнѣ, какимъ чудомъ онъ могъ прослѣдить то, что происходило въ моемъ мозгу, онъ указывалъ мнѣ на разныя мелкія внѣшнія обстоятельства, не относившіяся къ главному предмету моихъ мыслей, но долженствовавшия непремѣнно вызвать въ моемъ умѣ то или другое сопоставленіе. Все это было поразительно до крайности и обнаруживало въ моемъ товарищѣ необычайное чутье.
Вскорѣ послѣ одного случая, въ который онъ изумилъ меня чтеніемъ моихъ мыслей, мы просматривали нумеръ «Судебнаго Листка», и намъ бросилась въ глаза слѣдующая замѣтка:
Загадочное убійство. Сегодня ночью, въ третьемъ часу, жители квартала Св. Рока были разбужены страшными криками, раздававшимися, повидимому, изъ четвертаго этажа одного дома въ улицѣ Моргъ, принадлежавшаго г-жѣ Лэпанэ и въ которомъ она жила съ своею дочерью, Камиллою Лэпанэ. Калитка во дворъ, запертая изнутри, была выбита сбѣжавшимися сосѣдями при содѣйствіи двухъ полицейскихъ. Крики уже смолкли въ это время, но пока люди спѣшили вверхъ по лѣстницѣ, надъ ними слышались какіе-то грубые, спорившіе между собой, голоса. Но вскорѣ и они стихли; наступило полное безмолвіе. Квартира четвертаго этажа оказалась запертою на ключъ изнутри; дверь выломали и тогда, въ самой задней, большой комнатѣ, глазамъ всѣхъ представилось ужасное зрѣлище.
Все здѣсь было въ страшномъ безпорядкѣ: мебель разбросана и поломана, съ единственной, стоявшей въ углу, кровати, тюфякъ былъ сброшенъ на середину комнаты; на одномъ стулѣ валялась окровавленная бритва; въ каминѣ оказалось двѣ или три густыхъ пряди сѣдыхъ волосъ, вырванныхъ, повидимому, съ корнемъ; на полу были найдены четыре золотая монеты, одна топазовая серьга, три большія серебряныя ложки, три маленькія изъ поддѣльнаго серебра и два мѣшочка, въ которыхъ оказалось около четырехъ тысячъ франковъ золотомъ. Выдвинутые изъ комода ящики были, очевидно, опустошены, хотя въ нихъ оставались еще нѣкоторыя вещи. Подъ тюфякомъ (не подъ кроватью) стоялъ небольшой желѣзный сундучекъ, отпертый, съ ключемъ въ замкѣ. Въ немъ не было ничего, кромѣ писемъ и другихъ незначительныхъ бумагъ.
Обѣихъ г-жъ Лэпанэ не было видно нигдѣ, но громадное количество сажи, засыпавшее каминъ, обратило на себя общее вниманіе. Кто-то заглянулъ въ трубу: къ общему ужасу, въ ней оказался втиснутый трупъ дѣвицы Лэпанэ. На немъ было множество царапинъ и ссадинъ, причиненныхъ, безъ сомнѣнія, насильственнымъ втискиваніемъ его въ трубу, но вся шея несчастной была въ синякахъ и носила явные слѣды чьихъ-то ногтей, что указывало на то, что смерть послѣдовала отъ задушенія. Тѣло матери было найдено на дворѣ, за домомъ; голова у нея была почти совершенно отрѣзана, такъ что отвалилась, когда подняли съ земли трупъ, вообще страшно искалѣченный.
На слѣдующій день, та же газета привела нѣсколько свидѣтельскихъ показаній по этому страшному дѣлу, виновники котораго не были еще открыты. Всѣ эти показанія сводились къ тому, что убитыя вели очень замкнутую жизнь, слыли за особъ довольно зажиточныхъ. Ходили слухи о томъ, что старуха занималась ворожбою. Характера она была причудливаго: разсердясь, однажды, за что-то на жильцовъ нижнихъ этажей, она не стала болѣе пускать никого, такъ что всѣ квартиры давно уже стояли пустыми. Никто не навѣщалъ этихъ Лэпанэ; изрѣдка только бывалъ у нихъ докторъ. Всѣ окна на улицу, даже въ самой квартирѣ хозяйки, были закрыты ставнями почти постоянно; рѣдко открывались и тѣ, которыя выходили на дворъ, исключеніе составляли лишь два окна, находившіяся въ большой, задней комнатѣ. Одинъ изъ полицейскихъ, подтверждая все сказанное свидѣтелями о слышанныхъ громкихъ женскихъ крикахъ, приходилъ къ тому заключенію, что изъ двухъ голосовъ, какъ бы спорившихъ наверху, одинъ принадлежалъ несомнѣнно французу, потому что онъ, свидѣтель, явственно разслышалъ два слова: «sacré» и «diable». Еще одинъ свидѣтель уловилъ восклицаніе: «Mon Diеu!» Другой голосъ былъ очень странный, — неизвѣстно даже, мужской или женскій, — какой-то визгливый, съ иностраннымъ акцентомъ, походившимъ всего болѣе на испанскій говоръ. Всѣ прочіе свидѣтели признавали тоже одинъ изъ голосовъ, именно грубый, за принадлежавшій французу, но относительно второго, рѣзкаго и визгливаго, господствовало полное разногласіе, смотря по национальности допрашиваемыхъ. Голландцы, нѣмцы и англичане, не говорившіе по-французски, увѣряли, что голосъ отличался французскою интонаціей, между тѣмъ какъ французы находили его похожимъ на голосъ голландца, нѣмца или англичанина.
