Проснувшись, я чувствовалъ себя гораздо бодрѣе и долго лежалъ въ полудремотномъ состояніи, наслаждаясь чувствомъ физическаго комфорта. Ощущеніе предъидущаго дня, мое пробужденіе въ 2000-омъ году, видъ новаго Бостона, мой хозяинъ и его семья, чудеса, о которыхъ мнѣ разсказывали, — все совершенно испарилось изъ моей памяти. Мнѣ казалось, что я дома въ своей спальнѣ. въ этомъ полудремотномъ, полусознательномъ состояніи въ моемъ воображеніи проносились картины на темы изъ событій и ощущеній моей прежней жизни. Смутно припоминались мнѣ подробности „Дня Отличій“ — моя поѣздка въ обществѣ Юдиѳи и ея родителей на Моунтъ Обернъ, обѣдъ мой у нихъ, по возвращеніи въ городъ… Я вспомнилъ, какъ прелестна была въ тотъ день Юдиѳь, что навело меня на мысль о нашей свадьбѣ. Но едва воображеніе стало разыгрываться на эту пріятную тему, какъ мечты мои были прерваны воспоминаніемъ о письмѣ, полученномъ наканунѣ вечеромъ отъ архитектора, гдѣ онъ сообщалъ, что новыя стачки могли на неопредѣленное время задержать окончаніе моего новаго дома. Гнѣвъ, овладѣвшій мною при этомъ воспоминаніи, разбудилъ меня окончательно. Я вспомнилъ, что въ 11 часовъ у меня назначено было свиданіе съ архитекторомъ для переговоровъ на счетъ стачки и, раскрывъ глаза, я взглянулъ на часы въ ногахъ у кровати съ цѣлью узнать, который часъ. Но взоръ мой не встрѣтилъ тамъ циферблата, и меня тутъ же сразу осѣнило, что я не у себя въ комнатѣ. Поднявшись на кровати, я дико озирался кругомъ въ этомъ чужомъ помѣщеніи.
Полагаю, что не одну минуту просидѣлъ я такимъ образомъ на постели, зыркая по сторонамъ, не будучи въ состояніи удостовѣриться въ своей собственной личности. Въ теченіе этихъ минутъ я такъ же мало былъ способенъ отдѣлить свое „я“ отъ абсолютнаго бытія, какъ это можно допустить въ зарождающейся душѣ, до облеченія ея въ земные покровы, въ индивидуальныя очертанія, которыя дѣлаютъ изъ нея личность. Странно, что чувство этого безсилія такъ мучительно, но мы уже такъ созданы Не нахожу словъ для описанія той душевной муки, какую испытывалъ я во время этого безпомощнаго, слѣпого исканія ощупью самого себя, среди этой безграничной пустоты. По всей вѣроятности, никакое другое нравственное ощущеніе никоимъ образомъ не можетъ сравниться съ этимъ чувствомъ абсолютнаго умственнаго застоя, какое наступаетъ съ утратою духовной точки опоры, точки отправленія нашего мышленія, въ случаѣ внезапнаго притупленія ощущенія собственнаго своего „я“. Надѣюсь, что никогда болѣе мнѣ не придется испытывать ничего подобнаго.
Не знаю, какъ долго продолжалось подобное состояніе, — мнѣ оно показалось безконечнымъ, — только вдругъ, подобно молніи, воспоминанье о всемъ случившемся снова воскресло во мнѣ. Я вспомнилъ, гдѣ я, кто и какъ сюда попалъ, а также и то, что сцены изъ моего прошлаго, пронесшіяся въ моей головѣ, хотя и представлялись мнѣ случившимися только наканунѣ, относились къ поколѣнію, давнымъ давно обратившемуся во прахъ. Вскочивъ съ постели, я остановился посреди комнаты, изо всей силы сжимая виски руками, чтобы они не разскочились. Затѣмъ я снова бросился на постель и, уткнувъ лицо въ подушки, лежалъ безъ движенія. Вслѣдъ за умственнымъ возбужденіемъ и нервной лихорадкой, явившейся первымъ слѣдствіемъ моихъ ужасныхъ испытаній, — наступилъ естественный кризисъ. Со мною случился переломъ душевнаго волненія, вслѣдствіе полнаго сознанія моего дѣйствительнаго положенія и всего того, что оно включало въ себѣ. Со стиснутыми зубами и тяжело вздымающеюся грудью лежалъ я, судорожно хватаясь за перекладины кровати, и боролся съ умопомраченіемъ. Въ умѣ моемъ все мѣшалось, — свойства чувствъ, ассоціаціи идей, представленія о людяхъ и вещахъ; все пришло въ безпорядокъ, потеряло связь и клокотало сплошной массой въ этомъ несокрушимомъ хаосѣ. Тутъ не было болѣе никакихъ обобщающихъ пунктовъ, не оставалось ничего устойчиваго. На лицо оставалась еще одна только воля, но у какой же человѣческой воли хватило бы силы сказать этому волнующемуся морю: „Смирно, успокойся!“ Я не смѣлъ думать. Всякое напряженіе при размышленіи о случившемся со мною, всякое усиліе уяснить себѣ мое положеніе вызывало невыносимое головокруженіе.
