Узнал, узнал! (Кондурушкин)/ДО
| Узналъ, узналъ! |
| Источникъ: Кондурушкинъ С. С. Сирійскіе разсказы. — СПб.: Товарищество «Знаніе», 1908. — С. 153.[1] |
«Великій Боже! Какъ хорошо теперь дома!» — думалъ отецъ Рашида, возвращаясь съ мельницы домой на своемъ ослѣ.
Уѣхалъ онъ еще съ утра къ рѣкѣ Лейтаніи, которая протекаетъ около Ливана. Тамъ провелъ онъ почти цѣлый день, исполнилъ возложенное на него женой порученіе — смололъ мѣшокъ муки — и только теперь вечеромъ, съ поспѣшностью Ноева ворона, возвращался въ свою Рашею, къ снѣжному Гермону.
— Какъ хорошо быть теперь въ своемъ домѣ, сидѣть около манкала[2], поѣсть, выпить чашку кофе, выкурить наркили[3] и уснуть…
Но до Рашеи еще далеко. По горамъ безъ дорогъ ходятъ тучи, заглядываютъ и опускаются во всѣ долины, точно ищутъ тамъ потерянное счастье. Вѣтеръ мечется въ ущельяхъ и сѣчетъ отца Рашида по голымъ ногамъ дождемъ, какъ сердитый турецкій чиновникъ за неуплату податей. Начинаетъ темнѣть. Какъ ни хорошо дома, но сегодня до Рашеи отцу Рашида, очевидно, не добраться. Оселъ усталъ, да и самъ онъ чувствуетъ, какъ холодъ, точно назойливый гость, пробирается во всѣ углы его дыряваго абаи.
— Заночую я въ Баккифе. Это недалеко. А завтра утромъ буду въ Рашеѣ, — рѣшилъ отецъ Рашида и погрузился снова въ свои думы.
Сидя на мѣшкѣ муки, положенномъ черезъ спину осла, онъ клевалъ носомъ и думалъ…
О чемъ онъ въ это время думалъ? Этого не разгадалъ бы самый великій арабскій мудрецъ. Мысли бродили въ его головѣ, точно слѣпые нищіе въ селѣ, когда они останавливаются передъ каждою дверью и просятъ милостыню… А на лицѣ отца Рашида прочитать что-нибудь было такъ же трудно, какъ разобрать надписи на ассирійской гробницѣ…
Что касается дороги въ Баккифе, то отецъ Рашида вполнѣ былъ увѣренъ, что его оселъ думаетъ одинаковую съ нимъ думу и даже больше его самого желаетъ заночевать гдѣ-нибудь поближе. Вѣдь у осла дома въ Рашеѣ нѣтъ ни жены, ни дочери, ни сыновей. Отецъ Рашида такъ сжился съ своимъ осломъ, что понималъ всѣ его желанія. Какъ же было и ослу не понимать желаній отца Рашида, когда они столько лѣтъ прожили вмѣстѣ? У нихъ даже настроенія были одинаковы. Теперь, напримѣръ, оселъ, какъ и отецъ Рашида, чувствуетъ на сердцѣ нѣкоторую тоску и грустно помахиваетъ мокрыми ушами.
Такъ ѣхали они долго. Тучи свивались и развивались надъ ними, опуская полы своихъ одеждъ въ долины и окутывая ими отца Рашида вмѣстѣ съ его осломъ.
Отъ неба къ землѣ тянулись длинныя бѣлыя нити, точно на станкѣ у дамасскаго ткача, — чистыя и прямыя бѣлыя нити дождя. Онѣ мочили отца Рашида, начиная съ его головы и нечесаной бороды и кончая башмаками, надѣтыми на босыя ноги.[4] Становилось холоднѣе и холоднѣе. Въ декабрѣ сирійскія горы смотрятъ очень невесело. Куда это солнце дѣвалось, куда ушло? Неужели когда-нибудь оно снова засвѣтитъ ласково надъ горами, все пригрѣетъ и оживитъ?.. А теперь кругомъ все такъ сѣро, такъ печально. Камни плачутъ холодными слезами и утираются бѣлымъ туманомъ. О чемъ они плачутъ? Можетъ быть, о горячемъ лѣтѣ, о теплой зеленой веснѣ?
Путники ѣхали такъ очень долго. Отецъ Рашида думалъ свое, оселъ свое. Отецъ Рашида сидѣлъ на ослѣ, а оселъ шелъ и шелъ.
Наконецъ, онъ остановился. Отецъ Рашида поднялъ голову и увидѣлъ, что передъ нимъ стоитъ какой-то домъ. Было почти темно. Шелъ мелкій снѣгъ, одѣвая бѣлой пеленой плоскія крыши домовъ и сѣрые камни.