Самый тщательный осмотръ дома только увеличивалъ, общее недоумѣніе на счетъ того пути, которымъ лица совершившія убійство, могли проникнуть въ квартиру своихъ жертвъ. Всѣ окна и двери оказывались запертыми изнутри. Печныя трубы были такъ узки, что пролѣзть въ нихъ было невозможно; для того, чтобы только освободить оттуда трупъ дѣвицы Лэпанэ, потребовались усилія четырехъ людей.
Подозрѣніе пало на одного молодого человѣка, Адольфа Лебона, служившаго въ банкирской конторѣ Миньо, изъ которой покойная Лэпанэ вынула свои четыре тысячи франковъ за день до своей смерти. Этотъ Лебонъ относилъ ей деньги; другихъ уликъ противъ него не было, и онъ былъ арестованъ, повидимому, безъ всякаго основанія.
Мой другъ Дюпэнъ слѣдилъ съ величайшимъ вниманіемъ за ходомъ слѣдствія. Однако, онъ не высказывалъ никакихъ предположеній сначала, и лишь послѣ заарестованія Лебона спросилъ моего мнѣнія о происшествіи.
Я отвѣчалъ, что рѣшительно теряюсь въ догадкахъ. Дѣло было окружено какою-то непроницаемою тайной.
— Видите ли, — сказалъ на это Дюпэнъ, — полагаться на факты, добытыя слѣдователемъ, никакъ нельзя. Французская полиція славится своей проницательностью; она только смѣла, но у нея нѣтъ общаго метода; она руководствуется лишь данными настоящей минуты. Мѣры принимаются ею очень широкія, но мало приложимыя къ дѣлу, и напоминаютъ мнѣ, отчасти, г. Журдена, который требуетъ, чтобы ему подали шлафрокъ, «pour miеuх entendre la musique». Иной разъ, здѣшніе сыщики достигали действительно изумительныхъ результатовъ, но только благодаря своей настойчивости и неутомимости. Гдѣ этихъ качествъ не было, тамъ дѣло кончалось всегда неудачей. У Видока, напримѣръ, было удивительное чутье, но, действуя безъ системы, онъ вводился въ заблужденіе самымъ напряженіемъ своей проницательности. Онъ обезсиливалъ свое зрѣніе, поднося себѣ предметъ слишкомъ близко къ глазамъ. Благодаря этой близости, онъ могъ разсмотрѣть съ необыкновенною точностью нѣкоторыя подробности, но рѣшительно терялъ изъ вида цѣлое. Вотъ что значитъ быть слишкомъ глубокимъ! Истина не всегда на днѣ колодезя; я увѣренъ, что она всего чаще на его поверхности. Взглядывая вскользь на небесныя свѣтила, мы видимъ ихъ въ полномъ блескѣ, а если вздумаемъ смотрѣть на нихъ слишкомъ пристально, то, пожалуй, блескъ этотъ совершенно потускнѣетъ для насъ. Что касается собственно этихъ убійствъ, то обсудимъ ихъ хорошенько, прежде чѣмъ поставить какой-либо приговоръ. Такое разслѣдованіе насъ позабавитъ… (Мнѣ показалось немножко неумѣстнымъ употребленное Дюпэномъ здѣсь слово «забавитъ», но я не сказалъ ничего, а онъ продолжалъ): этотъ Лебонъ оказалъ мнѣ, однажды, услугу, которую я не забываю. Полицейскій префектъ мнѣ пріятель, и я увѣренъ, что онъ дастъ намъ разрѣшеніе на осмотръ мѣста убійства.
Мы получили сказанное разрѣшеніе безъ труда и отправились въ улицу Моргъ. Это одинъ изъ самыхъ жалкихъ переулковъ между улицами св. Рока и Ришелье. Домъ было очень легко найти потому, что передъ нимъ все еще стояла небольшая толпа, глазѣвшая съ безсмысленнымъ любопытствомъ на его закрытыя ставни. Онъ не отличался ничѣмъ отъ другихъ парижскихъ домовъ: тотъ же боковой входъ съ небольшою, стеклянною будкою для консьержа, все прочее тоже по обыкновенію, но мы обошли кругомъ все строеніе, и Дюпэнъ всматривался въ сосѣдніе дома съ такимъ вниманіемъ, которое мнѣ казалось даже совершенно излишнимъ.
Мы поднялись, наконецъ, въ ту комнату, въ которой было найдено тѣло дѣвицы Лэпанэ. Оба трупа лежали здѣсь, и ничто кругомъ ихъ не было прибрано, все оставалось въ прежнемъ безпорядкѣ, какъ это обыкновенно требуется разслѣдованіемъ. Я не нашелъ ничего, кромѣ извѣстнаго уже всѣмъ по отчету «Судебнаго листка», но это не помѣшало Дюпэну подробно оглядѣть всѣ предметы, не исключая и самихъ труповъ. Потомъ мы прошли въ другія комнаты, осмотрѣли и дворъ за домомъ, при чемъ насъ всюду сопровождалъ полицейскій. Смеркалось уже, когда мы пошли домой: по дорогѣ, мой пріятель зашелъ еще на минуту въ редакцію одной ежедневной газеты.
Какъ я уже замѣтилъ, у Дюпэна было не мало странностей, которымъ я отчасти потакалъ. Такъ было и теперь: во весь вечеръ, онъ не проронилъ ни одного слова объ убійствѣ, поэтому молчалъ и я; но, на слѣдующій день, онъ вдругъ спросилъ меня, замѣтилъ ли я что-нибудь особенное въ обстановкѣ злодѣйства.
— Ничего «особеннаго», — отвѣтилъ я, — то есть, ничего кромѣ описаннаго въ газетахъ.