Мысль, что я вмѣщаю въ себѣ два лица, что тождественность моя двойственна — начинала увлекать меня чрезвычайной простотой объясненія своего горестнаго приключенія.
Я чувствовалъ, что близокъ къ потерѣ своего умственнаго равновѣсія. Останься я тамъ лежать съ своими думами, я окончательно бы погибъ. Мнѣ необходимо было какое бы то ни было развлеченіе, хотя бы просто въ видѣ физическаго упражненія. Я вскочилъ, поспѣшно одѣлся, отворилъ дверь моей комнаты и сошелъ съ лѣстницы. Часъ быль очень ранній, едва разсвѣло, и я никого не встрѣтилъ въ нижнемъ этажѣ дома. Въ передней лежала шляпа. Отворивъ наружную дверь, притворенную съ такой небрежностью, которая свидѣтельствовала, что кражи со взломомъ не принадлежали къ числу угрожающихъ опасностей для современнаго Бостона, — я очутился на улицѣ. Въ теченіе двухъ часовъ я ходилъ или вѣрнѣе бѣгалъ по улицамъ города и успѣлъ побывать въ большей части кварталовъ, на его полуостровѣ. Никто, кромѣ археолога, маракующаго кое-что о контрастѣ между нынѣшнимъ Бостономъ и Бостономъ девятнадцатаго столѣтія, не можетъ приблизительно даже оцѣнить тотъ рядъ огорошивающихъ сюрпризовъ, которые выпали на мою долю впродолженіе этого времени. Правда, и наканунѣ, на вышкѣ дома, городъ показался мнѣ незнакомымъ, но это относилось лишь къ общей его перемѣнѣ. Но полное преображеніе, совершившееся съ нимъ, я понялъ лишь во время этого блужданія по улицамъ. Немногіе изъ уцѣлѣвшихъ старыхъ пограничныхъ знаковъ только усиливали это впечатлѣніе, а безъ нихъ я вообразилъ бы себя въ чужомъ городѣ. Можно вѣдь, въ дѣтствѣ уѣхавъ изъ своего роднаго города, при возвращеніи въ него пятьдесятъ лѣтъ спустя, найдти его измѣнившимся во многихъ отношеніяхъ. Будешь удивленъ, но не сбитъ съ толку. Знаешь, что съ тѣхъ поръ прошло много времени, что самъ уже не тотъ, какимъ былъ, хотя смутно, но припоминается городъ такимъ, какимъ его зналъ ребенкомъ. Не забывайте, однако, что у меня вѣдь не было ни малѣйшаго представленія о какомъ бы то ни было промежуткѣ истекшаго времени. По моему же самочувствію, я еще вчера, нѣсколько часовъ тому назадъ, ходилъ по этимъ улицамъ, гдѣ теперь не оставалось почти ни клочка, который не подвергся бы полнѣйшей метаморфозѣ. Въ моемъ воображеніи картина стараго города была настолько ярка и свѣжа, что не уступала впечатлѣнію отъ новаго Бостона, даже боролась съ нимъ, такъ что болѣе сказочнымъ представлялся мнѣ поперемѣнно то прежній, то нынѣшній гордъ. Все, что я видѣть, казалось мнѣ такимъ же смутнымъ, какъ лица, фотографированныя одно на другомъ на одной и той же пластинкѣ..