— Слава и благодареніе Господу живыхъ! — сказалъ отецъ Рашида. — Пріѣхали на ночлегъ въ Баккифе. А завтра будемъ въ Рашеѣ…
Оселъ посмотрѣлъ на хозяина съ удивленіемъ, на какое только способенъ былъ его философскій умъ,[4] но промолчалъ и принялся за подставленную ему въ мѣшкѣ мякину. Отецъ Рашида снялъ съ осла муку, положилъ ее на сухое мѣсто, отыскалъ узелокъ съ лепешками и пошелъ въ домъ. На порогѣ онъ встрѣтилъ женщину, по всей видимости, хозяйку, ибо она по неосторожности выплеснула ему на бороду помои. Изругавъ ее въ сердцѣ за оскорбленіе своей бороды, отецъ Рашида, однако, гнѣва не обнаружилъ, а смиренно ее привѣтствовалъ:
— Да будетъ счастлива для тебя эта ночь, госпожа моя! Позволь намъ съ осломъ переночевать у тебя сегодня.
Хозяйка сказала только «входи»! — и вышла изъ дому.
Когда она проходила мимо отца Рашида, ему показалось, что женщина эта очень походитъ на его жену. Подивившись такому сходству, онъ развязалъ лепешки, сѣлъ у двери и принялся за сухой ужинъ.
Прибѣжали дѣти. Возвратилась и хозяйка. Взяла она большой мѣдный кругъ, положила[5] его среди комнаты на камень, а на него наклала[6] лепешекъ, сыру, маслинъ и зажгла свѣтильникъ. Около круга разсѣлись дѣти ужинать. Отецъ Рашида удивлялся все больше и больше.
«И дѣти — точь-въ-точь мои дѣти, — думалъ онъ. — Вотъ старшій, какъ мой Рашидъ, второй, какъ мой Фарисъ, третій, какъ мой Нажибъ. Да и дѣвочка такъ похожа на мою Фадуа! Великъ Богъ! Нѣтъ ни жизни, ни силы безъ великаго Бога! Недостаетъ только, чтобы, мужъ этой женщины походилъ на меня такъ же, какъ его жена походитъ на мою жену и его дѣти — на моихъ дѣтей. Но, должно быть, бѣдная женщина — вдова, — рѣшилъ отецъ Рашида и снова сталъ думать. — Можетъ быть у нея найдется такой же оселъ, какъ у меня?»
При этомъ отецъ Рашида разсмѣялся, т. е. наморщилъ лобъ и скривилъ ротъ, точно заплакать собирался. Люди еще могли походить другъ на друга, но ослы — никогда. Этого отцу Рашида встрѣчать не доводилось совсѣмъ. Каждый оселъ чѣмъ-нибудь да отличался отъ другого осла, хотя бы и своего брата.
Наконецъ, хозяйка сказала:
— Что же ты, отецъ Рашида, не садишься ужинать съ дѣтьми? Что сидишь у двери?
«И мое имя знаетъ эта женщина», — подумалъ отецъ Рашида и вслухъ сказалъ:
— Да увеличитъ Богъ твое добро, госпожа моя! Я поужиналъ. Теперь бы мнѣ уснуть.
Женщина промолчала, только покосилась на отца Рашида.
Дѣти поужинали. Отецъ Рашида сходилъ посмотрѣть своего осла. Хозяйка постлала постель и уложила съ краю дѣтей. Отецъ Рашида вошелъ и началъ прилаживаться на ночлегъ у двери.
— Ложись сюда спать, отецъ Рашида! — сказала хозяйка. — Зачѣмъ ты хочешь спать у двери?
— Прошу у Бога прощенія, госпожа моя! Я не такой человѣкъ…[4] Я лягу у двери, а ты ложись одна и спи съ миромъ. У меня въ Рашеѣ есть своя жена и свои дѣти[4]…
«Должно быть, очень озябъ отецъ Рашида, точно совсѣмъ съ ума сошелъ», — подумала хозяйка и легла спать.
На-утро погода прояснилась. Лишь только солнце освѣтило бѣлую голову стараго Гермона, а голубой сумракъ ночи попрятался въ его морщинахъ, отецъ Рашида уже проснулся и вышелъ изъ комнаты. Онъ навалилъ на спину осла мѣшокъ съ мукой, отточилъ поострѣе деревянный гвоздь, которымъ щекоталъ осла подъ хвостомъ, чтобы тотъ лучше бѣжалъ, почесалъ себѣ покрѣпче спину, подтянулъ въ дорогу поясомъ животъ и хотѣлъ уже выѣхать со двора, какъ вдругъ вышла хозяйка.