— Газеты, — сказалъ онъ, — не отмѣтили необыкновенной свирѣпости въ злодѣяніи. Мнѣ кажется, что онѣ считаютъ фактъ неразъяснимымъ именно по той самой причинѣ, которая даетъ ключъ къ разгадкѣ. Полиція недоумѣваетъ передъ видимымъ полнымъ отсутствіемъ повода къ убійству, — лучше сказать, къ звѣрству, съ которымъ оно совершено, — и ее ставятъ тоже втупикъ слышанные всѣми два голоса, равно какъ исчезновеніе преступниковъ, которымъ не было, однако, другого выхода изъ квартиры, кромѣ лѣстницы, уже занятой собравшимся народомъ. Страшный безпорядокъ въ комнатѣ, трупъ, всунутый въ каминную трубу головою внизъ, безжалостно изуродованное тѣло старухи, все это, вмѣстѣ съ вышеприведенными обстоятельствами, заставило опустить руки пресловутую французскую сыскную полицію. Она впала въ обыкновенную людямъ ошибку, смѣшавъ необычное съ непонятнымъ. Между тѣмъ, именно всякое уклоненіе отъ обычнаго указываетъ разсудку на тотъ путь, который ведетъ его къ истинѣ. Въ занимающемъ насъ дѣлѣ важенъ не вопросъ о томъ, «что произошло», а вопросъ о «различіи происшедшаго съ тѣмъ, что обыкновенно происходитъ въ подобныхъ случаяхъ».
Я смотрѣлъ на Дюпэна въ нѣмомъ изумленіи. Онъ продолжалъ, поглядывая на дверь:
— Я поджидаю одного человѣка, который, можетъ быть, не виновенъ въ этой бойнѣ, однако причастенъ къ ней съ извѣстной стороны. Вполнѣ вѣроятно, что все, самое ужасное въ этомъ преступленіи, дѣло не его рукъ и именно на этомъ предположеніи основываю я свою надежду добиться отъ него разгадки происшествія. Можетъ онъ и не придти, разумѣется, но вѣроятнѣе, что придетъ… И если онъ явится, надо будетъ его задержать, безъ сомнѣнія… Вотъ, на этотъ случай, два пистолета; мы оба умѣемъ съ ними обращаться.
Я взялъ одинъ изъ пистолетовъ, самъ не сознавая хорошенько, что дѣлаю, и не уясняя себѣ рѣчей Дюпэна. Онъ продолжалъ, между тѣмъ, очевидно обращаясь ко мнѣ, но глядя, по своему обыкновенію, куда-то въ пространство:
— Голоса, слышанные всѣми, были не женскіе, это подтверждается всѣми свидѣтельствами, слѣдовательно, нечего и опровергать предположеніе о томъ, что старуха могла убить сначала свою дочь, а потомъ покончить и съ собою. Я упоминаю о такомъ предположеніи лишь ради методичности, потому что у г-жи Лэпанэ не достало-бы силы втиснуть трупъ дѣвушки въ трубу, а изуродованное тѣло ея самой исключаетъ всякую мысль о ея самоубійствѣ. Стало быть, можно считать установленнымъ, что преступленіе совершено другими и заслышанные голоса принадлежали именно этимъ другимъ. Все свидѣтели упоминаютъ о двухъ голосахъ, но нѣтъ-ли чего «особеннаго» въ этихъ показаніяхъ, по вашему мнѣнію?
Я сказалъ, что всѣ свидѣтели утверждаютъ единодушно, что одинъ изъ голосовъ, именно грубый, принадлежалъ французу, а на счетъ другого, визгливаго, даютъ показанія разнорѣчивыя.
— Такъ, — возразилъ Дюпэнъ, — но дѣло собственно не въ самомъ фактѣ этого разнорѣчія, а въ томъ, что все свидѣтели, — итальянецъ, англичанинъ, голландецъ, испанецъ, французъ, — утверждаютъ, что второй голосъ принадлежалъ какому-то иностранцу, указывая, при этомъ, на націю, языкъ которой имъ, свидѣтелямъ, неизвѣстенъ. Такъ, французъ полагаетъ, что этотъ визгливый голосъ принадлежалъ испанцу, и что онъ, свидѣтель, разобралъ бы слова, если-бы самъ говорилъ по-испански. Голландецъ увѣряетъ, что говорилъ французъ; — самъ онъ по-французски ни слова не знаетъ. Англичанинъ, не говорящій по-нѣмецки, думаетъ, что голосъ принадлежалъ нѣмцу; испанецъ, не знающій англійскаго языка, судитъ, по интонаціи, что говорилъ англичанинъ; итальянецъ, никогда не разговаривавшій съ русскимъ, нашелъ даже говоръ русскимъ… Слѣдуетъ подумать, что этотъ рѣзкій голосъ былъ очень страненъ, если уроженцы пяти или шести европейскихъ государствъ не отличили въ немъ ни одного родственнаго звука! Вы скажете мнѣ, что голосъ могъ принадлежать какому-нибудь азіату или африканцу; но азіаты и африканцы большая рѣдкость въ Парижѣ; сверхъ того, обратите еще вниманіе на то, что одни изъ свидѣтелей называютъ голосъ скорѣе сиплымъ, нежели визгливымъ, а другіе торопливымъ, неровнымъ… И всѣ говорятъ о тембрѣ, никто не запомнилъ членораздѣльныхъ звуковъ, какихъ-либо словъ… Не знаю, какое