Наконецъ, я очутился у дверей дома, откуда вышелъ. Ноги мои инстинктивно привели меня обратно къ мѣсту моего стараго дома, такъ какъ у меня собственно не было ясно сознаваемаго намѣренія возвратиться туда. Этотъ домъ столь же мало былъ моимъ, сколько всякій другой клочекъ города, принадлежащаго невѣдомому поколѣнію; обитатели же этого города были не менѣе чуждыми для меня, какъ и всѣ другіе, мужчины и женщины на земномъ шарѣ.. Если бы дверь дома оказалась запертою на замокъ, то сопротивленіе, при моей попыткѣ отворить ее, напомнило бы, что не зачѣмъ мнѣ туда входить, и я бы преспокойно удалился. Но она поддалась подъ моей рукой, и я не рѣшительными шагами черезъ переднюю прошелъ въ одну изъ смежныхъ съ ней комнатъ.
Бросившись въ кресло, я закрылъ мои пылающіе глаза руками, чтобы укрыться отъ ужаса этаго чувства отчужденности. Мое нравственное потрясеніе было такъ сильно, что оно вызвало физическое ослабленіе и настоящую дурноту. Какъ описать мнѣ пытку этихъ минутъ, когда казалось, мнѣ грозило размягченіе мозга, или то ужасное чувство безпомощности, которое овладѣло мною. Въ отчаяніи я застоналъ громко. Я начиналъ чувствовать, что если въ настоящую минуту никто не придетъ мнѣ на помощь, я сойду съ ума. Помощь какъ разъ и явилась. Шорохъ портьеры заставилъ меня оглянуться. Юдиѳь Литъ стояла передо мной. Ея красивое лицо было полно состраданія и симпатіи ко мнѣ.
— Ахъ, что съ вами, мистеръ Вестъ? — спросила она. — Я была здѣсь, когда вы ушли, видѣла, какъ вы были разстроены, и услышавъ ваши стоны, не могла долѣе хранитъ молчаніе. Что съ нами случилось? Гдѣ вы были сегодня? не могу ли я быть чѣмъ нибудь вамъ полезна?
Можетъ быть, въ порывѣ сочувствія она невольно простерла ко мнѣ руки, произнося свои слова. Во всякомъ случаѣ, я схватилъ ихъ въ свои руки и уцѣпился за нихъ съ тѣмъ и инстинктивнымъ чувствомъ самосохраненія, съ которымъ утопающій хватается за брошенную ему веревку, окончательно погружаясь въ воду. Когда я взглянулъ въ ея полное сочувствія лицо, въ ея влажные отъ жалости глаза, голова моя перестала кружиться. Сладость человѣческаго состраданія, которое билось въ нѣжномъ пожатіи ея пальчиковъ, дала необходимую мнѣ поддержку. Ея успокоительное и убаюкивающее воздѣйствіе походило на чудодѣйственный эликсиръ.
— Да благословитъ васъ Богъ, — произнесъ я спустя нѣсколько минутъ. — Самъ Господь послалъ васъ мнѣ именно въ настоящую минуту. Не приди вы, мнѣ угрожала опасность сойти съ ума.
На глазахъ у нея показались слезы.
— О мистеръ Вестъ, — воскликнула молодая дѣвушка. — Какими безсердечными должны вы считать насъ! Какъ могли мы предоставить васъ самому себѣ на столько времени! Но теперь это прошло, не правда ли? Вамъ, навѣрное, теперь лучше?
— Да, — откликнулся я, — благодаря вамъ. Если вы побудете со мной еще немножко, то я скоро совсѣмъ оправлюсь.
— Само собой разумѣется, что я не уйду, — сказала она съ легкимъ содроганіемъ въ лицѣ, выдававшемъ ея симпатію яснѣе, чѣмъ могъ бы это выразить цѣлый томъ разглагольствованій. — Вы не должны считать насъ такими безсердечными, какъ это кажется съ перваго взгляда, за то, что мы васъ оставили одного. Я не спала почти всю ночь, размышляя, какъ странно будетъ вамъ проснуться сегодня утромъ; но отецъ предполагалъ, что вы заспитесь до поздняго часа. Папа совѣтовалъ вначалѣ не приставать къ вамъ съ излишними соболѣзнованіями, а лучше постараться отвлечь васъ отъ вашихъ мыслей и дать вамъ почувствовать, что вы среди друзей.