Отецъ Рашида къ ней.
— Да увеличитъ Богъ твое добро, госпожа моя! Да дастъ тебѣ долгую жизнь! Пусть Богъ хранитъ тебѣ твоихъ дѣтей и твоихъ родныхъ за твою щедрость. Мы съ осломъ отдохнули у тебя, какъ въ раю. Теперь, съ твоего позволенія, мы поѣдемъ въ Рашею…
Но не успѣлъ отецъ Рашида что-нибудь сообразить и сдѣлать, какъ женщина эта начала о чемъ-то плакать, кричать и, наконецъ, убѣжала со двора. Отецъ Рашида слышалъ только, что она твердила:
— О, Боже, мой мужъ! О, Боже, что съ нимъ случилось!..
«Должно быть, вспомнила объ умершемъ мужѣ бѣдная женщина», — подумалъ отецъ Рашида и хотѣлъ было уже убраться поскорѣе со двора…
Но не успѣлъ онъ сѣсть на осла, какъ хозяйка возвратилась въ сопровожденіи нѣсколькихъ женщинъ и одного мужика. Всѣ окружили отца Рашида и его осла, начали кричать и махать руками. Отецъ Рашида сидѣлъ на ослѣ и ничего не понималъ. Онъ слышалъ только, какъ визжала и била себя въ грудь женщина, похожая на его жену. И голосъ у нея былъ страшно[7] похожъ на голосъ его жены: такой же тонкій и высокій, выше самаго высокаго дамасскаго минарета… Его жена точь-въ-точь такъ же кричала и плакала, когда у нихъ умирали дѣти. А у нихъ померло нѣсколько дѣтей. Отецъ Рашида не зналъ, сколько именно, ибо счета имъ не велъ, но все же ему было ихъ жалко. Онъ хотѣлъ было задуматься и погрустить объ умершихъ дѣтяхъ, какъ почти подъ самымъ своимъ ухомъ услышалъ голосъ одной изъ женщинъ:
— Ты съ ума сошелъ, ты одурѣлъ! О, Господи! Ты не узнаешь своего дома, своей жены, своихъ дѣтей? Должно быть, шайтанъ говорилъ съ тобой на мельницѣ!..
Но мужикъ отнесся къ дѣлу гораздо проще. Онъ подошелъ къ отцу Рашида поближе и спросилъ:
— Ты что, мой господинъ? Смѣешься надъ женой, или пьянъ? Пришелъ въ свой домъ, въ Рашею, а говоришь, что спишь въ Баккифе…
Сказавъ это, онъ размахнулся и[4] ударилъ отца Рашида прямо[4] по уху. Отецъ Рашида свалился съ осла на землю, потомъ медленно поднялся, отряхнулъ штаны и феску, потрогалъ ушибленное мѣсто и спросилъ:
— За что ты бьешь меня?
— Ты еще не понялъ? Ахъ, ты, недодѣланный![4] Да вѣдь домъ-то это твой, жена твоя, дѣти твои! Не видишь?!.
И онъ снова хотѣлъ ударить отца Рашида.
— О, Боже! — воскликнулъ отецъ Рашида, — узналъ, узналъ!.. Не дерись! Говорю тебѣ, всѣхъ узналъ… Я еще вчера и жену, и дѣтей узналъ, только не вѣрилось мнѣ, — думалъ, что въ Баккифе пріѣхалъ.
— Узналъ! — радостно воскликнули женщины. — Слава Богу, мать Рашида! Твой мужъ узналъ тебя!
И всѣ начали понемногу расходиться. Отецъ Рашида поставилъ осла обратно въ хлѣвъ, снялъ съ него мѣшокъ и внесъ въ избу. Тамъ онъ снова оглядѣлся кругомъ.
Долго онъ стоялъ, все осматривая, и сказалъ:
— Великъ Богъ. Правда, мой домъ, моя жена, мои дѣти!.. Нѣтъ ни силы, ни жизни безъ великаго Бога!..
Примѣчанія[править]
- ↑ Вошелъ въ Кондурушкинъ С. С. Звонарь. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1914. — С. 77.. Прим. ред.
- ↑ Въ «Звонарѣ»: жаровни. Прим. ред.
- ↑ Кальянъ.
- ↑ а б в г д е ё Выделенный текстъ присутствуетъ въ «Сирійскихъ разсказахъ», но отсутствуетъ въ «Звонарѣ». Прим. ред.
- ↑ Въ «Звонарѣ»: поставила. Прим. ред.
- ↑ Въ «Звонарѣ»: наложила. Прим. ред.
- ↑ Въ «Звонарѣ»: очень. Прим. ред.