впечатлѣніе выносите вы изъ всего этого, но мнѣ кажется, что какой-либо обоснованный выводъ долженъ вытекать именно изъ этихъ общихъ свидѣтельствъ о двухъ различныхъ голосахъ, грубомъ и визгливомъ, и онъ долженъ указать на ключъ къ загадкѣ. Я сказалъ «обоснованный выводъ», но это выраженіе еще не вполнѣ выясняетъ мою мысль; я разумѣю здѣсь, что этотъ выводъ, пока, единственный логичный и что онъ неизбѣжно рождаетъ извѣстное подозрѣніе. Я еще не скажу вамъ, въ чемъ оно состоитъ, но попрошу васъ припомнить общій видъ той комнаты, которую мы осматривали. Прежде всего, какимъ путемъ могли скрыться убійцы? Надѣюсь, что вы не вѣрите въ сверхъестественное, какъ и я, и потому мы не можемъ допустить, что эти несчастныя умерщвлены какими-то демонами. Дѣло совершено злодѣями матеріальными и которые должны были скрыться матеріальнымъ путемъ. Ясно, что въ то время, когда люди, привлеченные криками, поднимались по лѣстницѣ, убійцы находились въ той комнатѣ, въ которой была найдена дѣвица Лэпанэ, или въ сосѣдней съ нею. Поэтому, намъ слѣдуетъ заняться только этими двумя комнатами. Полиція разворотила всѣ стѣны, потолки и полы въ квартирѣ, но не нашла никакого потаеннаго выхода. Двѣ двери, выходящія на лѣстницу, были заперты изнутри и ключи ихъ торчали въ замкахъ. Печныя трубы слишкомъ узки для прохода человѣческаго тѣла. Остаются окна. Убійцы не могли уйти черезъ фасадныя, не будучи замѣчены толпою, стоявшею на улицѣ; слѣдовательно, преступники скрылись не иначе, какъ черезъ окна, выходящія на дворъ. Таковъ неоспоримый выводъ изъ всего нашего разсужденія и намъ нечего останавливаться передъ кажущеюся затруднительностью такого пути. Она вовсе не такъ велика. Одно изъ этихъ подъемныхъ оконъ не заставлено ничѣмъ, другое закрыто наполовину изголовьемъ придвинутой къ нему кровати. Первое окно заперто наглухо, посредствомъ большого гвоздя, всаженнаго въ глубокое отверстіе, пробуравленное въ подъемной рамѣ. Поднять ее оказалось невозможно, не смотря ни на какія усилія. Тотъ-же опытъ былъ повторенъ со вторымъ окномъ, запертымъ тѣмъ-же способомъ; оно не подалось, и слѣдственная власть, на основаніи этого, сочла излишнимъ вытаскивать гвозди и отворять окна… Я взглянулъ на дѣло иначе, начавъ разсуждать «a posteriori».
Убійцы ушли этимъ путемъ, черезъ окна. Но окна оказались запертыми изнутри. Слѣдовательно, окна запирались какъ либо сами собою. Иначе оно не могло быть. Я подошелъ къ незаставленному ничѣмъ окну, вытащилъ гвоздь съ некоторымъ трудомъ и попробовалъ поднять раму. Она не двигалась съ места, что подтвердило мою догадку о существованіи какой-нибудь тайной пружины, хотя присутствіе гвоздей оставалось тогда все же необъяснимымъ. Но, вглядываясь пристальнѣе, я нашелъ пружину; надавилъ ее и этого было для меня достаточно; я не сталъ поднимать оконницы, но всадилъ снова гвоздь и сталъ тщательно его рассматривать. Если убійцы скрылись черезъ это окно и опустили оконницу, пружина могла захлопнуть ее, но гвоздь не могъ вставиться самъ собою. Было очевидно, что они ушли не черезъ это окно. Такъ какъ, по всей вѣроятности, пружины у обоихъ оконъ были одинаковы, то различіе могло существовать только между гвоздями. Я принялся разглядывать все во второмъ окнѣ: пружина оказалась, дѣйствительно, совершенно подобною первой; гвоздь былъ, по-видимому, тоже подобенъ первому и укрѣпленъ тѣмъ же способомъ…
Вы полагаете, разумеѣтся, что я былъ сбитъ съ толку, но, вѣдь, до сихъ поръ, догадки мои подтвердились; я зналъ, что иду по вѣрному слѣду. Что нибудь да не такъ въ этомъ гвоздѣ, рѣшилъ я и тронулъ его. Шляпка гвоздя съ кусочкомъ стержня осталась у меня въ рукахъ, между тѣмъ какъ длиннѣйшая часть стержня сидѣла, по прежнему, въ своемъ мѣстѣ. Видно было, что гвоздь былъ сломанъ уже давно (судя по ржавчинѣ на изломѣ), вслѣдствіе удара молоткомъ, вѣроятно. Я вложилъ отломанную часть гвоздя на прежнее мѣсто, надавилъ пружину и оконница стала подниматься вмѣстѣ съ обломкомъ гвоздя. Тайна была разгадана такимъ образомъ: преступники скрылись черезъ это окно, которое запиралось потомъ само собою (или было заперто ими) и удерживалось пружиною, между тѣмъ какъ полиція считала задержкою гвоздь.