— Что вы дѣйствительно и исполнили, — отвѣчалъ я, — но вы видите, что перескакнуть черезъ сто лѣтъ не шутка, и хотя, казалось, вчера вечеромъ я не особенно замѣчалъ странность своего положенія, тѣмъ не менѣе сегодня утромъ меня охватили весьма непріятныя ощущенія.
Держа ее за руки и не сводя глазъ съ ея лица, я чувствовалъ себя способнымъ даже подшучивать надъ своимъ положеніемъ.
— Никому не пришло въ голову, что вы уйдете одни въ городъ такую рань, утромъ. — продолжала она, — О мистеръ Вестъ, гдѣ вы были?
Тутъ я повѣдалъ ей о моихъ утреннихъ ощущеніяхъ съ момента моего перваго пробужденія до той минуты, когда, поднявъ глаза, я увидѣлъ ее передъ собою, — все, что уже извѣстно читателю.
Она проявила большое участіе къ моему разсказу, и не смотря на то, что я выпустилъ одну изъ ея рукъ, она и не пыталась даже отнять другую, безъ сомнѣнія, понимая, какъ благотворно дѣйствовало на меня ощущеніе ея руки.
— Могу отчасти себѣ представить, въ какомъ родѣ это чувство, — замѣтила она. — Оно должно быть ужасно. И вы оставались одинъ во время борьбы съ нимъ! Можете ли вы когда нибудь простить намъ?
— Но теперь оно прошло. На этотъ разъ вы совершенно избавили меня отъ него, — сказалъ я ей.
— И вы не допустите его возвращенія? — спросила она съ безпокойствомъ.
— Не ручаюсь — возразилъ я. — Объ этомъ говорить еще слишкомъ рано, принимая въ соображеніе, что все здѣсь должно казаться мнѣ чуждымъ.
— Но, по крайней мѣрѣ, вы оставите свои попытки подавлять это чувство въ одиночествѣ, настаивала она. — Обѣщайте обратиться къ намъ, не отвергайте нашей симпатіи и желанія помочь вамъ. Очень можетъ быть, что особенно многаго мы сдѣлать и не въ состояніи, но навѣрное это будетъ лучше, чѣмъ пробовать въ одиночку справляться съ подобными ощущеніями.
— Я приду къ вамъ, если позволите, — заявилъ я.
— Да, да, прошу васъ объ этомъ, — съ жаромъ воскликнула она. — Я сдѣлала бы все, что могу, только бы помочь вамъ.
— Все, что вы можете сдѣлать — это пожалѣть меня, что, кажется, вы и исполняете въ настоящую минуту, — отвѣтилъ я.
— И такъ рѣшено, — сказала она, улыбаясь сквозь слезы, — что въ другой разъ вы придете и выскажетесь мнѣ, а не будете бѣгать по Бостону, среди чужихъ людей.
Предположеніе, что мы другъ другу не чужіе, но не показалось мнѣ страннымъ, — такъ сблизили насъ, въ теченіе этихъ немногихъ минутъ, мое горе и ея слезы.
— Когда вы придете ко мнѣ, — прибавила она, съ выраженіемъ очаровательнаго лукавства, перешедшаго по мѣрѣ того какъ она говорила, въ восторженное одушевленіе, — обѣщаю вамъ дѣлать видъ, что ужасно сожалѣю о васъ, какъ вы того сами желаете. Но ни одной минуты вы не должны воображать, чтобы на самомъ дѣлѣ я сколько нибудь печалилась о васъ или полагала, что вы сами долго будете плакаться на свою судьбу. Это я отлично знаю, какъ и увѣрена въ томъ, что тепершній міръ — рай, сравнительно съ тѣмъ, чѣмъ онъ былъ въ ваши дни, и, спустя короткое время, единственнымъ вашимъ чувствомъ будетъ чувство благодарности къ Богу за то, что Онъ такъ странно пресѣкъ вашу жизнь въ томъ вѣкѣ, чтобы возвратить вамъ ее въ этомъ столѣтіи.