Оставался вопросъ о способѣ спуска злодѣевъ на землю. Обходя кругомъ дома, я замѣтилъ прутъ громоотвода, протянутый футахъ въ пяти съ половиною отъ сказаннаго окна, слѣдовательно на разстояніи, съ котораго доступъ къ нему былъ невозможенъ. Но ставни четвертаго этажа въ этомъ домѣ устроены по старинному образцу, встрѣчаемому еще часто на нѣкоторыхъ зданіяхъ въ Ліонѣ и Бордо. Онѣ представляютъ собой широкую одностворчатую дверь съ решетчатою нижнею частью, за которую можно легко ухватиться руками. Когда мы осматривали задній дворъ, эти ставни въ обоихъ окнахъ были полуоткрыты, то-есть, стояли подъ прямымъ угломъ къ стѣнѣ, но, будучи вполнѣ откинута къ этой послѣдней, ставня вышеуказаннаго окна должна была приближаться къ громадному пруту такъ, что разстояніе между ею и имъ не могло превышать двухъ футовъ. Понятно, что для входа въ квартиру и выхода изъ нея такимъ головоломнымъ путемъ, преступнику надо было обладать необычайною смѣлостью и ловкостью, при чемъ требовалось еще, чтобы, въ моментъ его прыжка въ комнату, окно было открыто.
Все это, конечно, одни предположенія, но я прошу васъ замѣтить, что я упомянулъ тотчасъ о необычайной смѣлости и ловкости того, кто совершилъ это дѣло. Поймите хорошенько, что тутъ требовалась именно крайняя, скажу почти сверхъестественная снаровка….
Вы скажете мнѣ, можетъ быть, какъ и всякій юристъ, что для подтвержденія моихъ догадокъ о проникновеніи злодѣевъ въ квартиру черезъ окно, я былъ бы долженъ скорѣе доказывать сравнительную легкость этого пути, а никакъ не выставлять на видъ его трудность, но я не присяжный слѣдователь и руководствуюсь однимъ разсудкомъ въ поискахъ истины. Поэтому, я попрошу васъ сопоставить указанную мною необыкновенную ловкость съ крайне оригинальнымъ, рѣзкимъ (или визгливымъ) и неровнымъ голосомъ, относительно національности котораго свидѣтельства были такъ противорѣчивы; при чемъ, вдобавокъ, никто не могъ различать въ этомъ говорѣ членораздѣльныхъ звуковъ….
Я началъ какъ-то смутно угадывать мысль Дюпэна.
— Какъ видите, началъ онъ снова, — отъ способа, какимъ вышли, я добрался и до того, какъ вошли. Обратимся теперь къ самой комнатѣ. Ящики у комодовъ выдвинуты, обобраны, хотя «много вещей и оставлено». Скажите, не глупое ли это заключеніе? Почему можно знать, что въ этихъ ящикахъ было прежде болѣе вещей? Эта дама и ея дочь жили очень скромно, уединенно, рѣдко выходили изъ дома; по всей вѣроятности, у нихъ и не могло быть множества туалетныхъ принадлежностей. Къ тому же, если былъ грабежъ, то отчего воръ не взялъ всего или того, что получше? Главное же, почему онъ оставилъ мѣшечки съ четырьмя тысячами франковъ золотомъ, а потащилъ съ собой грузъ бѣлья? Почти вся сумма, выданная банкирскою конторою г-жѣ Лэпанэ, найдена въ цѣлости, что не мѣшаетъ полиціи поразиться совпаденіемъ выдачи этой суммы и совершоннымъ убійствомъ…. Но мало ли бываетъ подобныхъ же совпаденій на свѣтѣ! Они проходятъ, большою частью, и незамѣченными, но составляютъ истинный камень преткновенія для тѣхъ мудрецовъ, которые не изучали теоріи вѣроятностей. Въ данномъ случаѣ, исчезновеніе этихъ денегъ, при полученіи ихъ г-жею Лэпанэ за два или три дня до ея смерти, составило-бы уже нѣчто болѣе простого совпаденія, оно указывало бы на поводъ къ преступленію. При наличности же этихъ денегъ, видѣть въ нихъ причину совершоннаго злодѣйства уже слишкомъ неосновательно.
Перейдемъ теперь къ самой жестокости убійства; къ той необыкновенной силѣ, которая потребовалась напримѣръ, для того, чтобы вырвать цѣлыя густыя космы волосъ у одной изъ жертвъ или втиснуть другую въ узкую трубу. Слѣдователь и врачъ нашли, что синяки и переломы костей у старухи причинены какимъ-то тупымъ орудіемъ. Я согласенъ съ ними, но орудіемъ этимъ послужила дворовая мостовая, на которую несчастная была выброшена. Полиція не догадалась объ этомъ, разумѣется, однажды принявъ за непреложное, что окна были заперты наглухо изнутри…. Сообразите теперь все: необычайную, почти сверхъестественную ловкость и проворство, такую же силу, безпорядокъ въ комнатѣ, самую кровожадную жестокость, въ соединеніи какъ бы съ какой-то потѣхой, наконецъ, странный голосъ… Какое впечатлѣніе выносите вы изъ всего этого?
У меня морозъ пробѣжалъ по кожѣ при этомъ вопросѣ Дюпэна. — Весьма возможно, что дѣло совершоно съумасшедшимъ, убѣжавшимъ изъ больницы, проговорилъ я.
— Подобная догадка довольно основательна, возразилъ мой пріятель, но вспомните голосъ! Всякій съумасшедшій принадлежитъ къ какой-нибудь націи и, при всей нескладности своихъ рѣчей, не утрачиваетъ способности къ членораздѣльнымъ звукамъ. Сверхъ того, ни у какого съумасшедшаго не бываетъ волосъ, похожихъ на эти, вынутые мною изъ застывшихъ, сжатыхъ пальцевъ г-жи Лэпанэ… Посмотрите…
— Дюпэнъ! — воскликнулъ я въ совершенномъ смущеніи, — это нечеловѣческіе волосы!
— Я и не говорю, что они принадлежали человѣку, — сказалъ онъ. — Но взгляните на эту бумажку: на ней изображено съ точностью то, что описывается въ протоколѣ подъ названіемъ «синяковъ и глубокихъ слѣдовъ ногтей» на шеѣ дѣвицы Лэпанэ. Господа слѣдователи признали это за поврежденія, нанесенныя руками… Попробуйте расположить ваши пальцы по этимъ знакамъ.
Я попытался сдѣлать это, но мнѣ не удалось.
— Но теперь эта бумага лежитъ еще плоско, — сказалъ Дюпэнъ, — а человѣческая шея цилиндрической формы, обернемъ нашъ рисунокъ вокругъ этого круглаго полѣна, окружность котораго, приблизительно, равна шеѣ… Попробуйте снова.
Опытъ былъ еще неудачнѣе прежняго и я сказалъ, что эти знаки не могли быть нанесены человѣческою рукою.
— Прочтемъ, что пишетъ Кювье, — отвѣтилъ на это Дюпэнъ. — Онъ подалъ мнѣ статью о крупныхъ орангутангахъ Остъ-Индскихъ острововъ, съ подробнымъ анатомическимъ описаніемъ этихъ животныхъ, извѣстныхъ своимъ громаднымъ ростомъ, изумительной силой, проворствомъ, дикимъ, злымъ нравомъ и большой переимчивостью. Ужасныя подробности убійства выяснились мнѣ теперь вполнѣ.
— Дѣйствительно, только пальцы орангутанга могли оставить такіе слѣды на шеѣ жертвъ, — сказалъ я, — и взятый вами клочекъ бурыхъ волосъ совершенно сходенъ съ шерстью, описываемою Кювье. Но я все-же не могу понять этого загадочнаго убійства; къ тому-же, вѣдь были слышны два голоса и одинъ изъ нихъ принадлежалъ несомнѣнно французу…
— Точно такъ, и одинъ изъ свидѣтелей разслышалъ даже слова: «Mon Dieu!» произнесенные тономъ упрека или сожалѣнія. Именно эти слова подаютъ мнѣ надежду на полную разгадку дѣла. Ясно, что какой-то французъ былъ очевидцемъ убійства. Возможно, — даже болѣе чѣмъ вѣроятно, — что онъ не былъ соучастникомъ злодѣйства, а только не доглядѣлъ за своимъ орангутангомъ, выпустилъ его… потомъ гнался за нимъ до самой этой квартиры, но не могъ его изловить. Животное и до сихъ поръ на свободѣ… Всѣ эти догадки кажутся мнѣ основательными, но, разумѣется, для другихъ они могутъ быть призрачными и я не навязываю ихъ никому… Но если этотъ — угадываемый мною, французъ неповиненъ въ злодѣйствѣ, то онъ явится сюда къ намъ, по этому объявленію, которое я занесъ вчера въ редакцію газеты «Le Monde» (посвященной морскому дѣлу и весьма распространенной между моряками), при нашемъ возвращеніи, вчера вечеромъ, изъ улицы Моргъ.
Онъ подалъ мнѣ нумеръ газеты и я прочелъ слѣдующее:
«Поимка. Утромъ, — числа (показано было утро, наступившее вслѣдъ за ночью, въ которую было совершоно убійство) пойманъ въ Булонскомъ лѣсу большой бурый орангутангъ борнейской породы. Владѣлецъ его (какъ уже извѣстно, морякъ съ малтійскаго судна) можетъ получить его обратно, представивъ ясныя доказательства на принадлежность ему этого животнаго и заплативъ за издержки по его поимкѣ и содержанію. Адресъ: С.-Жерменское предмѣстье, улица —, № — ».
— Но какимъ образомъ могли вы узнать, что хозяинъ этого звѣря морякъ, да еще съ малтійскаго корабля? спросилъ я.
— Я вовсе не знаю этого; я не могу сказать, что я въ этомъ увѣренъ, отвѣтилъ Дюпэнъ, — но вотъ обрывокъ ленты, судя по виду которой и ея замасленности, можно догадываться, что она служила къ завязыванію одной изъ тѣхъ косичекъ, которыя любятъ отпускать себѣ моряки. Узелъ на этой лентѣ, такъ-называемый, морской; рѣдко кто умѣетъ его завязывать, кромѣ моряковъ, и онъ особенно въ ходу у малтійцевъ. Я поднялъ эту ленту у громоотводнаго прута. Она никакъ уже не могла принадлежать которой нибудь изъ убитыхъ женщинъ. Но если я и ошибаюсь на счетъ ея принадлежности французскому матросу съ малтійскаго судна, то бѣда не велика: владѣлецъ орангутанга подумаетъ, что я былъ введенъ въ заблужденіе какимъ-нибудь обстоятельствомъ, которое для него останется безразличнымъ; но если моя догадка окажется справедливой, то я этимъ выигрываю очень многое. Французъ начнетъ разсуждать такъ: «Я не повиненъ въ злодѣйствѣ; я бѣденъ; орангутангъ — животное цѣнное; его стоимость — цѣлое богатство для меня! Неужели мнѣ лишиться этой суммы изъ-за пустого страха передъ какою-то опасностью? Поймали звѣря въ Булонскомъ лѣсу, значитъ вдалекѣ отъ мѣста убійства. Кому придетъ въ голову искать какой-нибудь связи между имъ и этимъ кровавымъ дѣломъ? Полиція идетъ по совершенно другому слѣду. Сверхъ того, меня уже знаютъ; объявившій въ газетѣ прямо указываетъ на меня, какъ на хозяина звѣря. Если я уклонюсь, не стану хлопотать о возвращеніи такого цѣннаго животнаго, я скорѣе возбужу какое-нибудь подозрѣніе. Вообще, мнѣ невыгодно привлекать вниманіе на себя или на этого орангутанга… Стало быть, мнѣ надо пойти по указанному адресу, заявить свои права на звѣря…»
Въ эту минуту, на лѣстницѣ заслышались чьи-то шаги.
— Приготовьте свой пистолетъ, шепнулъ мнѣ Дюпэнъ, — но не показывайте его, пока я не подамъ вамъ знака.
Входившій по лѣстницѣ остановился, однако. Повидимому, онъ колебался; слышно было, что онъ даже спустился опять на нѣсколько ступенекъ внизъ. Но, вскорѣ, онъ поднялся опять и постучался рѣшительно.
— Войдите! весело и привѣтливо крикнулъ Дюпэнъ.
Человѣкъ, показавшійся на порогѣ, былъ, очевидно, морякъ; высокій, мускулистый, загорелый, съ усами и бакенбардами, закрывавшими ему почти половину лица, онъ поглядывалъ на насъ задорно-смѣло, хотя и съ извѣстной опаской. Повидимому, съ нимъ не было другого оружія, кромѣ дубовой дубинки. Онъ отвѣсилъ намъ неловкій поклонъ, пожелавъ «добраго вечера»; по выговору его, хотя и нечистому, можно было угадать, что онъ парижскій уроженецъ.
— Садитесь, почтеннѣйшій, сказалъ Дюпэнъ. — Я полагаю, что вы за вашимъ орангутангомъ? Знаете, меня къ вамъ зависть беретъ: славный звѣрь и не малаго стоитъ, я думаю. Какого онъ возраста, по вашему мнѣнію?
Морякъ вздохнулъ съ облегченіемъ, какъ-бы избавясь отъ тяжелаго гнета, и отвѣтилъ уже увѣреннымъ голосомъ:
— Сказать навѣрное не могу, но, должно быть, ему не болѣе четырехъ-пяти летъ. Здѣсь онъ у васъ?
— О, нѣтъ! Здѣсь было-бы невозможно приспособить ему помѣщеніе. Онъ на каретномъ дворѣ въ улицѣ Дюбургъ, но вы можете получить его завтра-же утромъ. Вы можете, безъ сомнѣнія, представить доказательства на принадлежность его вамъ?
— Разумеется, могу.
— А мне жаль отдать его, право, сказалъ Дюпэнъ.
— Но вы не сомневайтесь на счетъ вознагражденія, поспѣшилъ прибавить морякъ. — Я хорошо понимаю, что обязанъ заплатить за труды и прочее… Конечно, надѣюсь, не потребуете лишняго…
— О, зачѣмъ лишнее! возразилъ Дюпэнъ. Надо по совѣсти… Что-же мнѣ съ васъ спросить?.. Да, вотъ что: вы мнѣ только разскажете все, что знаете, объ убійствѣ въ улицѣ Моргъ.
Дюпэнъ произнесъ эти слова очень тихо и вполнѣ спокойнымъ голосомъ, но, въ то же мгновеніе, подошелъ къ двери, заперъ ее и спряталъ ключъ себѣ въ карманъ, послѣ чего вынулъ изъ-за пазухи пистолетъ и положилъ его на столъ.
Лицо моряка побагровѣло, какъ у задыхающагося человѣка. Онъ вскочилъ и ухватился за свою дубинку, но тотчасъ-же снова опустился на стулъ, какъ пораженный на смерть. Мне стало его жалко до крайности.
— Другъ мой, вы пугаетесь совершенно напрасно! — проговорилъ Дюпэнъ ласково. — Мы вовсе не желаемъ повредить вамъ. Даю вамъ честное слово, какъ французъ и какъ благородный человѣкъ, что противъ васъ не замышляю ничего дурного. Я вполне увѣренъ въ вашей непричастности къ звѣрствамъ въ улицѣ Моргъ, но я не стану отрицать, что считаю васъ замѣшаннымъ отчасти въ эти происшествіе. Вы видите уже изъ всего, что мною добыты многія свѣдѣнія, — и такимъ путемъ, котораго вы и вообразить не можете. Теперь дѣло обстоитъ такъ: вы не виновны ни въ какомъ попущеніи, ни въ чемъ, что могло-бы взводить обвиненіе на васъ. Вы не совершили и грабежа, хотя имѣли къ тому полную возможность; вамъ нечего утаивать, нечего бояться разсказать все! И вы даже обязаны честно сдѣлать это, потому что обвиняется въ преступленіи невинный человѣкъ…
— Спаси меня, Господи! — проговорилъ онъ послѣ короткаго молчанія. — Я разскажу вамъ, что знаю… Врядъ-ли вы повѣрите мнѣ…я буду слишкомъ глупъ, если понадѣюсь на это, но я не повиненъ и выскажу все, что есть на душѣ, хотя-бы мнѣ умереть…
Сущность его разсказа заключалась въ слѣдующемъ. Онъ былъ недавно въ Индѣйскомъ Архипелагѣ, высадился, однажды, съ другими матросами на Борнео и здѣсь, ему удалось, вмѣстѣ съ однимъ товарищемъ, изловить орангутанга. Вскорѣ этотъ товарищъ умеръ и хозяиномъ звѣря остался одинъ нашъ морякъ. Нелегко было ему справляться съ животнымъ, неукротимымъ, свирѣпымъ, однако, онъ успѣлъ привезти его въ Парижъ, гдѣ держалъ его взаперти, не показывая никому. Онъ хотѣлъ его продать, но ждалъ чтобы у орангутанга зажила прежде рана на ногѣ отъ занозы, которую онъ всадилъ себѣ еще на кораблѣ.
Возвратясь, однажды, откуда-то домой, онъ засталъ орангутанга въ своей собственной спальнѣ. Оказывалось, что звѣрь сломалъ перегородку, отдѣлявшую его коморку отъ этой комнаты, вылѣзъ на свободу и теперь сидѣлъ передъ зеркаломъ съ бритвой въ рукахъ, стараясь подражать движеніямъ, которыя успѣлъ подмѣтить у своего хозяина. Морякъ страшно перепугался, увидя острое орудіе во власти такого дикаго животнаго. Привыкнувъ, однако, усмирять его хлыстомъ, онъ прибѣгнулъ и теперь къ этому средству, но лишь только орангутангъ увидѣлъ хлыстъ въ рукахъ хозяина, онъ бросился вонъ изъ комнаты, на лѣстницу, и выпрыгнулъ здѣсь изъ окна, которое было, по несчастью, отворено.
Морякъ послѣдовалъ за нимъ въ отчаяніи. Хитрый звѣрь подпускалъ его близко къ себѣ, но потомъ кидался далѣе. Они гонялись, такимъ образомъ, по улицамъ, совершенно пустыннымъ въ это ночное время, и попали, наконецъ, въ переулокъ, тянувшійся за домомъ г-жи Лэпанэ. Свѣтъ, виднѣвшійся въ открытомъ окнѣ четвертаго этажа, обратилъ на себя вниманіе орангутанга, который бросился, въ тотъ же мигъ, къ громоотводному пруту, вскарабкался по немъ съ неимовѣрною быстротой, ухватился за ставень, откинутый къ стѣнѣ, перескочилъ, съ помощью его, къ окну у кровати и проникъ въ комнату. Все это было дѣломъ одной минуты. Ставень снова откинулся къ стѣнѣ, будучи оттолкнутъ орангутангомъ при его прыжкѣ.
Морякъ былъ отчасти радъ, видя, что животное попалось само въ западню, потому что, при его обратномъ спускѣ по пруту, его можно было уже изловить; но съ другой стороны, оно могло надѣлать бѣды въ чужой квартирѣ. Эта послѣдняя мысль заставила француза полѣзть вслѣдъ за орангутангомъ. Вскарабкаться по толстому пруту — дѣло не очень трудное, особенно для моряка, но когда онъ добрался до высоты окна и заглянулъ въ него, то едва не свалился отъ ужаса на землю. Страшный звѣрь, ухватя старуху за ея распущенные волосы, размахивалъ передъ нею бритвой. Крикъ несчастной только усиливалъ его ярость и наконецъ, однимъ движеніемъ своей мускулистой руки, онъ перерѣзалъ ей шею, почти совершенно отдѣля голову отъ туловища. Видъ крови еще болѣе освирѣпилъ его: увидя лежавшую на полу безъ чувствъ дѣвушку, онъ бросился къ ней и сжалъ ей горло съ чудовищной силой. Потомъ, оглянувшись, онъ увидалъ въ окнѣ лицо своего хозяина. Сознавая, по всей вѣроятности, что совершилъ что-то, заслуживающее наказанія, и вспоминая о хлыстѣ, онъ сталъ метаться по комнатѣ, ища, какъ-бы скрыть слѣды своего проступка, стащилъ тюфякъ съ кровати, раскидывалъ и ломалъ мебель, наконецъ, схватилъ трупъ дѣвушки и засунулъ его въ каминную трубу, а тѣло старухи выбросилъ изъ окошка на дворъ.
При его приближеніи къ окну съ этою кровавою ношей, морякъ спустился, въ смертельномъ ужасѣ, внизъ по пруту и побѣжалъ домой, предоставляя орангутанга его собственной участи. Восклицанія, вырывавшіяся у француза при видѣ ужасной сцены, перемѣшивались съ злобнымъ визжаньемъ и бормотаньемъ орангутанга и были разслышаны толпой.
Остального почти нечего прибавлять. Животное убѣжало, безъ всякаго сомнѣнія, тѣмъ-же путемъ, которымъ забралось въ комнату, успѣвъ скрыться, прежде чѣмъ была выломана входная дверь. Черезъ нѣсколько дней послѣ своего разсказа намъ, тотъ-же морякъ успѣлъ его изловить и продалъ такой рѣдкій экземпляръ очень выгодно въ парижскій «Jardin des Plantes». Лебонъ былъ освобожденъ немедленно послѣ обстоятельнаго донесенія Дюпэна полицейскому префекту, который, не смотря на свою дружбу къ моему пріятелю, всегда досадовалъ на его проницательность, и былъ теперь очень недоволенъ неожиданнымъ разрѣшеніемъ загадки. Онъ не могъ даже удержаться отъ насмѣшливыхъ замѣчаній по поводу лицъ, сующихся не въ свое дѣло.
— Пусть себѣ тѣшится! — сказалъ мнѣ Дюпэнъ. — Пусть болтаетъ, если ему отъ этого легче; я-то все-же доволенъ, что побилъ его въ его собственной спеціальности. Но нѣтъ ничего удивительнаго въ томъ, что онъ далъ промахъ въ этомъ случаѣ. Онъ слишкомъ хитроуменъ для того, чтобы имѣть нюхъ. Онъ напоминаетъ собою изображенія богини Лаверны: одна голова безъ туловища… Но онъ все-же славный малый. Онъ мнѣ особенно нравится тѣмъ мастерскимъ вывертомъ, который и завоевалъ ему репутацію такой проницательности: онъ умѣетъ «отрицать существующее и изъяснить то, чего нѣтъ».